Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)

На распечатанной от пломбы, нетопленой квартире в кирпичном двухэтажном доме полковник Саркисов оставил меня.
— Лучше будет, если не высовывать нос за дверь, — сказал он мне, проверяя пломбы на окнах и балконной двери.
Потом привезли в полуторке парикмахера-массажиста Вано. Он же оказался и завхозом. С ним прикатил в красноармейской форме повар, тоже кавказец и тоже ростом, как и все — небольшой, не выше Лаврентия Павловича. Весь штат подобран будто по одной мерке. С полуторки стали сгружать в коробках и мешках продукты. Все озябли. Саркисов, растирая себе красный нос, сказал:
— Русская зима совсем спятила с ума, даже уши вянут.
И командовал:
— Нужно привести все в порядок. Подключить тепло и приготовить хороший обед. Нарком после нервной работы придет сюда отдыхать.
— А что тут случилось? — спросил наивно Вано.
— Много будешь знать — скоро состаришься! — ответил полковник.
— А все-таки? — заупрямился Вано. Солдатская шапка на голове сидела боком. Полушубок не сходился в талии, и потому не застегивался.
— Сгубит тебя темперамент, Вано, — предупредил полковник Саркисов и почесал лоб. — Случилось то, чего не надо бы!
Он снял папаху, стряхнул с нее снег.
— Диверсия на железке. Какие-то твари отвинтили рельс. Паровоз и вагоны с рабочими завода упали с насыпи…
— Есть жертвы?
— А то нет!..
Полковник укатил на легковушке. А Вано разводным ключом подсоединил батареи к общей сети отопления, и они, потрескивая, начали наполняться паром. Комнаты постепенно прогревались. Холодные окна сразу запотели, и я не поспевала протирать их полотенцем. К тому же затопил голландку с плитой повар, натаскав откуда-то березовых дров. Я, подогрев воду, начала уборку: вымыла полы, протерла пыль на мебели, на вещах. Красноармеец-повар подглядывал за мной из кухни темными кавказскими глазами, довольно улыбался и торопливо чистил картошку, напевая что-то по-своему. На, плите в большом чугунке и в кастрюлях уже весело булькала вода, и вкусно пахло говядиной с приправой…
Вскоре приехал с Саркисовым Лаврентий Павлович. Он был очень злой, с серым волчьим лицом. Губы дергались. Глаза остро сверкали через стекла пенсне. Лучше бы не попадаться ему на глаза. Он прошагал грязными сапогами и вытоптал вымытый мною пол, даже не заметив чистоту и уют в комнатах. «Где он нашел грязь и глину — на улице зима и такой мороз?» — почему-то подумала я. А подчиненные и слуги в квартире молчали, словно набрали в рот воды. Даже полковник Саркисов молчал. Один Вано угодливо и проворно суетился возле наркома:
— Лаврентий, где так испачкался? — взялся он за сапоги. — Давай помоем! Пол чистый. Девочка навела порядок.
Взгляд Берия потеплел:
— А-а, — глянул на сапоги. — В бункер товарища Сталина ходил. Ни черта не готово! — закусил он губу, даже не заметив, что выдал сверхтайну.
Полковник Саркисов, насторожившись, смотрел на него.
— Обед подавать, Лаврентий? — спросил окончательно осмелевший Вано. — У нас нынче азу.
Берия отрицательно и грустно помотал головой.
— Нет.
И посмотрел на наручные немецкие часы. Одна бровь его поднялась.
— Верховный срочно вызвал в Москву. Зачем?! — озадаченно пожал он плечами. — Самолет уже готовят на заводском аэродроме.
— А мы как? — спросил полковник Саркисов.
— Ты полетишь со мной. Команда поедет поездом.
Потом он глянул на меня.
— Куколку, Вано, оставь тут. Так надо.
Нарком опять посмотрел на часы и стал одеваться.
Вот так неожиданно прояснилась моя судьба. Я даже не знаю, кого за это благодарить. Уже через день я жила в наркомовской квартире одна, с непривычки пугаясь тишины и просторов помещения.
