Обгон

— Я полагала, что готовлю тебе сюрприз…
— Этот сюрприз я давно разгадала. Между актрисой и мастерицей обманывать, изображать мнимое равнодушие или неприступность огромная разница!
— Давай переменим тему, — разочарованно предложила мама. — Договорились: я излишне доверчива. Но и ты не верь так настойчиво своему недоверию!
Мама потянулась за каплями.
— Успокойся, мамочка, успокойся…
Но слова не могли привести к покою.
И еще промелькнули годы…
Мы с тёзкой удостоились стать студентками
Консерватории, коя слыла одной из самых престижных в стране. Недоброе провидение, как я зафиксировала, продолжало нас сталкивать!
Сосредоточусь сразу на третьем курсе, когда тёзка прикатила в консерваторский двор на новенькой машине японского происхождения. И захлопнула за собой белоснежную дверцу так, точно в кармане или в сумочке хранила права не водительские, а некие предводительские. «Забыла, наверное, что авторы исполняемых нами творений передвигались по дорогам славы без автомобилей!» — резко, но про себя, одернула я тёзку. Или мне ее высокомерие превиделось? Тем не менее, вскоре моей бедной маме пришлось, мобилизовав все свои наискромнейшие сбережения и одолжив некоторые суммы у приятелей, приобрести для меня «Жигули». Подержанные…
Кто-то их долго в своих руках «подержал».
Ни в средней школе, ни в «особой музыкальной», ни в Консерватории не училась я, чудится, так старательно, как постигала вождение машины. По моей инициативе, но, естественно, на мамины деньги, автомеханик машину омолодил, перекрасив ее в такой же, как у тёзки, стерильно аристократический белый цвет. А главное, поменял металлическую нашлепку «Жигули» на куда более престижную «Фиат». Собственно говоря, родителем «Жигулей» итальянский «Фиат» и являлся. Хотя дети не всегда бывают достойны своих родителей…
При случае, я доказывала, что между «Жигулями» и моим «Фиатом» — непреодолимая разница. Как, например, между великим Пушкиным и его, не унаследовавшим Божий дар, потомком, который в некие времена опекал Московскую консерваторию. По официальному чину Пушкин едва дотянул до камер-юнкера, а бездарный потомок был генералом.
Громко бряцая своей, волочившейся по консерваторской лестнице, шпагой, генерал возвещал о себе в самый разгар музыкальных занятий. Эта история или легенда перемещалась в консерваториях из поколения в поколение.
Сомнительное было сравнение. Но меня очень тянуло доказать, что автомобиль мой от тёзкиного, по высокому итальянскому происхождению, не отстает от японского происхождения «Хонды». Я не упускала случая подчеркнуть, что в «Хондах» на земном шаре все подряд разъезжают, а на «Фиатах» — понимающие толк в машинах! Мне в самом деле начинало казаться, что старинное происхождение автомобиля, облагороженного новой «нашлепкой», перекрывало нуворишские данные «Хонды».
«Я сам обманываться рад!» — пушкинская строка порой успокаивала меня: «Ну, если сам Александр Сергеевич!» Мама с удовольствием именовала по именам-отчествам своих любимых композитовов, а я — своего любимого поэта.
На любовом стекле у меня болталась безымянная, но привлекавшая взгляды игрушка. А у тёзки на заднем стекле дрыгалась и кривлялась мартышка, показывавшая «нос» всем, кто, по моей формулировке, имел унижение за ней ехать. Я же сама принимала мартышкины насмешки прежде всего индивидуально на свой счет.
За день до долгожданного концерта аж сам директор нашей, одной из весьма почитаемых, консерваторий, озолотив пиджак своими наградами, собрал участников музыкального события у себя в кабинете. Он предупредил, что концертный зал ждет от каждого из нас ослепительного успеха. Предвидя то ослепление, директор на миг зажмурился. Далее он торжественно известил, что ознакомит нас с программой вечера, а значит — как мне было ясно — и с очередностью выступлений. Я насторожилась…
— Вначале Чайковский и Полина предстанут как бы лицом концерта, — не сказал а будто вручил нам приз директор. Прозвучало наше общее с тёзкой имя.
