Последний коммунист
Залотуха Валерий
Последний коммунист
Залотуха Валерий
ПОСЛЕДНИЙ КОММУНИСТ
I. Вот мы какие!
1
Самолет свалился на голову - беззвучно выпал из низких немых облаков, растопырив, как кошка лапы, колеса шасси. Грузно ударившись о мокрый бетон, он взревел, жалуясь и страдая, но скоро замолк, помертвев, став просто железом.
Незамедлительно к его толстому боку прилепились два трапа, и по заднему стали спускаться немолодые, но стройные, хорошо одетые, с мягким загаром на лицах, улыбающиеся господа, которых дожидался внизу длинный аэропортовский автобус; передний трап оставался пустым. Тому, кто должен был выйти из открытой двери первого салона, предназначался стоящий прямо у трапа розовый "роллс-ройс", изящный и церемонный.
Но почему-то из первого салона никто не выходил...
За "роллс-ройсом" стоял огромный, черный, с тонированными стеклами, несколько зловещий "шевроле-субурбан". Рядом прохаживались и недружелюбно поглядывали по сторонам широкоплечие парни со стрижеными затылками и устрашающе мощными шеями, все в черных двубортных костюмах. Поставив ногу на подножку "субурбана", что-то кричал в трубку мобильного их начальник, пожилой, седой, пунцоволицый. Он кричал и от крика еще больше пунцовел лицом.
А из первого салона так никто и не выходил...
Седой кричал, парни нервничали, напряжение росло. Только господа из второго салона ничего не чувствовали, а, продолжая улыбаться, смотрели на пустой трап, на парней, на "роллс-ройс". Иностранцы, они улыбались даже тогда, когда седой вдруг громко и хлестко выматерился...
И одновременно в темном овальном проеме появился тот, кого все ждали. Это был мальчик... И это ему предназначался розовый "роллс-ройс", и это его собирались охранять бравые секьюрити, и это к нему бежал седой с огромным букетом цветов в руках...
Выходил он как-то странно, боком, словно не желая этого делать, его буквально выдавливал сзади здоровенный охранник с коротким ежиком рыжих волос, в маленьких черных очках.
Невысокий, хрупкий, он был очень красив, этот мальчик, или, точнее, юноша, похожий на мальчика. Его можно было бы даже назвать смазливым, если бы не глаза, не по годам серьезные и усталые. Он был одет в нелепую красную курточку с вышитыми золотом на нагрудном кармане тремя горными вершинами, в узкие короткие брюки и в большие, похожие на клоунские, ботинки.
Загадочный юноша задержался на верхней площадке трапа, вдохнул сырой, пахнущий жженым керосином воздух, криво улыбнулся и легко и беззвучно, словно полетел, побежал вниз.
2
За открывшимися воротами аэропорта их дожидался гаишный "форд". Включив проблесковые маячки и взвыв сиреной, он повел "роллс-ройс" за собой. "Субурбан" шел последним. Сидящие в нем парни молчали, сжимая в руках черные автоматические винтовки.
Седой расположился в "роллс-ройсе" рядом с водителем в форменном черном кителе и такой же фуражке с лакированным козырьком. Расстегнув плащ и вытирая носовым платком лицо и шею, седой шутил и сам же смеялся. Водитель, однако, оставался невозмутимым, ни на мгновение не отвлекаясь от дороги.
Молодой человек сидел в углу, маленький и неприметный. Из-за глухой прозрачной перегородки он не слышал шуток седого, да они его, похоже, и не интересовали. В глазах молодого человека были усталость и безразличие.
Они не стали въезжать в Москву, но внимательно и молча смотрели на нее, пока Москва была видна: парни с винтовками, седой, даже водитель "роллс-ройса" коротко глянул назад.
Москва была огромная, зловещая, живая.
А молодой человек смежил веки, и Москва его не интересовала.
На Симферопольском шоссе гаишный "форд" сменила гаишная же "Волга", и они взяли направление на юг.
Время от времени молодой человек открывал глаза и равнодушно, бесстрастно смотрел в окно, за которым появлялись и исчезали в сереющем воздухе приметы убогой российской жизни: бесцветные поселки с черным дымом из трубы котельной, безлюдные, словно вымершие, деревни, бабы, торгующие по обочине чайниками, полотенцами и рыбой.
