Нехорошее место
Он поднялся по лестнице, перешагивая через ступеньку, держась ближе к стене, чтобы ступеньки не скрипели. Мужчина он был крупный, но двигался на удивление плавно и легко, бесшумно.
Наверху остановился, прислушался. Тихо.
Над головой светился тусклый ночник, составная часть датчика противопожарной сигнализации. Но и этого света хватило, чтобы Конфетка увидел две двери по правую руку, две – по левую, еще одну – в конце коридора.
Он подкрался к первой двери справа, осторожно открыл, проскользнул в комнату. Закрыл дверь, привалился к ней спиной.
И пусть желание убивать было велико, он заставил себя подождать, пока глаза привыкнут к темноте. В двух окнах поблескивал серый отсвет уличного фонаря, который отделяла от дома половина квартала. Прежде всего он заметил зеркало, серебристый прямоугольник, в котором чуть отражался слабый свет, попадающий в комнату с улицы. Потом различил под ним очертания туалетного столика. А мгновением позже увидел и кровать, кто-то на ней лежал, свернувшись калачиком, под светлым одеялом, которое чуть фосфоресцировало.
Конфетка осторожно подкрался к кровати, взялся за одеяло и простыню, замер, прислушиваясь к ровному дыханию спящего. Уловил легкий аромат духов, смешавшийся с запахами теплой кожи и недавно вымытых шампунем волос. Девушка. Он всегда мог отличить девичий запах от мальчишеского. Он также почувствовал, что она молода, наверное, подросток. Не будь его желание таким сильным, он бы тянул гораздо дольше, потому что предшествующие убийству волнения были самыми волнительными, нравились ему даже больше, чем само деяние.
А потом, театральным жестом, словно фокусник, отбрасывающий покрывало с пустой до этого клетки, в которой, к изумлению зрителей, оказывается голубь, он раскрыл спящую. Упал на нее, вдавливая в матрас своим телом.
Она проснулась мгновенно, попыталась закричать, пусть даже, упав на нее, он выдавил из ее легких весь воздух. К счастью, у него были необычайно большие и сильные руки, и они нашли ее лицо до того, как жертва начала раскрывать рот. Так что ладонь он сунул ей под подбородок, а пальцами ухватил за щеки, запечатав рот.
– Лежи тихо, а не то я тебя убью, – прошептал он, касаясь губами аккуратного ушка.
Отчаянно пытаясь вырваться, она извивалась под ним. Судя по ощущениям, он лежал не на женщине, на молоденькой девушке, лет двенадцати, максимум пятнадцати. Какое она могла оказать сопротивление?
– Я не собираюсь причинять тебе вред. Я просто хочу тебя, а когда получу от тебя все, что мне нужно, уйду.
Он лгал, потому что не испытывал ни малейшего желания насиловать ее. Секс его не интересовал. Более того, секс вызывал у него отвращение. Эти жидкие выделения, это бесстыдное использование органов, посредством которых справлялась малая нужда… какая мерзость. И увлечение сексом других людей служило Конфетке еще одним доказательством, что мужчины и женщины – падшие существа, а мир – клоака греха и безумия.
То ли потому, что она поверила его обещанию не убивать ее, то ли потому, что страх наполовину парализовал ее, она перестала сопротивляться. А может, вся энергия требовалась ей, чтобы просто дышать. Конфетка всем своим весом, двести двадцать фунтов, навалился ей на грудь, сдавливая легкие. И рукой, которая сдавливала ей рот, он чувствовал, как засасывает она ноздрями холодный воздух, выдыхает через них горячий.
Его глаза продолжали приспосабливаться к густому сумраку, лишь чуть-чуть отличающемуся от темноты. Он все еще не сумел разглядеть черты ее лица, видел только ее глаза, поблескивающие от ужаса. Видел также, что она – блондинка, светлые волосы выделялись даже при столь слабом сером свете, проникающем сквозь окна.
Свободной рукой он мягко откинул волосы с правой стороны шеи. Чуть переместился, сдвинулся вниз, с тем чтобы поднести губы к шее. Поцеловал ее нежную кожу, почувствовал учащенный пульс, а потом укусил, глубоко, чтобы добраться до крови.
