«Смешилка»

Как я могу это учесть? Нарочно не догадываться о том, о чем я догадываюсь? Маме очень хочется, чтобы я во имя безопасности и своего благоденствия все на свете «учла». Заранее все учесть... Хорошо бы, конечно! Но разве это возможно?
Катаясь от хохота, супруга папиного начальника вскрикивала:
– Я умираю! Я умираю...
От мужа она всего только «уставала», а от меня – умирала.
«Если она вдруг скончается по моей вине, папа не получит высокой должности!» – догадалась я. Но остановиться уже не могла.
Сам «глава» смотрел на жену с испугом, точно молил ее не покидать землю.
– Смотрите, он разучился смеяться! – еле протолкнулась она сквозь собственный хохот. – Не реагирует... О, как я от него устала!
«С такой женой разучишься не только смеяться, но и улыбаться... Останется только рыдать!» – подумала я. И все же испытывала к ней некоторую благодарность: артисты всегда благодарны тем, кто на них реагирует. И хохочет на их представлении... Или плачет. А тех, кто не плачет и не смеется, они, мне кажется, должны ненавидеть.
– Ты очень помогла папе... И всем нам, – благодарно произнесла мама на ночь, прощаясь со мной до утра. И поцеловала меня так нежно, как никогда прежде. И бабушка поцеловала, шепнув мне в ухо: «Если б не ты, я померла бы с тоски. Но лучше уж скончаться от смеха!» И даже папа, который, всю жизнь окруженный цифрами в банке, был строг, как биржевой справочник, тоже меня погладил. Будто собаку, проявившую верность...
Школьных перемен мои приятели и даже завистливые приятельницы ждали, как ждут спектаклей, если заранее знали, что я буду «изображать».
– Покажи нам что-нибудь! – попросил меня старшеклассник, мнением которого я дорожила больше, чем мнением всех остальных вместе взятых. Он иногда спускался к нам сверху. Но не ради меня, к сожалению, а ради моих спектаклей.
Я принялась изображать банковского начальника и его жену.
– Я уже иду... Я уже несу! Я уже наливаю... – с торопливой услужливостью произносила я, как бы от лица хозяина банка.
– О, как я от него устала! – восклицала я от лица хозяйки хозяина.
Школьный коридор сотрясался. Предстоящий урок, как я догадывалась, был сорван. А старшеклассник, отхохотавшись, пожал мне руку как старший товарищ и сказал, что «видит во мне будущую актрису». Будущей женщины он во мне разглядеть не сумел. Хоть она на самом деле была. Я, по крайней мере, ее в себе ощущала... При его появлении.
– Ты погубила папину карьеру... и судьбу всего нашего дома! – из темноты проговорил мамин голос. Она вошла в мою комнату истеричными шагами. Мама даже не зажгла лампу над моей постелью, потому что лишь полный мрак мог соответствовать, как я догадывалась, будущему нашей семьи. Но при чем здесь была я?
– Ты высмеяла сегодня наших вчерашних гостей! На всю школу...
– Но ведь они в нашей школе не учатся!
– Там учится их дочь... Она на один класс старше тебя.
– Значит, слава Богу, и на один этаж выше.
– Но случайно оказалась на твоем этаже! Где ты разыгрывала эту комедию. В коридоре! Она услышала, увидела...
– И узнала своих родителей?
Я негромко, но с удовольствием захихикала.
– Чему ты там радуешься под одеялом? Их дочь убежала с занятий, чтобы поскорей сообщить маме и папе!
– Что же она к ним так плохо относится? Совсем не жалеет!
– Она жалеет своих родителей! В отличие от тебя... Прибежала домой вся в слезах!
– Может, в слезах от смеха? Другие тоже утирались. Хоть и не знали, кого  именно я «показываю». Этого я никому не сказала.
– Какое благородство! Но девочка захлебывалась от рыданий... Теперь наша очередь плакать! С папиной карьерой в этом банке покончено.
– В городе много банков! Как я догадываюсь...
– Опять ты «догадываешься»? Директора станут бояться нашего дома. Потому что в нем живешь ты. Кому захочется скрывать от тебя своих жен? И себя самих?
– Но ведь не все жены издеваются над своими мужьями. Вот ты, например... – попробовала я подлизаться к маме.
Ничего, однако, не получилось.
– Ах, ты, значит, задумала указывать взрослым на ком им жениться? И за кого выходить замуж? Решила их воспитывать?
– Воспитывать их уже поздно.
Мой голос из-под одеяла мама не расслышала.
– Ты, стало быть, вознамерилась тыкать старших носом в их странности... которые есть у всех? «Я странен? А не странен кто ж?» Это сказал великий русский поэт Грибоедов устами своего героя.
Мама процитировала поэта так, словно он был каким-нибудь политиком или вождем, мысли которого должны становиться законом. На самом же деле она вспомнила эти слова, потому что их часто вслух вспоминает бабушка.
– Одни странности не приносят вреда, а другие... – погромче промолвила я из-под одеяла.
– Твоя странность уже принесла не вред, а беду!
Мамин голос во тьме являлся как бы самостоятельно, без ее непосредственного участия. А иногда даже вовсе не напоминал мамин голос.
Но я все же спряталась под одеяло целиком, с головой. И оттуда произнесла:
– Пойми... Я не хочу, чтобы папа зависел от той женщины. Которая очень от всех устала.
– Почему?
Мамин голос как-то осел... или присел от раздумья.
– Потому что я люблю папу.
Мама удивленно замолкла. Наверно, предполагала, что папу любит только она одна.
Вскоре меня вызвала к себе директриса нашей школы. Об этом мне сообщила ее секретарша. А сама директриса, встретив меня в своем кабинете, привстала, указала на кресло и произнесла: «Я тебя пригласила...» Между «вызвала» и «пригласила», мне кажется, есть разница.
Я люблю не только догадываться, но и поразмышлять. Маму это пока не тревожит. Хотя мои догадки как раз и появляются в результате моих размышлений. Но об этом тоже следует догадаться.
То, что директриса меня к себе пригласила, было большим событием. Обычно она приглашала не нас, школьников, а наших родителей, чтобы о нас с ними поговорить. Правда, она почти никогда не жаловалась на нас, а обсуждала с мамами и папами «проблемы нашего воспитания». Чаще с папами, так как считала, что нам прежде всего необходимо мужское воспитание. То есть мужественное! Это она объясняла «жестокостью двадцатого века», «необходимостью битвы за выживание» и даже «наступлением терроризма». Пап она, я догадывалась, предпочитала еще и потому, что никогда не была замужем.