День святого Жди-не-Жди

Они вместе поужинали. Симон Хуйцер, все еще страдающий от сухого тринуклеита, корчился в своем душном номере. Алиса послала ему фрукты. Дюсушель говорил мало, часто задумывался. Алиса чувствовала себя как-то странно.
Выпив кофе — так как кофе взбадривало их обоих (равно как и Симона Хуйцера), — они помолчали.
Алиса вздохнула.
— Мне кажется, — наконец произнесла она, — я влюбилась в этого обалдуя.
— В самом деле? — пробормотал Дюсушель, ощутив легкое ревнивое покалывание в области простаты.
Хотя и не имел никаких видов на Алису. Обычно он работал с местным контингентом. Это давало ему дополнительную информацию. Он взял себя в руки и сказал:
— Я нахожу его симпатичным.
— Здесь — другое.
— Да. Вы пойдете на свидание с ним?
— Да. На Вечернем Променаде Окружной Дороги Города, вдоль Важного Бульвара. Вы пройдетесь со мной? До этого места?
— Да. Вы по-прежнему уезжаете послезавтра?
Она взглянула на него:
— Да.
Они выпили по рюмке строгача, родимогородского ликера из кедра и иссопа [127].
Люди, прибывшие отовсюду, столпотворялись.
Уже накануне Жди-не-Жди переваривание происходило тяжело и медленно, надлежало подготовить желудки к грядущему бруштукаю; человеческое тесто — более вязкое, чем обычно, — неспешно ползло по пешеходным зонам. Здесь были все: родимогородцы, высокие и низкие, знатные и простые, хорошие и плохие, глупые и преглупые, средние и крайние, такие и сякие, те, что ходили туда и сюда, те, что говорили, и те, что молчали, а кроме них были еще и сельчане, высокие и низкие, знатные и простые, хорошие и плохие, глупые и преглупые, средние и крайние, такие и этакие, те, что ходили туда и сюда, те, что говорили, и те, что молчали, а еще чужеземцы, высокие и низкие, большей частью знатные, простые довольно редко, Р.Г. ведь не близко, нужны тюрпины и ганелоны, чтобы сюда приехать, хорошие и плохие, средние и крайние, такие и всякие, те, что ходили туда и сюда средь сельчан и родимогородцев и говорили меж собой, вот звезда Алиса Фэй Алиса или же ах, значит, вы впервые приехали на Жди-не-Жди и те, что молчали, поскольку были снобами, которые неоднократно видели этот их Жди-не-Жди, но не произносили ни слова, дабы выглядеть достойно.
Пока Алиса мечтала, Дюсушель пропустил еще несколько рюмочек строгача. Затем они вышли, оставив Хуйцера пересыхать в номере. В порыве нежности, который объяснялся воздействием строгача, а также некоторой ревностью, Дюсушель взял Алису под руку. Алиса не высвободилась, позволив сжать мякоть своего бицепса, который она укрепила благодаря спорту, одной из дисциплин Святолесья, неведомой родимогородцам. Зажигались лампочки на акациях. Иногда удавалось различать людей. Людей, которых они конечно же не знали, ну, разумеется, откуда они могли их знать.
Например, они не узнали в лицо Лё Бестолкуя, с его половиной и дочерью, которые выгуливались в этот предпраздничный вечер. Зато переведатель узнал их. Он приказал семейству ждать в отдалении и набросился на приезжих, активно пользуя чужеземный язык:
— Мадмуазель Алиса Фэй, не так ли? Не позволите ли вы позволить мне попросить у вас автограф?
Он вынул из внутреннего кармана пиджака слегка помятый дагерротип Алисы. Та являла свой образ на бумаге благодаря активному воздействию света на некоторые соли и демонстрировала бархатное трико и облегающие шелковые чулки, а также украшение в виде черного, как смоль, лепидоптера.
— Ну, пожалуйста, пожалуйста, — шептал переведатель в мракости. — Надпиши-итиивомне-е! Надпиши-итиивомне-е!
— Я очень польщена вашей просьбой, — ответила звезда. — С кем имею честь?
— Ваш покорный слуга Лё Бестолкуй, переведатель в этом городе, нашем Родимом.
— Меня зовут Дюсушель, — сказал Дюсушель, начиная подумывать о том, чтобы отпустить руку Алисы Фэй. — Я — исследователь.
