Последний коммунист

- Из Чечни, - просто ответил Илья. 
В Гелином лице появилось что-то скорбное, даже трагическое. 
- Садитесь, Сережа, - сказала она тихо. 
Во все время их разговора Анджела Дэвис тянула вверх руку. 
Геля улыбнулась: 
- Да? 
Анджела Дэвис поднялась и ткнула пальцем в значок на своей груди. 
- Ну, и как вас теперь называть? - с иронией в голосе спросила учительница. 
- Анджела Дэвис. - Мулатке явно нравилось ее новое имя. 
Геля удивилась: 
- Откуда ты знаешь про Анджелу Дэвис? 
Девушка кокетливо потупилась. 
- Один человек сказал. 
В классе засмеялись. 
- Ты что-то хотела спросить, Анджела Дэвис... 
- Я вчера читала Бальзак?а, - стала рассказывать девушка, но учительница ее поправила: 
- Во-первых, не Бальзак?а, а Бальз?ака, а во-вторых, что я слышу, ты стала читать книги? Ну, наверное, волк в лесу сдох! 
- Волк жив, - успокоила Анджела Дэвис. - Это я на листке календаря прочитала. Меня бабка дома закрыла, телевизор сломался, у магнитофона батарейки потекли, спать не хотелось, я оторвала листок и... 
- Прочитала? 
- Прочитала. 
- Весь листок целиком? 
- Нет, только первое предложение. 
Класс засмеялся вместе с учительницей. 
- И что же это было за предложение? 
Анджела Дэвис задумалась, вспоминая, и выпалила: 
- "В основе всякого большого состояния лежит преступление". Это правда или нет? 
Геля улыбнулась, обвела взглядом класс и спросила: 
- А вы как думаете? 
Илья тут же поднял руку. 
- Сергей. А фамилия? Извините, я забыла. 
- Нечаев. 
- Нечаев. Сергей Нечаев. Да, Сережа... 
- "В основе всякого большого состояния лежит преступление" - эта мысль давно уже стала банальной. Но она имеет небанальное разрешение. В каждом отдельном случае такое преступление детерминировано наказанием. - Илья говорил спокойно и уверенно. 
- У, какие мы слова знаем! - удивился сидящий на соседней парте здоровый балбес. - Так ты русский или чеченец? 
- Чеченец, - бросил в его сторону Илья. 
- Тогда молчу, - балбес поднял вверх руки. 
- Прекратите! - строго вмешалась учительница. - Какая разница: кто чеченец, а кто русский? Разумеется, преступление детерминировано, то есть обусловлено, наказанием. Это гениально доказал Достоевский в своем романе "Преступление и наказание", который мы недавно прошли. 
Илья поморщился: 
- Достоевский как раз ничего не доказал. Раскольников хотел отнять награбленное у него же, и если бы Достоевский изобразил его не истериком и психопатом, каким был сам, а нормальным хладнокровным человеком, то и старуху бы убивать не пришлось... 
- Нормально наехал бы, - поддержал кто-то из мальчишек. 
В классе засмеялись. Геля смотрела на новичка с интересом. 
- Достоевский еще и сестру старухи приплел... А потом гениального следователя выдумал, какого просто быть не может. Следователь - это тот же милиционер, а где вы видели гениального милиционера? И все это с единственной целью: загнать бедного, больного студента в угол... Достоевский сначала придумал ответ, а потом подгонял под него задачу. 
- Меня вообще тошнит от этого Достоевского, - поддержала Илью школьница, судя по виду - отличница. 
- Но постойте, Сергей, - с улыбкой заговорила Геля. - Вы же сами себе противоречите! О какой детерминированности преступления наказанием можно в таком случае говорить? 
- Об общественной. 
- Например? 
- Например, 1917 год. Великая Октябрьская революция. 
Геля кивнула. 
- Поняла. Вы считаете, что революция в России была неизбежна? Что ж... 
- Она была детерминирована тысячами тех самых больших состояний, в основе которых лежало преступление. Количество перешло в качество. Тысячи отдельных преступлений родили одно большое наказание. 
А класс между тем разделился надвое, но не на тех, кто был за учительницу и кто за новичка, а на тех, кто наблюдал за диспутом и кто следил за Гелей. Это были в основном девчонки. Они пялились на Гелин живот и возбужденно перешептывались, и активнее всех в этом была, пожалуй, Анджела Дэвис. 
