Обгон

Директор напомнил мне чем-то «главную воспитательницу».
— В цирке так объявляют клоунов, — сказала я маме. — «Два Бульди — два!» Сама слышала…
— Определяющее — это уровень исполнения, а не форма объявления, — ответила мама.
Возразить директору я не осмелилась. Но было ясно: жизнь снова сталкивает меня с тёзкой! И фактически она меня опять дерзко обгоняет: сочинение написано для скрипки с роялем, а не для рояля со скрипкой.
Да, тёзка и на сцене умудрилась быть впереди: в свой полный — к сожаленью, высокий! — рост, а я ей подыгрывала сзади и сидя. И тут я оказалась во всем позади…
То был полонез польского композитора Венявского. На мое горе, и он требовал от скрипачки виртуозности, которую тёзка, как обычно, вызывающе проявила. Мне же оставалось послушно за ней плестись.
Мамино умение восхищаться другими — от Рахманинова до ее бывших соучениц, достигших гораздо «большего», чем она, — мне не передалось.
Тем более, что в успех привычно погружалась моя тёзка… Она отработанно делала вид, что стремится из своего успеха вынырнуть и скрыться от него за кулисами. «Знает, что ее заставят из-за кулис возвратиться!» — угадала я.
Она по требованию зала не сразу, но появилась… Букеты, однако, в свои руки не принимала, — и их укладывали на краю авансцены.
«Небось, их оплатили ее родители», — предположила я, раздираясь той самой завистью, от которой мама заклинала меня избавиться. Но как я могла избавиться, если в одном из романов с выгодой для себя прочла, что «характер человека — это его судьба»?
Но именно судьба насмешливо допустила, чтобы, находясь вдали от авансцены, я не удостоилась хоть взглядами выраженного «спасибо». От растеренности я благодарно прижимала руки к груди, как если бы те «спасибо» звучали. Это, думаю, выглядело смешно.
Самый роскошный букет протянул тёзке Лион.
«Небось, вагоны разгружал, чтоб нагрузиться таким букетом!» — констатировала я так убежденно, будто мне это доподлинно было известно.
Меня же Лион не только цветами, но и единым взором не удостоил.
— Исполнение этого полонеза зависит от рояля не менее, чем от скрипки, — увещевала меня накануне мама. — Все ценители музыки это поймут!
Ценители поняли это скрытно, не обнаруживая своего понимания лично мне адресованными аплодисментами. Аплодисменты же в адрес моей тёзки дали ей возможность исполнить еще одно сочинение для скрипки, но уже не требовавшее рояльного сопровождения. «Нарочно такое выбрала!» — не угоманивалась я.
Ценители тёзку не скрытно, а завышенно (так виделось и слышалось мне!) оценили. Но меня интересовали не столько они, сколько вопивший «Браво!» Лион.
«А кроме призов и букетов, что еще Лион ей преподносит? И что она в ответ преподносит ему? Чем одаривают они друг друга, когда остаются наедине? И остаются ли?» Неизвестность раздирала меня подозрениями и ревностью. Тревожная неосведомленность принуждает додумывать, рисует картины того, чего опасаешься. Тем паче, что мы дошли до порога совершеннолетия.
Как правило, ведущая исполнительница на сцене воздает должное аккомпаниатору или аккомпаниаторше. Тёзка этого не сделала… И ведь не придерешься: если сама избегает или стыдится похвал, зачем же меня под них «подставлять»? Лишь за кулисами она поблагодарила меня «за сопровождение». Сопровождают, как принято, королевских особ, императоров или больших начальников…
— Она меня в очередной раз искусно унизила, — пожаловалась я дома маме.
— Уверена, что она просто разволновалась — и забыла выйти на авансцену с тобой, взявшись за руки, как положено.
— Все гораздо хуже: нас с ней и в концерте столкнула судьба, от которой нет спасенья. А при столкновении не берутся за руки.
— Это не судьба, доченька. Это я…
— Ты?!.
— Надеялась, что репетиции вас сблизят. Даже в жизни многое делается «дуэтом»!
— На репетициях она доказывала, что мне надлежит под нее подстраиваться.
— Но аккомпаниатору и надлежит в какой-то мере подстраиваться, согласно композиторской партитуре.
