Логово

– Но это сотенная, – сказала она. – Нет ли чего помельче?
– Нет, мэм, простите, – сказал он, стремясь поскорее отделаться от нее, – мельче ничего нет.
– Но у меня нет сдачи с такой крупной суммы. Мне надо пойти разменять ее в баре.
– Да, пожалуйста, как вам будет угодно. Спасибо, мэм.
Когда она повернулась, чтобы уйти, он бросил взгляд в сторону четырех молодых женщин и увидел, что они уже встали из-за стола и направились к двери, на ходу надевая на себя пальто.
Он начал было также вставать из-за стола, чтобы пойти вслед за ними, как вдруг застыл на месте, услышав голос, произнесший: «Линдзи».
Это был явно его голос. Но никто в зале не услышал его. Кроме него самого. И это его сильно удивило.
Он как застыл, опершись одной рукой о стол, а другой о спинку стула, так и остался в этом полустоячем положении. И пока он так стоял, не зная, что и подумать, четыре молодые женщины вышли из ресторана. Бэмби сразу же потеряла для него всякий интерес, вытесненная из сознания именем Линдзи, и он снова сел на свое место.
У него не было знакомых с таким именем.
Никого, кого бы звали Линдзи.
Каким же образом он мог произнести это имя вслух?
Он взглянул через окно на бухту. На покрытой мелкой рябью воде покачивались, стукаясь друг о друга бортами, поднимаясь и опускаясь, сотни миллионов долларов, истраченных на удовлетворение собственного эго. Сверху – мрачное небо было таким же неприветливым и холодным, как вода внизу. Между ними протянулись мириады серебристо-серых ниточек дождя, словно природа стремилась пришить небо к океану и таким образом уничтожить узкое пространство между ними, где еще теплилась жизнь. Будучи когда-то одним из живых, затем одним из мертвых, а теперь превратившийся в живого мертвеца, он считал себя предельно искушенным существом, настолько приблизившимся к познанию абсолютной истины, насколько это было возможно для человека, рожденного простой смертной женщиной. Он полагал, что в мире не существует более ничего, не познанного им, что могло бы научить его чему-нибудь новому. А теперь вдруг это. Сначала приступ в машине: там что-то движется! А теперь вот Линдзи. Но, что интересно, оба эти события были совершенно различны, так как во второй раз не незнакомый голос прозвучал в его сознании, а он сам вслух произнес это совершенно неизвестное ему имя. Но оба события, он чувствовал, были как-то связаны между собой. И в то время как он разглядывал пришвартованные к пирсам яхты, бухту и темное небо за окном, все случившееся стало казаться ему странным и загадочным, с чем он давно уже не сталкивался в этом мире.
Вассаго взял со стола коктейль. Сделал большой глоток.
Когда ставил стакан на стол, произнес вслух:
– Линдзи.
Стакан чуть не выпал из его руки, так сильно снова удивило его это имя. Он произнес его не для того, чтобы поразмыслить о нем. Оно само вырвалось из его груди, как стон, и на этот раз довольно громко.
Это уже становилось интересным.
Казалось, ресторанчик был окутан волшебством.
Он решил немного здесь задержаться и посмотреть, что произойдет дальше.
Когда официантка принесла ему сдачу, он сказал:
– Еще один коктейль, мэм.
И протянул ей двадцатидолларовую купюру.
– Думаю, этого хватит, а сдачу оставьте себе.
Обрадовавшись чаевым, она поспешила к стойке бара.
Вассаго снова повернулся к окну, но в этот раз уставился не на бухту, а на свое отражение в стекле. Тусклое освещение ресторана сделало его неярким, опустив некоторые детали. В туманном зеркале его темные очки почти слились с лицом. От этого оно стало более походить на череп с огромными зияющими глазницами. Видение понравилось ему.
Хриплым шепотом, не привлекшим, однако, внимания присутствующих, но прозвучавшим с ноткой отчаяния, он вдруг произнес:
– Линдзи, нет!
Как и в предыдущие два раза, это произошло само собой, помимо его воли, совершенно неожиданно для него, но он не испугался. Быстро приноровившись к этим загадочным происшествиям, он попытался найти им рациональное объяснение, так как не в состоянии был долго чему-нибудь удивляться. Ибо, побывав в Аду, как в настоящем, так и потешном, под бывшим парком аттракционов, он принимал как должное возможность вторжения мистики в реальную действительность.
Заказал и выпил третий коктейль. Когда прошел еще час и ничего не произошло и когда бармен объявил, что ресторан закрывается, Вассаго встал и вышел.
Но жажда убивать и творить так и осталась неудовлетворенной. Не имея ничего общего с выпитым спиртным, она жгла его изнутри, забивала дыхание и сжимала сердце, как готовую лопнуть от напряжения пружину часового механизма, закрученную до предела. Он уже жалел, что не пошел вслед за женщиной с глазами лани, которой дал кличку Бэмби.
Он срежет ей уши, когда она наконец умрет или когда еще будет жива?
Интересно, сможет ли она по достоинству оценить артистизм его иносказания, когда он будет сшивать вместе ее красивые полные губы? Вряд ли. Никто из его жертв не обладал ни достаточным умом, ни проницательностью, чтобы не то что понять, но хотя бы удивиться уникальной самобытности его таланта.
Один на почти совершенно опустевшей автостоянке, он стоял под проливным дождем, чтобы хоть немного остудить полыхавшую в груди жажду творчества. Было почти два часа ночи. Времени на охоту до наступления рассвета уже не оставалось. Придется возвращаться в свое тайное убежище с пустыми руками, без нового приобретения для коллекции. Но для того чтобы лучше подготовиться к новой охоте на следующую ночь, неплохо хотя бы немного вздремнуть в течение наступающего дня, и потому сейчас необходимо во что бы то ни стало погасить эту жажду накопительства и унять свой творческий порыв.
Вскоре Вассаго начал зябко поеживаться.
Жар в его груди уступил наконец место беспощадному холоду. Он поднял руку, поднес ее к щеке. Лицо было холодным, но пальцы были еще холоднее, как у статуи Давида, которой он всякий раз восхищался, когда – в ту пору еще один из живущих – оказывался в мемориальном парке кладбища «Форест Лоун».
Так-то оно лучше.
Открывая дверцу машины, он еще раз оглянулся на омытую дождем ночь. И снова, но уже по собственной воле, произнес:
– Линдзи?
Ответом ему была тишина.
Кто бы она ни была, видимо, время их встречи еще не пришло.
Ну что же, он будет терпелив. И хотя был явно заинтригован и раздираем любопытством, решил, что случившееся непременно должно получить какое-то дальнейшее развитие. Терпение было одним из главных достоинств мертвых, и он, пока еще только на половине пути в страну Смерти, постарается выдержать это испытание временем.
 