Но никому, безусловно, в голову не взбрело, что речь м ожет идти обо мне. «И он, что ли, в нее влюблен?». Зависть подсказывала очередные нелепости, представлявшиеся мне убедительными: я была согласна признать преимущества Чайковского над Скрябиным, которого мне вторично предстояло исполнить. И даже преимущество Чайковского над Шопеном… Но не преимущество соперницы над собой!
А, кроме того, директор попросил всех выступающих прибыть в концертный зал пораньше, так как телевизионщики, радиокомментаторы и газетчики заранее набегут увековечивать нас, брать интервью. «Вот туда-то я явлюсь первой! Часа за два… А то и за три. Дабы, наверняка не упустить желанных телекамер, радиоэфира и вездесущих газетных корреспондентов, — такой я дала самой себе зарок. — Должна же я хоть когда-нибудь опередить «львицу»!»
— А я буду присутствовать на концерте, сидя у телевизора, — предупредила меня мама. — Чтобы ты не выискивала меня глазами. И не беспокоилась, что я… беспокоюсь. Между прочим, я совершенно спокойна.
Так она заверила меня. И отправилась в спальню за своми сердечными каплями.
— Одной рукой прихорашиваясь, а другой — тоже одной! — управляя самозванным «Фиатом», что являлось грубым нарушением дорожных правил, я предвкушала встречу со средствами массовой информации.
— Зачем ты столь заранее собралась? — была изумлена мама. — Перед выступлениями полезно отдыхать.
Но отдыхать я не собиралась. И пользу видела абсолютно в ином.
— Ничего… подожду там. Лучше приехать задолго до появления «прославителей», чем опоздать и их упустить. Нужно же хоть раз оказаться первой!
Мама не стала возражать. Но, как и накануне, склонилась над аптечкой с лекарствами.
Отвлекали меня от дороги и дерзкие планы:
«Тёзка барственно приедет попозже — ее, де, дождутся! А я тем временем кратко перескажу репортерам то, что вычитала в «Музыкальной энциклопедии» о Чайковском, о Скрябине, о Шопене… И о других бессмертных, чьи творения украсят концерт. Перескажу и то, что мама поведала мне про «Могучую кучку». И когда «Хонда» подкатит к Консерватории, корреспонденты уже будут подавлены моим интеллектом. Рассказывать будет не о чем!»
Вдруг я увидела перед собой мартышку. Она издевательски показывала мне нос: «Ну, что? Ты опередила?» Так я расшифровала ее гримасы.
И воспылал протест… «Нет уж, не уступлю! — приказала я себе. — На этот раз обгоню!..»
Зеленый кружок светофора изготовился уступить свою приветливость категоричной запретительностью красного цвета.
«Ничего! Проскочу… Тёзка остановится: она дисциплинированная! Застрянет, а мой «Фиат» между тем..» — обрывочно, но неукротимо отдала я себе новое распоряжение.
В тот момент с «Хондой» поравнялся микроавтобус. Откуда он выскочил? Я мигом сообразила, что если сумею обогнать и микроавтобус, тёзка не заметит за ним моего «Фиата» — и не станет участвовать в автомобильной гонке.
Набралась храбрости и нажала на газ со всей силой и неколебимостью своего намерения.
Очнувшись, я вздрогнула от незнакомости: незнакомая подушка, незнакомое казенное одеяло и незнакомый, выжидательный взгляд. Надо мной полусклонился молодой человек в белом халате, накинутом на пиджак. Его губы изготовились задать мне какой-то вопрос. Но я опередила:
— Вы врач?
Он ухмыльнулся.
— Я следователь.
Ошарашившись этим ответом, я на нервной почве стала задавать вопросы, уводящие от его профессиии: «Почему я в рубашке? И где я вообще нахожусь?»
— Ты в больничном «приемном покое». Согласна, чтобы я обращался к тебе на «ты»?
— Как же еще? Я студентка…
— Об этом договорились.
Я поняла, что ему придется еще о многом со мной договариваться.
— Что такое «приемный покой»?
— Тут людей «принимает покой». Или, верней, принимать обязан. Перед врачебным осмотром…
— Каких людей?
— Больных, пострадавших в результате несчастных случаев.
— А я пострадала?
— В медицинском смысле ничего опасного: сильный, но временный шок. И ушибы — легкие, незначительные… — Он помрачнел. — Другие пострадали гораздо трагичнее… Вообще задавать вопросы — это м о я профессия. Но твои вопросы помогают с тобою знакомиться.