— Очарован, — сказал Лё Бестолкуй, хотя таковым (очарованным) вовсе и не был.
Спрятав автографированный дагер, он знаком подозвал двух сопровождавших его бабенций. Представились. Дюсушель не знал, что выбрать: одиночество с Алисой, которое наверняка не могло быть долгим, поскольку та стремилась на встречу с Полем Набонидом, или профессиональный долг, который требовал от него якшания с естественным материалом, то есть в данном случае с Лё Бестолкуем, почти несомненным источником характерных подробностей, сплетен, пересуд, суеверий и диалектизмов. Алисе не терпелось улизнуть.
Ей это удалось.
Внезапно, забыв про звезду и обольстившись этнографом, Лё Бестолкуй разболтался. Он расспрашивал Дюсушеля, как Родимый Город то, да как Родимый Город се, короче, обычная тематика в разговорах с туристами. Его половина и дочь рта не разевали. Дюсушель сразу же понял, что все трое были довольно причудливыми экземплярами. Он предпочел бы общество Алисы, но, раз уж улизнула, ничего не оставалось, как набираться знаний. Фонографиозным ухом он слушал речи переведателя, которые становились все более придурковато конфиденциальными. Он, переведатель, плакался по поводу ига, сносимого от мальчишки, причем весьма невежественного по части чужеземного языка, ну да ладно, не будем об этом, он сожалел о временах Великого Мэра Набонида, временах отнюдь не древних, всего один год, как, ведь завтра будет ровно один, с того самого момента, когда, да. Вы приехали сюда в первый раз? Моя дочь, Эвелина, что за вопрос, выйдет замуж в нашем кругу. Само собой разумеется. В кругу знатных лиц. Великий Набонид на нее поглядывал. Правда, доча? Дама, фаворитка, — уже неплохо. Это все же имеет значение. Особенно среди знатных лиц. Речь шла даже о том, что она выйдет за Пьера.
— Да нет же, папа! За Поля!
Дюсушель оглядел девушку. Хороший образчик родимогородской девственности, показалось ему. Он почувствовал желание ее исследовать. Из этой респондентки можно было бы выжать несколько фольклорных деталей.
Наговаривая нежности, Дюсушель стал о нее тереться, в то время как ее родители жидко улыбались, мечтая о грядущей копуляции дочери с туристом, что имел ух какой ученый вид.
Как ни в чем не бывало, переведатель Лё Бестолкуй следовал в непосредственно-заинтересованной близости, объясняя явления. Тем временем под покровом мракости раззадорившийся Дюсушель водил рукой по ягодицам Эвелины и рассеянно прислушивался к рассказу о разных происшествиях, которые более или менее Города знатных лиц Родимого оживляли жизни течение. Так, Лё Бе-уй хвалился тем, что сумел остаться на своем месте; Пьер его не ликвидировал. Переведатель был одарен гибким хребтом и этого даже не скрывал. У Эвелины он был таким же, гибким. Малышка интересовала Дюсушеля все больше и больше. Но родители наступали им буквально на пятки и несли до чего ж увлекательно полную бестолкуйню по поводу Родимого Города. Затем переведатель разворчался, патамушта звезда улизнула. В воздухе пахнуло эротикой, и супруга затерлась о супруга, нашептывая ему на ухо ух ты котяра блудливый чем дальше, тем больше.
Так, шаг за шагом, они продвигались и наверняка дошли бы до конца — как законная чета, так и девственно-туристическая пара, — если бы не столкнулись (этого следовало ожидать) с группой знатных лиц, которые вышли развеяться и размять ноги, хороший вечерок, а вы как, в порядке, не мешало бы пропустить стаканчик фифрыловкй, и прочая фоническая чушь, дурь и мудазвонщина. Приветственно пожимая друг другу мокрые от пота ладони, родимогородцы искоса поглядывали на туриста, который, похоже, растерялся, куда их вообще девать-то, лапы свои. Лё Бе-уй представил чужеземишку, и клейкие рукопожатия возобновились, но глаза уроженцев продолжали настороженно разглядывать, а языки прижимались к нёбу лишь ради скудных реплик.
— Я, — наконец сказал Дюсушель, вспомнив о своих профессиональных обязанностях, — очень рад, что завтра смогу присутствовать на традиционном праздновании Жди-не-Жди.
— А с чего это ему не быть традиционным? — спросил Сенперт. — Он всегда такой: традиционный.