Пузырьки

Но я никогда не думала, что это будет именно так! 
Мир снова становится таким, каким он был раньше. Мир снова становится прежним... 
Я включила телевизор, и экран мгновенно засветился. Я узнала этот огромный зал, где видела старика, но на этот раз на его месте сидел молодой человек. Он ничуть не казался усталым. У него был ясный голос, он говорил четко и быстро, глаза его блестели. 
Сначала я поняла не все, что он сказал. Это же было невероятно! Хотя я слышала слова, но мне казалось, что я вообще не могу связать их друг с другом. Потом я заметила, что реву. Почему слезы так обильно текут, когда ты рада и тебе кажется, что сердце вот-вот выскочит из груди? Я чувствую, как слезы ручьями текут по моему лицу. 
О, папа! Почему тебя нет со мной, чтобы слышать это? Мы победили! Пузырьки уничтожены! 
Молодой человек все еще говорил твердым, четким голосом. Он рассказал об оружии, которым были уничтожены пузырьки, и о защитной одежде для выхода наружу, потом он сказал, что отряды добровольцев уже очищают город. 
Затем он с нажимом указал на то, что в настоящее время никто пока не должен покидать своих домов. Пока что слишком рано. В городе еще множество пузырьков. Нужно проявить немного терпения. "После такого долгого ожидания было бы глупо потерять все, совершив легкомысленный поступок, не так ли?" Нас будут искать, отряды принесут защитную одежду. А пока лучше подождать в закрытом помещении. Скоро все это кончится. 
После этого он показал отряд за работой. Я увидела улицу, похожую на нашу, и около дюжины человек, продвигающихся по ней. 
Они были одеты во что-то вроде черных мешков, которые покрывали все тело и даже голову, с застекленными прорезями для глаз. На их руках были огромные толстые перчатки того же цвета. Они несли цилиндр, похожий на папин излучатель, только больше и длиннее. 
Внезапно появились три или четыре пузырька, которые быстро плыли к ним. Люди направили на пузырьки свою трубу, и из нее вырвалось что-то голубое, ослепительно сверкающее, от чего заболели глаза и пузырьки лопнули. Но на земле, а не на людях. 
Как чудесно было видеть, что уничтожаются эти ужасные пузырьки! Я возгласами подбадривала этих людей. 
Мать-слуга хотела накормить меня. Может быть, я ее напугала. До еды ли мне тут, когда видишь такие необычные вещи и скоро увидишь мир таким, каким он был раньше. 
21 сентября 
Ну, наконец-то! Я видела людей, я говорила с ними! 
Я не могу больше терпеть. Я целыми днями сижу у окна, но там все та же улица, за исключением того, что не видно ни одного пузырька и ни одного другого. 
Я несколько раз слушала по телевизору того молодого человека, но он повторял все одно и то же: терпение, вас найдут. В конце концов он начал действовать мне на нервы. Я ведь ждала достаточно долго. Весь день я пугала мать-слугу. Она, наверное, кипела от ярости. 
Но именно она позвала меня. Я смотрела телевизор. 
- ИДИ, ПОСМОТРИ, МОНИКА. 
Я подбежала к окну. По моей улице шли люди в жутких черных мешках! 
Я закричала, я забыла, что они не могли меня слышать. Но я, как сумасшедшая, начала жестикулировать, и меня наконец заметили; люди подошли к дому и помахали мне. 
Я уже три дня назад сняла блокировку рычага защиты, с таким нетерпением я их ждала. Я ринулась к двери, широко распахнула ее, и они вошли, 
Они быстро закрыли за собой дверь и сняли свои черные мешки. 
Их было двое. Высокий и низенький. У высокого были черные волосы и сияющие от радости глаза. Когда он улыбался, все его лицо словно освещалось. Низенький был довольно полным, у него были кудрявые светлые волосы, маленькие голубые глазки, прячущиеся в жирных складках щек. 
Высокий сказал: 
- Посмотрена это! Лорелея с длинными волосами. Ундина с зелеными глазами, в золотом платье. 
Низенький ответил: 
- Тише! Ты напугаешь мадемуазель своими нелепыми выражениями - они понятны не всякому. 
Это была правда, я не поняла, но не боялась этих людей. 
