След мустанга
Разламывая ящик для костра, Кирилл заметил на торце полустертое клеймо и поднес его ближе к огню, чтобы прочитать. «Горнорудная Компания Кребса и Миллса, 1875, Огайо».
«Похоже, что это имущество той же самой компании, которая владеет карьером в Шерман-Сити. Только двадцать лет назад в ней был еще какой-то Миллс. И уже двадцать лет назад их ящики прибыли сюда, в самую глушь Индейской Территории. Надо признать, эти Кребс и Миллс были в молодости отчаянными парнями», — подумал Кирилл.
Дощечку с клеймом он оставил для истории, а остальное отправил в костер. Ящики сгорали быстро, и в дыме была неприятная горечь.
Полли выглянула из фургона, и Кирилл подошел к ней.
— Вот, закопай это где-нибудь подальше, — она подала ему свернутый кусок холста.
От грубой ткани тяжело пахло кровью.
— Как там наш больной, не проснулся? — спросил Кирилл.
— Рано еще.
Он отошел с лопатой к деревьям и обнаружил там полузасыпанную старую канаву. «А вот тут у Кребса и Миллса было отхожее место», — с усмешкой подумал он, вонзая лопату в податливый песок.
В ночи продолжал мерно бить барабан. Слух успел привыкнуть к его непрерывному рокоту. Занятый работой, Кирилл прислушивался к разговорам у костра.
— Вам не кажется, Сол, что их танцы затянулись? — спросил инженер. — Может быть, они собираются пытать нас бессонницей?
— Это не танцы, — задумчиво ответил фотограф. — Боюсь, что это совсем другое. Под такую музыку принято общаться с духами.
— Только духов нам не хватало.
— А скажите, мистер Грубер, — вмешалась Полли. — Очень трудно научиться фотографировать? Можно ли научить этому простую девушку вроде меня?
В ее беззаботном голосе совершенно искренне прозвучало детское любопытство. Можно было подумать, что ее и в самом деле больше всего на свете сейчас интересует фотография. Как будто они не были окружены со всех сторон вооруженными и мрачными индейцами, и не бубнил в ночи ритуальный барабан своим замогильным голосом…
Ахо бесшумно подошел к Кириллу и присел на корточки.
— Кто-то замыслил недоброе дело, — сказал индеец.
— Ты про пленников?
— Да. Бубен поет о смерти.
Кирилл бросил на дно ямы тряпку, засыпал ее землей и уложил сверху срезанные ломти дерна.
— Мало ли что поет бубен? Песни — это песни, а жизнь — это жизнь.
— Что ты будешь делать, если за ними придут? — спросил индеец.
— Ничего.
— Ты уверен? Ты не будешь их защищать?
— Не буду, — сказал Кирилл. — Я не лезу в чужие дела.
— Я тоже. — Ахо запрокинул голову, разглядывая звездное небо. — Завтра будет жаркий день. Не отходи от Полли ни на минуту.
Они вернулись к костру, где фотограф рассказывал Полли о своем искусстве.
— …Но скоро этим сможет заниматься каждый. У меня в чемодане лежит камера Истмена, называется «Кодак», я вам обязательно ее покажу.
— Как называется? — переспросила Полли.
— Ко-дак.
— Это на каком языке?
— Ни на каком. Истмен сам придумал это слово, потому что для той штуки, которую он изобрел, ни в одном языке слова не нашлось. Так вот, с его камерой вам ничему не надо будет учиться. Ни вставлять пластины, ни проявлять их — все сделают за вас.
Внутри камеры уже есть рулон фотопленки, его вставили на заводе. Вы снимаете сто кадров, потом отправляете камеру на завод в Рочестер, а там вашу пленку проявляют, печатают карточки, вставляют в камеру новую пленку и отправляют вам. То есть полностью оправдывается лозунг фирмы: «Нажми на кнопку, остальное сделаем мы!»
— Но такая камера стоит, наверно, огромных денег, — вздохнула Полли.
— Вместе с пленкой двадцать пять долларов.
— Как хороший револьвер, — заметил Кирилл.
— Слышите? — Скиллард поднял лицо и приложил ладонь к уху. — Кто-то плачет.
— Кто-то поет, — поправил его фотограф. — И не «кто-то», а шаман. Я угадал, там идет разговор с духами. Хорошо, что мы далеко от них и не слышим подробностей.