Она забилась под ним, но держал он ее крепко, и она не могла оторвать его жадного рта от раны. Он глотал быстро, но не мог выпить весь поток густой, сладкой жидкости, которая хлестала из прокушенной артерии. Вскоре, однако, поток начал иссякать. Девочка билась уже не с такой силой, наконец затихла совсем, превратилась в тряпичную куклу.
Он поднялся с нее, включил лампу на столике у кровати на несколько мгновений, чтобы взглянуть на ее лицо. Он всегда хотел видеть их лица после того, как приносил их в жертву, не до того. Ему также нравилось смотреть в их глаза, не слепые, нет, в них отражалось то далекое место, куда отправлялись их души. Он не понимал своего любопытства. В конце концов, когда он ел стейк, его не интересовало, как выглядела корова. Эта девушка… и все те, кем он питался… по существу, была для него той же коровой. Однажды, во сне, когда он выпил всю кровь из прокушенной шеи, жертва, уже мертвая, заговорила с ним, спросила, почему он хотел посмотреть на нее в смерти. Когда он сказал, что не знает ответа на ее вопрос, она предположила, что, возможно, в тех случаях, когда он убивал в темноте, ему требовалось увидеть лица своих жертв, потому что в каком-то темном углу своего сердца он ожидал найти свое собственное лицо, которое будет смотреть на него, с мертвенно-бледной кожей и мертвыми глазами. «В глубине души, – сказала ему жертва из сна, – ты знаешь, что сам уже мертв, выжжен изнутри. Ты понимаешь, что после того, как ты убиваешь своих жертв, у тебя становится с ними гораздо больше общего, чем до того». Эти слова, произнесенные во сне, – сущая ерунда, тем не менее заставили его проснуться с диким криком. Он был живой, не мертвый, крепкий, полный сил, мужчина в самом соку, пусть и с необычными потребностями. Но слова жертвы из сна многие годы не выходили у него из головы, всегда вспоминались в такие вот моменты, тревожили его. Но теперь, как и всегда, он отказывался думать о них. И сосредоточил свое внимание на лежащей на кровати девушке.
Лет четырнадцати, не старше, хорошенькая. Не в силах оторвать глаз от ее белоснежного лица, он задался вопросом: а будет ли ее кожа на ощупь такой же безупречной, какой казалась глазу, гладкой, как фарфор, если бы он решился провести по ней кончиками пальцев? Ее губы чуть разошлись, словно их раздвинула душа, когда вылетала из тела. Ее потрясающе синие, чистые глаза казались огромными, слишком большими для ее лица, бездонными, как зимнее небо.
Он бы хотел смотреть на нее часами.
Со вздохом сожаления погасил лампу.
Какое-то время постоял в темноте, окруженный резким запахом крови.
Когда его глаза вновь привыкли к темноте, он вышел в коридор, не потрудившись закрыть за собой дверь в комнату девочки. Вошел в комнату напротив. Обнаружил, что там никого нет.
Зато в комнате рядом с ней Конфетка унюхал запах пота и услышал храп. Тут спал юноша, лет семнадцати или восемнадцати, не здоровяк, но и не хлюпик, так что он оказал более активное сопротивление, чем его сестра. Однако спал он на животе, и, когда Конфетка скинул с него одеяло и упал на него, лицо юноши уткнулось в подушку, поэтому крикнуть он не сумел. Борьба была яростной, но короткой. Юноша отключился от недостатка кислорода, и Конфетка перекатил его на спину. И прежде чем вонзиться зубами в шею, издал победный гортанный крик, куда более громкий, чем все звуки, которые издавал юноша.
Позже, когда он открыл дверь в четвертую спальню, восточный горизонт уже посветлел: приближалась заря. Темные тени по-прежнему окутывали углы, но по центру спальни темнота поубавилось. Слабый свет обесцветил все предметы, придав им те или другие оттенки серого.
Симпатичная, лет под сорок, блондинка спала на половине двуспальной кровати. Одеяло и простыни на другой половине лежали нетронутыми, из чего Конфетка сделал вывод, что муж блондинки или ушел от нее, или куда-то уехал по делам и не ночевал дома. Он заметил на столике у кровати стакан с водой и пластиковый лекарственный пузырек. Взяв пузырек, Конфетка увидел, что он на три четверти наполнен маленькими таблетками. Согласно названию препарата, написанному на этикетке, снотворным. На этикетке значились имя и фамилия женщины: Розанна Лофтон.