— Я не хочу подделываться под тёзку. И вообще… Ты представляешь себе Рахманинова «сопровождением»?
Услышав, что я подстраиваюсь под Рахманинова, мама потянулась к своим лекарствам.
— Прости меня, доченька… я не имею права подавлять твои убеждения. И твою волю. Но в то же время…
Мама проглотила пилюлю и выпила капли.
Я испугалась:
— И ты прости меня, мамочка. Но и пойми…
Полностью понять меня, как я запоздало догадываюсь, ей было тяжко.
Не чересчур ли прилежно и невыгодно для себя я повествую о тех временах? Но коль уж взялась…
Настал долгожданный день, когда мне доверили не аккомпанировать за спиной у скрипки на очередном, особо авторитетном концерте, а самостоятельно сыграть прелюдию Скрябина.
Особости регулярно посещали «особую школу» и ее «особых» воспитанников…
— Чтобы исполнять Александра Николаевича Скрябина надо владеть мастерством, — не без гордости произнесла мама. — Получается, начинающего мастера в тебе уже разглядели!
Своих фортепьянных кумиров мама называла по именам-отчествам: Рахманинов был Сергеем Васильевичем, а вот Скрябин, соответственно, Александром Николаевичем.
— Сначала прелюдия… Если же потребуют — не вяло похлопают, а настоятельно попросят! — исполнить что-нибудь на «бис», — напутствовал мэтр, у которого я училась, — тогда тебе предстоит не просто раскланяться, а отважиться исполнить еще один шедевр: «Мазурку» Шопена. Я сказал «отважиться», так как «Мазурка» сверхпопулярна и как бы «заиграна», — исполнить ее надо так, будто до тебя ее никто еще не играл.
Когда мэтр вразумлял нас, своих учеников, он тоже напоминал мне чем-то «главную воспитательницу».
— Прелюдия… Мазурка… Тебе доверили общепризнанные творения! — воскликнула мама. — Вот видишь, рано ты опустила голову…
— А Лион в зале был? — прозвучал в антракте мой первый, обращенный к маме, вопрос. — Я на сцене видела только клавиши. А после от волнения ничего вовсе не видела: ждала попросят «Мазурку» на «бис» или нет.
— И ее попросили!
— А Лион был?
— Пришла Полина.
— Вместо него? Или от его имени?
— Ты придираешься… Она хлопала, подняв руки над головой.
— С головой у нее все в порядке: такой придумала план!
— Ты о чем?
— Она хлопала мне или тому, что ее план удался?
— Какой план?
— Заменить Лиона собой. Я ради него старалась…
— А я думала, что ради Скрябина и Шопена. И еще ради почти восторженно принимавшего тебя зала…
Но мне Лион был дороже Александра Николаевича Скрябина и Фредерика Шопена. И дороже всего благодарно внимавшего им и мне зала.
«Уж сколько раз твердили миру…» — так начинается одна из крыловских басен, упрекающая мир в его нежелании прислушиваться к мудростям и разумностям. А «уж сколько раз твердили» юной неопытности, что первая любовь лишь выдает себя за первую и последнюю, но последней редко бывает. Юность же предпочитает верить в миф о вечности первого, бушующего, чувства и принимает на себя все опасности этого мифа.
Осознаю сие ныне… Со значительным опозданием, как и многое другое, что привело к моему несчастью.
А после того концерта характер втолковывал мне: «Тёзка в очередной раз обошла тебя!..»
Примерно месяца через два или три мама сказала:
— Давай продолжим разговор, который был в день твоего концертного успеха. Я за это время сделала приятный для тебя вывод. Или даже открытие…
— Открытие?
— Для тебя очень важное.
— Но какое? — Я нетерпеливо соскочила с дивана.
— Полина не обращает на влюбленность Лиона ни малейшего внимания. Я наблюдала за ее реакцией на его букеты, на его громкие, а порой молчаливые восторги. Мне даже временами становилось его жалко. И, наконец, я пришла к выводу…
— До чего же ты доверчива, мамочка! — вскричала я. Она делает вид…
— Тогда, значит, она не только талантливая скрипачка, но и не менее талантливая актриса.
— Какого ты о ней высокого мнения! — обиженно воскликнула я. — Она не актриса… а просто умело хитрит.