— Наверно, прибыльное дело эти ваши карточки? — спросила Полли, возвращая разговор к менее тревожным темам. — Вы можете хорошо заработать в шахтерском поселке.
— Это иллюзия, юная леди. Чужие деньги всегда кажутся больше своих. Настоящий мастер не может стать богатым. Его награда не в деньгах. Если же он попытается превратить свой талант в богатство, его ждет большое разочарование. Вы, конечно, слышали о Мэтью Бреди, великом мастере фотографии…
— Вы забыли, где находитесь, Сол, — перебил его Скиллард. — Откуда эти люди могли слышать о вашем Бреди?
— Во время Гражданской Войны он организовал «дивизию фотографов», — продолжил Грубер, не заметив этой реплики. — Он собрал огромную коллекцию военных снимков. Он вложил в дело почти сто тысяч долларов и надеялся, что его затраты окупятся после войны. Но после войны оказалось, что его фотографии никому не нужны. Никто их не печатал, чтобы не будить в обществе неприятные воспоминания. И Бреди обанкротился. Он не мог отдать долги, он не мог платить жалованье своим репортерам, и в конце концов оказался в полной нищете.
— В каждом деле есть риск, — заметила Полли. — Может быть, и наши шахтеры не сразу захотят сниматься за деньги. Но постепенно…
— Как ужасно он кричит, собака, — выругался Скиллард. — Если это и в самом деле песня, то я не думаю, что он поет о любимой девушке или о траве у дома.
— Интересно, что некоторые шаманы позволяют себя сфотографировать, а некоторые, наоборот, могут и камеру разбить, — проговорил Грубер, глядя в сторону шаманской палатки. — Так вот, о чем мы говорили? Да… А еще пленка хороша тем, что из нее можно делать бегущие картинки. Вы слышали про бегущие картинки Майбриджа? О, это великое изобретение! Все началось в семьдесят втором году, когда губернатор Калифорнии поспорил с друзьями о лошадях…
— Слышите? — перебил его Скиллард. — Вот, опять…
— Не мешайте, Бен, — мягко попросил Грубер. — Возможно, кроме меня, никто не расскажет юной леди о достижениях фотографии.
Он замолчал, глядя в огонь.
«Ему страшно, — подумал Кирилл. — Но этот человек умеет справляться со страхом. Он читает лекцию, вместо того, чтобы молиться и плакать. Нет, я не дам его убить».
— Так что там насчет лошадей? — спросил он.
— Лошадей? — Грубер растер ладони над огнем, словно они у него были обморожены. — Так вот, губернатор Стэнфорд утверждал, что когда лошадь бежит рысью, в какой-то момент все четыре копыта одновременно находятся в воздухе. А его друг так не считал. Они заключили пари, разрешить которое было поручено Майбриджу. Тот вооружился камерой и принялся снимать скачущих лошадей.
Это было в семьдесят втором году. В семьдесят седьмом году он предоставил свои снимки Стэнфорду, и тот выиграл пари. Работа затянулась на пять лет, потому что Майбриджу пришлось отсидеть срок за убийство. Если бы его жена не завела любовника, и если бы Майбридж их не застал, и если бы он промахнулся, и если бы суд присяжных его оправдал — тогда прогресс фотографии не был бы заторможен на целых пять лет!
Все дело в том, что Майбриджу удалось расчленить движение на составные части. Просто поставил в ряд двадцать четыре камеры, и они срабатывали одна за другой. А когда он стал просматривать эти картинки, они вдруг ожили. Наш глаз не успевает заметить смены одного кадра другим, и создается полнейшая иллюзия движения! Я видел это сам в Денвере. Шестьсот карточек скользят перед глазами одна за другой, и лошадь скачет, как живая…
— А не проще посмотреть на живую лошадь, чем любоваться карточками? — спросил Кирилл.
— Проще. Но в этом нет никакого чуда. А Майбридж сотворил чудо, и мне странно, что никто этого не заметил, — закончил Грубер.
— Будет чудо, если мы доживем до утра, — съязвил Скиллард. — Спокойной ночи, приятных сновидений.
Посреди ночи Кирилл проснулся оттого, что барабан замолк. Ахо тоже поднял голову.
— Идут сюда, — шепнул он.
И отполз в сторону, бесшумно и мгновенно. Кирилл сел к костру так, чтобы его было видно тем, кто приближался со стороны лагеря. Скоро донесся шорох шагов, и отсветы костра выхватили из темноты несколько силуэтов.