Женщина наркома
После отъезда наркома в дом прибыла охрана: два рослых красноармейца НКВД с нашивками на рукаве и майор Самсонов, по-видимому, из местных тыловых органов. Лицо его не имело ни малейших признаков интеллекта, поросячьи глазки широко расставлены, брови и ресницы — белые. Алея румяными с мороза щеками и сняв шапку, как бы желая похвастаться лысиной с тремя волосинками на макушке, он многозначительно произнес:
— Та-ак!..
И стал выделывать около меня петушиные круги, слегка подталкивая меня плечом:
— Хэк!
И крутил удивленно головой.
Только эти два слова и запомнились мне. Естественно, майор сразу вызвал подозрения у Вано, и тот тихо сказал ему:
— Слушай, дарагой «хэк»! Эта женщина наркома… и можна пострадать даже за адно слово. Ты понял меня?
Майор Самсонов исчез как-то моментально, словно его прошиб понос. И с тех пор я не могу разобраться, кто же по званию старше — майор НКВД или парикмахер наркома?
Во второй половине дня опять произошло событие большой важности.
Старик Вано куда-то ушел, кажется, на базарную толкучку. Ему нужны были инструменты для стрижки и бритья. Вернувшись, он принес немецкую бритву «Золинген» и запасные части для машинки, которой стригут волосы на голове. Мне он принес комнатные тапочки.
Лицо у Вано после городской проулки было очень встревоженным. Он зашел в мою комнату и прикрыл за собой дверь.
— Ты тайну беречь умеешь? — спросил он.
— Умею, — твердо сказала я.
— Я тебе верю…
Он посмотрел мне в глаза тоскливым болезненным взглядом и вынул что-то из кармана.
— Я по-русски читаю плохо. Только печатный слово, — признался он. — А ты прочитай мне вот эту записку.
И подал смятый бумажный шарик.
Я расправила его и с трудом разобрала строчки. Они прыгали и наползали одна на другую. Записка писалась, наверное, на весу или на чьей-то спине. И писавший торопился. Некоторые буквы были продавлены, слова плохо разборчивы, вероятно, от сырых пятен на листочке. «Отец, — писал кто-то. — Нарком тут, и ты, наверное, тут. Вытащи меня из подземных работ. Может, у тебя получится? Скажи Лаврентию, буду молчать до гроба. Я же понимаю, бункер — это большая тайна. Если надо, буду немой. Слово мингрела! Жить охота, а мы тут все смертники».
Подписи на записке не было. Однако старик Вано от напряжения весь затрясся, вытер кулаком слезы. И скомкав клочок бумаги, спрятал ее в брючный карман. На старом морщинистом лице отразилась боль.
— Наркому ни слова о записке! — приказал он. — Ты мне ничего не читала. Иначе обоим будет плохо.
Сеанс одновременной игры
В Куйбышеве я жила уже неделю. Однако письмо матери мне отослать не разрешили. С почты пришла пожилая женщина в форме и сказала:
— Никаких писем и никаких гостей, ты под домашним арестом, — и показала мне служебное удостоверение.
Лишь через полтора месяца старший лейтенант НКВД привез мне из Свердловска паспорт и трудовую книжку. На вопрос: «Как там мама?» ни слова не ответил. Даже взглядом не удостоил. До слез было обидно: что за высокомерие! Хотя и сам нарком, Лаврентий Павлович, который спал со мной, ни разу не спросил даже, как меня зовут.
Я попыталась поступить на оборонный завод, который был поблизости, но мне вежливо отказали, хотя рабочих рук не хватало. Больше того, на заводе нужна была медсестра. Что же это? Чей-то приказ не брать меня? Или просто случайность? Объяснить себе это я не могла. Тогда я стала тайком ездить по утрам в тыловой госпиталь, расположенный в старинном здании в центре города. Пропадала там сутками, делала перевязки, убиралась в забитых битком палатах. Надо сказать, что среди таких добровольных чернорабочих госпиталя я была не одинока. Не последнюю роль играло бесплатное питание при госпитале и крыша над головой. Многие вдовые женщины и девушки здесь жили. И в конце концов меня официально зачислили в штат. Никто никаких претензий к моему оформлению на работу не имел.
Шли месяцы. Казалось, органы НКВД обо мне забыли. Дома никто не тревожил, ко мне никого не подселяли, хотя жила я довольно просторно, в двух комнатах с отдельной кухней.
Соседки по дому судачили:
— Раньше-то жилье пустовало, опечатывалось. Теперь туда уборщицу нашли…