История и фантастика
— Если не ошибаюсь, я уже говорил: писатель — это индивидуалист. Он всегда должен оставаться индивидуалистом, всегда должен направлять свою реку в русло, которое сам вырыл и углубил. А учиться можно. И нужно. У кого только возможно. Особенно у классиков.
— Когда-то в «Жиче Варшавы» вы признались, что хотели бы как можно ближе подобраться к тому моменту, когда сказка была рассказана впервые. Что это значит? О чем именно вы мечтаете?
— Вы зря забыли упомянуть дату «признания». Вопрос следовало начать словами: «В 1986 году вы признались..» Я не очень точно помню, в чем тогда «признался», но наверняка речь шла не о каких-то мечтах, а попросту о том, что в основе моих первых рассказов 1986–1990 годов, включая дебютного «Ведьмака», лежал один основополагающий замысел, сводившийся к тому, что я брал в работу какую-нибудь более или менее известную сказку и играючи пытался реконструировать события, которые могли породить ее в момент создания. Иначе говоря, сказка, которую мы знаем сегодня, основывается на реальном событии, но событие это приблизили к сказке, идеализировали, стилизовали, привели в порядок, подкрасили, надушили и, разумеется, добавили мораль для укрепления сердец. Такое действие — профессионально именуемое евгемеризацией [143] — должно было стать основополагающим принципом моей фэнтези, моим методом создания жанра, моим личным путем к жанру, моим — не побоюсь сказать — фирменным знаком.
— В книжных магазинах фэнтези узнают с первого взгляда. Ее выделяют довольно-таки страшные обложки. К сожалению, они редко соответствуют содержанию. Даже вы, готовый пролить кровь за фэнтези, совсем недавно тоже нелестно высказались об этих обложках. Некоторые порой бывают технически неплохо выполнены, но вкус!.. Между тем многие читатели покупают фэнтези именно потому, что видят на обложках длинноногих девиц с бюстами Памелы Андерсон, одетых традиционно в символические трусики.
— Вот это-то, я полагаю, и скверно, потому что в результате многие считают — причем некоторые, вероятно, искренне (ведь — в идиотах недостатка нет), — что читатели фэнтези — сплошь народ ограниченный. Изображение же на обложке книг Толкина или Урсулы Ле Гуин голой девицы, груди которой того и гляди выскочат из ажурной конструкции лифчика, оскорбляет талант автора, даже если художник — мастер такого масштаба, как Борис Валлехо, Фразетта или Уилан.
— А что вы скажете о комиксах, созданных на базе приключении ведьмака? Они вам понравились?
— Пожалуйста, следующий вопрос. Next question, please.
— Знаете ли вы свой фанфик — творчество других авторов, «привязанное» к вашей литературе? Если да, то что об этом думаете?
— Нет, не знаю, у меня просто не было времени ознакомиться с ним. Последние восемь лет я действительно был «в тисках», если говорить о свободном времени и возможности заниматься любимыми развлечениями. Необходимость «делать» одну книгу в год в течение многих лет подряд требовала убийственных темпов, и отвлекаться на что-либо было практически невозможно. Но я дал себе слово, что больших перерывов между очередными томами не будет, а потому сильно запустил и чтение, и телевидение, и кино. Хотя некоторые книги мне, разумеется, необходимо было прочитать.
— И все же из сказанного вами раньше следует, что для встреч с читателями вы время выкраивали. Что вам дают такие встречи?