В одном месте их маленькая колонна сбавила скорость почти до нуля: на дороге горел, чадя, перевернутый автомобиль, сгрудились машины и озабоченные люди. Седой постучал в окно перегородки, стал показывать пальцем на происходящее и что-то кричать, радуясь аварии, как ребенок. Молодой человек лишь мельком взглянул туда, а потом внимательно посмотрел на седого и усмехнулся краешками губ.
Ведомые меняющимися гаишными автомобилями, они мчались на юг всю ночь. Печальные среднерусские пейзажи сменились пустынными далями. Седой спал, уронив голову на грудь; молодой человек, напротив, оживился, пристально вглядываясь сквозь стекло в плоское безлюдное пространство...
3
На рассвете "роллс-ройс" и "субурбан" въехали в распахнутые ворота просторного новорусского имения. Напротив огромного и довольно безвкусного, с колоннами по фасаду особняка в окружении многочисленной прислуги замерли его хозяева: муж и жена Печенкины - Владимир Иванович и Галина Васильевна.
Он, большой, сильный, в ярком спортивном костюме, стоял босиком на росной холодной траве.
Она была одета элегантно и со вкусом в костюм не-определимого цвета и выглядела так, будто сейчас здесь не рассветное утро, а званый вечер, светский прием.
В его глазах были радость и веселье, в ее - грусть и даже, немного, печаль.
- Мама, - прошептал мальчик, выскочил из остановившейся машины и стремительно побежал к женщине. Они обнялись.
- Мальчик... Илюшенька... Малыш... - шептала Галина Васильевна, и из ее красивых с длинными ресницами глаз выкатились две прозрачные слезы.
- Ну, что ты, мать, сырость тут развела, - добродушно пробасил Владимир Иванович, взял сына за плечи, притянул к себе и взглянул в глаза. Мальчик смотрел в ответ прямо и внимательно. И вдруг отец подхватил его под мышки, как малое дитя, подбросил высоко в воздух и закричал:
- А вот мы какие! Смотрите! Завидуйте! Мы - Печенкины!
И тряс, тряс мальчика, словно большую тряпичную куклу.
- Володя! - взволнованно воскликнула Галина Васильевна. - Пусти, ты его покалечишь!
- Не покалечу! - засмеялся Владимир Иванович. - Он сам еще меня покалечит! - Но послушался, поставил сына на землю.
Взлохмаченный, красный, растрепанный, молодой человек был растерян и удивлен. А тем временем его обступила со всех сторон многочисленная прислуга; наклонив головы и вытянув шеи, улыбаясь любовно и подобострастно, садовники и кухарки, официанты и парикмахеры, массажисты и экстрасенсы громко, наперебой приветствовали долгожданного молодого хозяина:
- Здравствуйте, Илья Владимирович!
- С приездом, Илья Владимирович!
- Устали небось с дороги, Илья Владимирович!
- В гостях хорошо, а дома лучше!
- Илья Владимирович...
Юноша вертел головой, улыбался, кивал, вежливо отвечая на каждое приветствие, но его растерянные глаза искали при этом лазейку в плотном кольце обступивших его людей. Что-то взорвалось, гулко хлопнуло в утреннем сыром воздухе, и мальчик вдруг так испугался, что даже подпрыгнул на месте. Отец захохотал, тыча в него пальцем, окружающие тоже засмеялись, и только мать, которая сама испуганно вздрогнула, прижала ребенка к себе. Он улыбался, как улыбаются дети, когда вот-вот заплачут.
Тем временем все вокруг закричали "ура", и громче всех кричал хозяин дома. Взрыв, который так напугал мальчика, был первым залпом фейерверка, специально устроенного в честь его приезда. Вылетая из травы, хвостатые ракеты стремительно взмывали в белое небо и с резким треском разлетались там огненными брызгами. Фейерверк увлек всех, кроме мальчика. Он нахмурился и громко и сердито произнес вдруг короткое непонятное слово:
- Нок!
Никто не услышал, даже обнимавшая его мать, она тоже смотрела на небо и, как все, была увлечена фейерверком.