Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)

Такие разговоры меня устраивали.
Но однажды вдруг снова заявилась начальница почты со своим особым удостоверением:
— До меня дошли слухи, что ты работаешь?..
Однако теперь я была уже посмелей.
— Вас кто прикрепил ко мне? — сердито спросила я. — Майор Самсонов?
— Да, — призналась она.
Это мне и нужно было.
— Идите вы вместе с Самсоновым, знаете куда?! И чтобы духу вашего…
— Хорошо, я доложу! — постращала она.
— Доложите… Только назовите вашу фамилию? — Я достала из сумочки блокнот и карандаш.
Начальница почты не ответила, но поторопилась уйти. После этого я стала еще смелей, пальца в рот не клади. А в госпитале у меня появились тайные подруги, с которыми мы в свободную минуту пили морковный чай. Но о себе: кто я и зачем в Куйбышеве, конечно же, не рассказывала. Не только потому, что был устный приказ полковника Саркисова «молчать как рыба», но и потому, что стыдно было кого-то посвящать в свои интимные связи. Кто я после всего, что со мной случилось? Обыкновенная «прости господи» — хотя и не по своей вине.
Лишь через четыре с половиной месяца за мной приехала в госпиталь знакомая черная легковушка, в которой находился полковник Саркисов. Он заметно отъелся на тыловых харчах. Меня сняли с дежурства и повезли домой.
— Тебе кто разрешил работать?! — сразу же напал на меня полковник.
— Я сама.
— Но тебя предупреждали?
— Нарком не предупреждал.
— Это что же… Ты палагаешь, нарком будет табой заниматься?! — от волнения его кавказский акцент стал еще заметнее…
— Пока занимается.
— Слушай… Ты маладец! Больше сказать ничего не магу! — развел он картинно руками. Шофер от души хохотал за рулем.
На квартире Лаврентия Павловича не было. Но черноглазый кавказец-повар уже приготовил обед. На плите дымился ароматный плов, бормотал в кастрюле жирный рассольник и густо пахло компотом.
— Какой же у нас сегодня праздник? — спросила я. Мне хотелось увидеть старика Вано. Я соскучилась только по нему, доброму и, скорее всего, несчастному, как и я, человеку. Но Вано не было. И мне никто не мог сказать, где он.
В дальней комнате, за проходным залом, где я все эти месяцы спала, сидела очень красивая светловолосая девушка лет двадцати. Лицо ее было курносым, с большими зеленоватыми глазами. Она заметно нервничала, ходила из угла в угол и хрустела пальцами рук. Одежда ее была неброской, но черная юбчонка подчеркивала ее ладную фигурку, а белая блузка и розовая кофточка фабричной вязки делали лицо девушки строгим и умным. Ее большие испуганные глаза глянули на меня с надеждой.
— Ты-кто? — спросила она.
— Катя Репнева, — ответила я как можно дружелюбнее.
— Ты здесь живешь?
— Да.
Она подошла к окну, глянула вниз. Там толпились красноармейцы охраны. Девушка заметно напряглась.
— А ты кто? — спросила я.
— Я Вера Локоткова. С топливного завода. Не знаю, за что-то арестовали и привезли сюда.
— Ничего, узнаешь! — горько улыбнулась я.
Был какой-то тревожный день. Военное лето сорок второго вообще выдалось трудным. Немцы ломились на Кавказ. Над Куйбышевом постоянно появлялись ночные самолеты-разведчики. Ходили слухи, что на топливном заводе ЧП — сгорела емкость с горючим. Однако не только по этой причине прибыл сюда нарком НКВД. Приезд, вероятно, был связан с окончанием строительства бункера для товарища Сталина. Я догадывалась, что там имелась резиденция и для наркома Берия.
Однако при всей своей занятости Лаврентий Павлович не мог обойтись без женщин. У меня было нехорошее предчувствие. И мучил вопрос: зачем нас двое?
Откровенного разговора с Верой не получилось. Меня уже научили не доверять людям, и потому я осторожничала.
Лаврентий Павлович приехал вечером. Как обычно с наркомом был полковник Саркисов. Лаврентий Павлович таскал его за собой, как хвост. Одеты они были в этот приезд неряшливо, хотя Берия любил опрятную, порой щегольскую одежду. Большое московское начальство сопровождали два местных мордастых майора. В званиях я уже научилась разбираться. Мы с Верой стояли у окна и, конечно, обе нервничали.