— О, очень много! Прежде всего — возможность интеракции, то есть общения, что, в свою очередь, позволяет избежать очень опасной для писателя манерности — башни из слоновой кости. Разумеется, не надо ожидать от меня, что — при всем моем уважении к читателю — я стану перед ним пресмыкаться и писать по его заказу. Нет, но как писатель я хотел бы знать, кто читает мои книги и какое на кого они производят впечатление. Контакт, который автор устанавливает со своими читателями, позволяет ему набрать массу положительных эмоций, а значит, очень полезен. Я думаю, что писатели-фантасты в этом смысле оказываются в гораздо более привилегированном положении, нежели представители мейнстрима. У первых есть свои клубы фантастики. Ау вторых? Мне еще не доводилось ни разу слышать, чтобы поклонники романов, детских повестей, исторических произведений или детективов создавали формальные клубы, организовывали по всему свету конвенты и тысячами съезжались на них. Приглашая туда, разумеется, своих любимых авторов. Скажу одно: если б я хотел ездить на все конвентикли любителей фантастики, то мне пришлось бы жить в постоянных разъездах, поскольку по крайней мере раз в месяц где-нибудь в Польше собирается какой-нибудь конвент. А меня, бывает, приглашают и за границу. А вот о конвентах любителей мейнстрима я что-то никогда не слышал.
— Однажды я видел, какие толпы валят на встречу с вами. И что, такие массы фанатичных фэнов и их ожидания не мешают вам писать?
— Вид полного зала на встрече вдохновляет, а вдохновленный писатель пишет лучше и с большей энергией. Мне показалось, что вы как бы спрашиваете меня о какой-то фобии: мол, прущая, как на прорыв вражеских цепей, толпа должна вызвать у меня шок и страх вроде «О Господи, как же их много, какая ж это ответственность! Нет, не справлюсь». Так вот: народа я не боюсь. Я не пишу «под» народ и не трясусь от страха, что после очередной книги меня схватят и обезглавят. Единственным фильтром при работе над текстом являюсь я сам; если данная сцена мне нравится, я ввожу ее в фабулу. И не стану изменять метода изложения только потому, что кому-то это не по вкусу. Впрочем, читательский вкус — вещь настолько химерическая и эфемерная, что я не смог бы под него подстроиться даже при всем желании.
— Поверьте, я прекрасно знаю, сколь важна положительная энергия, которую дает непосредственный контакт с читателями. Прекрасно понимаю и не отношусь с пренебрежением. Необходим определенный тип обратной связи. Признаюсь, я прослушал две записи ваших встреч, и у меня вовсе не сложилось впечатление, будто публика намазывала вас медом, потому что были вопросы и подковыристые, и зацепистые, и, разумеется, глупые. Во всех случаях вы «виновных» нокаутировали. Глупых щадили. Конечно, я не знаю, насколько эти две встречи с читателями были репрезентативными, но думаю, кое-что они все же отражают. Мне не показалось, что везде и всюду речь шла о «подзарядке» влюбленностью читателей. Скорее — о дозе адреналина, своего рода интеллектуальном пинг-понге, фехтовании словами…
— Говоря о пользе прямых контактов с читателями, я имел в виду отнюдь не исключительное упоение их симпатией и погружение в блажен ное состояние из-за той любви, что они мне дарят. Не о том речь. Дело именно в самом контакте, в том, чтобы воочию убедиться: читатель — есть, это живое существо из плоти и крови, что ему интересно — даже если его интерес проявляется в критике. Такой живой контакт — в моем понимании — невероятно существенная для писателя материя. За это я уже получал тычки от критиков и ловил презрительные взгляды «настоящих писателей», но повторяю: я не собираюсь писать то, чего никто не читает и чем никто не интересуется.
— Поразительна часто — это подтверждают многочисленные рассказы — вы, давая интервью и встречаясь с читателями, входите в роль нетерпимого мудреца, язвительного гуру. Тогда ваш юмор становится не очистительным, а наступательно-агрессивным, дискуссии же вы обычно рассматриваете как конфронтацию либо пробу сил. Почему? Ведь существуют писатели, обожающие играть роль терпеливого ментора, философа-балагура, доброго дядюшки, даже «братишки»… Откуда такая воинственность? Ведь нападают-то они, значит, вам положено обороняться. Или вам больше по душе атмосфера подвохов, каверз?