18
 
Во вторник, ранним утром, едва наступил рассвет, сонливость Линдзи как рукой сняло. Все ее тело, каждый мускул и каждая жилочка ныли и болели, и то немногое время, что ей удалось поспать, ни в коей мере не повлияло на ее вконец истощенный организм. Но она упорно отказывалась принимать снотворное. Не желая откладывать дела в долгий ящик, она настояла, чтобы ее немедленно отвезли в палату к Хатчу. Дежурная сестра, предварительно посоветовавшись с Джоунасом Нейберном, который все еще находился в больнице, повезла ее в кресле-каталке по коридору в палату 518.
Нейберн, с опухшими от бессонницы красными глазами и весь взлохмаченный, тоже находился там. Простыни на ближайшей к двери кровати развернуты не были, но имели весьма помятый вид, словно доктор несколько раз в течение ночи ложился на них отдохнуть.
К этому времени Линдзи уже кое-что выяснила о Нейберне – меньшую часть от него самого, большую от нянечек и медсестер – и знала ходившие о нем легенды. До недавнего времени он был известен как крупный специалист по сердечно-сосудистым заболеваниям, но в течение последних двух лет, после потери жены и двух детей, погибших ужасной смертью, он большую часть времени отдавал реанимационной медицине в ущерб своей хирургической практике. Он был не просто предан своей работе. Он был одержим ею. В обществе, которое только стало приходить в себя после тридцатилетнего периода потворства личным амбициям и «я-первизма», легко было восхищаться таким бескорыстным человеком, каким был доктор Нейберн, и все вокруг действительно боготворили его.