Они назвали себя. Высокого звали Фрэнк. Низенького Эрик. Я назвала себя: "Моника". Мы пожали друг другу руки, и им захотелось, чтобы я их обняла. Высокий сказал: 
- Кроме всего прочего, сегодня особенный день. 
Я сделала это, и у меня появилось странное чувство, потому что, кроме папы, я никогда никого не обнимала. 
Фрэнк спросил: 
- Где ваши родители, Моника? Вы одна? 
Я быстро ответила: 
- Мама умерла, а папа... вышел наружу. 
Он печально посмотрел на меня и положил руку на мое плечо. 
-Вы давно одна, Моника? 
- Три года. 
Он вздохнул, потом сказал: 
- Теперь вам больше не надо думать об этом. Вам действительно очень повезло. Сколько вам лет? 
-Шестнадцать. 
Они молча переглянулись. 
Фрэнк сказал: 
- Только шестнадцать? Я было подумал, что вам... 
Эрик быстро прервал его: 
- Когда вам исполнилось шестнадцать? 
- В последний месяц. 
Они оба замолчали. Потом опять переглянулись; у них обоих было такое выражение, словно им было за что-то стыдно. Я ничего не понимала. Почему мне только шестнадцать? Может быть, я показалась им слишком молодой? Маленькой девочкой? Но, с другой стороны, казалось, что им было жалко меня, очень жалко. 
Фрэнк потрепал меня рукой по щеке, а Эрик опустил взгляд. 
Внезапно я стала чего-то стесняться, меня охватила печаль, но почему - я не знала. Я охотно спросила бы у них, что они имели в виду, но теперь я не доверяла самой себе. 
22 сентября 
Я жду Фрэнка, который должен забрать меня. 
Я придвинула к окну маленький столик, чтобы не пропустить его, пока я пишу. Конечно, теперь мне не нужно вести этот дневник, потому что время пузырьков закончилось. Я думаю, что это последняя моя запись. 
Представить себе, что я выхожу наружу... Я просто не могу в это поверить. Я спросила у Фрэнка: 
- Вы покажете мне этот мир, каким он был раньше? 
Сначала он озадаченно посмотрел на меня, потом ответил: 
- Ну конечно, малышка, я покажу вам мир, каким он был раньше. 
Но он казался не слишком радостным. Почему? Разве мир раньше не был так прекрасен, как я его себе представляла? Или, может быть, он никогда больше не станет таким? 
Ax, это ничего не значит. Я выйду наружу, и все равно это будет чудесно. 
Я буду совершенно счастлива, даже если не увижу ничего особенного... Теперь я тоже понимаю, почему другая хотела, чтобы я взяла ее малыша. Я должна была сделать это, потому что вчера слышала, что сказал Фрэнк Эрику, а сегодня утром сама видела это по телевизору. 
Я вчера на несколько мгновений оказалась одна, потому что хотела привести себя в порядок, а также потому, что решила надеть мамино платье. Они сидели в библиотеке, и мать-слуга подала им напиток, который иногда давала папе, а мне никак не хотела дать. 
Я вернулась тихо, чтобы послушать, и я услышала. 
Фрэнк сказал: 
- Мы ничего не должны делать. Это бесчеловечно! Несмотря ни на что, у нее такие же права на жизнь, как и у нас, это в конце концов не ее вина. Мне кажется, тут надо действовать иначе, может быть, отправлять в резервацию. 
А Эрик ответил: 
- Нельзя никакого "иначе", ты же сам великолепно это знаешь. Не существует средства, чтобы помочь ей, и она, может быть, заразна. Нет никакого другого выхода. Это нужно сделать. 
Фрэнк гневно ответил: 
- Тебе, может быть, это нравится, мне - нет, я не могу ее просто застрелить! Я просто не могу этого сделать! Это чудовищно, поступать так! Мне стыдно за это. 
Эрик коротко ответил. Было странно видеть, как он защищается. Совсем как я, когда мать-слуга дает мне советы и я знаю, что она права, но не хочу с ней соглашаться. 
Он сказал: 
- Это закон; Мы ничего не можем поделать. Она не должна иметь потомства. 
Фрэнк прервал его. 
- Никто же не знает, действительно ли они опасны! И эти дети, все эти дети!.. 
- Мы не можем пойти на риск. Хотя дети других не деформированы, откуда ты можешь знать, нормальны ли они? Произвести отбор невозможно.