Но Геля так увлеклась дискуссией с новым учеником, что ничего этого не замечала. 
- То есть вы хотите сказать... - Она наморщила лоб, пытаясь понять ход мыслей новичка. 
- Я хочу сказать, что новая революция в России неизбежна. 
Учительница громко засмеялась: 
- Какая революция, Сережа? Время революций давно прошло. Пройдите по улицам: люди гуляют, влюбляются, ходят в театры... 
Илья снисходительно улыбнулся: 
- Когда революционные солдаты и матросы брали Зимний, в опере пел Шаляпин. 
- К черту революцию! - воскликнула Геля, шутя, но несколько все же нервно. - Революция - это кровь, это безвинные жертвы... 
- Жертвы революции не бывают безвинны... Это общее наказание за отдельные преступления. 
- Ну, хорошо, а дети? - Геля, похоже, теряла терпение. - В чем, например, виноваты дети? 
- Дети отвечают за своих отцов. 
- И за матерей! - выкрикнула Анджела Дэвис, и все снова засмеялись. Все, кроме учительницы. 
- Хорошо же вас учили в вашей Чечне, - задумчиво проговорила Геля и направилась к двери. 
- Это - самообразование, - с интонацией превосходства ответил Илья. 
Геля открыла дверь и выглянула в холл. Женщины с вязанием в руках там уже не было. Она вернулась к столу и внимательно посмотрела на новичка. Глаза его откровенно издевательски смеялись. 
- Вы еще о детской слезинке скажите, - негромко предложил он. 
- Скажу! - нервно отозвалась Геля. - Достоевский не только великий русский писатель, но и пророк! Он предсказал сто миллионов жертв в России, и его пророчество сбылось! 
Илья засмеялся и снисходительно и сочувственно посмотрел на учительницу. 
- Достоевский - великий симулянт. Он даже эпилепсию выдумал, чтобы быть похожим на пророка. Известно же, что эпилепсия - болезнь наследственная, а в их роду ею никто не болел, ни до, ни после. Его сто миллионов - просто ровная цифра, взятая с потолка, истерика. Но есть статистика. За последние несколько лет продолжительность жизни в нашей стране упала на десять лет, что эквивалентно одновременному расстрелу восьмидесяти миллионов граждан. Плюс пятнадцать миллионов наркоманов, которые стали наркоманами в эти же годы. Они будут "расстреляны" завтра. Может быть, эти сто миллионов имел в виду ваш пророк? А что касается детской слезинки, то советую вам не забывать о четырех миллионах беспризорных детей... 
Илья сел и продолжал, улыбаясь, смотреть на учительницу. 
- Я не понимаю... - растерянно проговорила она. 
Илья развел руками. 
- В России неизбежна новая революция. 
Класс зашумел. Он весь был на стороне Ильи. 
- Ура! Революция! 
- Будем Зимний брать! 
- Не Зимний, а Кремль! 
- Ур-ра! 
- Да вы практически не жили при советской власти, а я жила. - Геля попыталась призвать учеников к благоразумию, но они не слышали. 
- Вы пожили, дайте нам пожить! 
- За-мол-чи-те!!! - закричала Геля и трижды сильно и громко стукнула ладонью по столу. 
Стало тихо. Школьники смотрели на учительницу с удивлением. Кажется, такой они ее еще не видели. И вдруг девочка с ангельским лицом и ясными детскими глазами поднялась и спросила высоким, чистым голоском: 
- Ангелина Георгиевна, вы залетели? 
Геля не поняла сразу смысл вопроса. 
Школьники же поняли. 
- Беременная, беременная, беременная... - бормотали они, уставясь на живот учительницы, и - засмеялись, заржали - открыто и издевательски. 
- Дегенераты! Кретины! Уроды! - истерично за-кричала Геля и выбежала из класса. 
После того случая Геля больше не появлялась в школе, жила безвыездно в своем Царском селе. Странно, но школьники не особо об этом жалели и почти не вспоминали свою любимую учительницу. 
XIX. Как Павка попу махры в тесто насыпал 
Явочное место они устроили за городом, в заброшенном пионерском лагере, выходящем на берег Дона. Ветер, не стихающий даже на закате, скрипел и постукивал ржавым тросом голого, без флага, флагштока.