— Ну вот, — грустно сказала я. — И для нас наступил праздник.
— Какой?! — испуганно спросила Вера, инстинктивно запахнув кофточку. — Что будет?
Я не ответила. Не хотелось говорить…
Естественно, за стол нас не пригласили. У кавказцев не принято делить трапезу с женщинами. Тем более с наложницами. А нас, арестованных ни за что ни про что девчонок, Лаврентий Павлович и не считал за людей.
На этот раз пир был не долгим и не шумным. Напряженная обстановка на фронтах не позволяла расслабляться и крупным начальникам. На окнах — светомаскировка, над заводами — аэростаты заграждения. И Лаврентий Павлович обреченным голосом протянул:
— Довоевались!
Затем разговор касался лишь работы НКВД. О нас, пленницах, никто не произнес ни слова.
— Как топливный завод? — спросил нарком.
— Шумит.
— Все арестованные подписали признание?..
— Нет, никак не выбьем, — отозвался один из майоров. — Этот начальник заводской охраны — железный старик.
— Как вы работаете! — Лаврентий Павлович зазвенел вилкой. — Нада бистрей, а вы церемонитесь…
За столом стало тихо.
— Люди-то разные, товарищ нарком, — выдавил из себя тот же майор. — Все руки отбил о черепа. Зубов только с сотню выбил.
— Ничего. Я тебя к награде представлю, — пообещал Берия. — А теперь хватит сидеть. Всем на отдых.
Первым шумно поднялся из-за стола молчаливый в этот день полковник Саркисов.
— Завтра явиться к восьми?
— Да, будем искать этого беглеца из бункера, — сказал нарком и выругался, — козлы, а не стража!
Снова стало тихо.
— Приятного отдыха, Лаврентий! — пожелал полковник Саркисов.
Нечасто он называл наркома по имени. А мы с Верой сжались в соседней комнате в два беспомощных комочка. Значит, пришло наше время…
Нарком не спешил. Накинув китель, проводил гостей и, вероятно, проверил часовых. Вернувшись, запер дверь на задвижку.
— Иди сюда! — резко позвал он.
— Вы кого, меня? — выскочила я в просторную кухню.
— Да, — сказал он. — Сними с меня сапоги.
Я, наверное, сильно потянула и чуть не стащила наркома со стула. Он недовольно выругался на своем языке. Подставил другую ногу. Прошагал в спальную комнату в тонких вязаных белых носках. На ходу снял китель, повесил привычным движением на вешалку. И бесцеремонно стал расстегивать галифе. Мы обе, Вера и я, широко раскрытыми глазами смотрели на него.
— Чего ждете? Раздевайтесь! — приказал он. — И готовьте постели.
Кроватей было две. Я как-то невольно глянула на них и спросила:
— Зачем же обоим раздеваться?!
— Значит, вас двое? — притворно удивился Лаврентий Павлович. — Ай, какая новость! Их двое!
Он вяло улыбнулся.
— Я не буду раздеваться! — сказала Вера. — Хоть убейте!..
— Убить можно, — нарком снял пенсне, протер стекла полой майки и, посадив оптику обратно на нос, нацелил взгляд на Веру.
— Кто тут не хочет раздеваться? — строго спросил он, и вдруг начал смеяться громко и как-то неестественно. Потом, все так же хохоча, начал приседать, хлопая ладонями о колени, и крутить головой.
— Ой, держите меня, я же упаду!
Мне стало страшно, и я быстро сказала:
— Раздевайся, Вера, иного пути нет.
— Она права, — показал на меня пальцем Лаврентий Павлович.
— Я не хочу! — продолжала сопротивляться Вера.
— А тебя кто спрасил?! — Лаврентий Павлович вдруг перестал смеяться. Эта перемена не предвещала ничего хорошего. — Ишь, цаца из Кутаиси!
Что означала эта фраза, мы не поняли, Вера решила не испытывать судьбу и нехотя сняла кофточку, потом блузку. Черная юбка туго шла в бедрах. И Лаврентий Павлович похлопал ее по заду. Вера машинально ударила его по руке.
— Ого! — удивился нарком. — Меня никто никогда не бил! — поднял он указательный палец. — Лишь однажды в детстве Серго Асхи расквасил мне нос. Тридцать два года спустя я нашел Серго Асхи, учителя школы. Мои люди поставили его к стенке. Я гаварю, извинись, Серго, и я отпущу тебя. Но он, падлец, так и не извинился.