Ночь, которая никогда не наступит (СИ)

Я оказалась права, как же может быть иначе, по телевидению выступал один из вампиров, кажется, его звали Эдмер. Конечно, так и было подписано внизу поверх красной полосы. Он и в том году оглашал статистику голосования. Эдмер выступал в комнате с искусственным освещением,  сзади стоял книжный шкаф, так обычно показывают  профессоров в научных телепередачах. Если бы меня ждал успех в науке, меня бы тоже могли так снять через несколько лет. Я рассказывала бы о тайнах генетики очень просто, но мою речь урезали бы, превратив в бессмыслицу.
Какой абсурд снимать статиста на фоне книжного шкафа. Даже смешно. Когда я закончила смеяться, я, наконец-то, сосредоточилась на его речи.
Вампир сказал, что в столице оказалось около полутора тысяч человек, которых любят меньше десяти граждан. Потом он уточнил, что этих людей было тысяча четыреста девяносто три. Я так обрадовалась, что он сказал настоящую цифру, потому что это было важно, в подобном деле можно было бы округлять при счёте свиней на убой, но люди достойны точных цифр.
Я услышала, что встала Одри. Она молча подошла к ноутбуку, что-то посмотрела, а потом села рядом со мной, даже положила руки мне на плечи. Но я уже не нуждалась в её помощи, меня так увлекла мимика этого вампира. Мне показалось, что будто бы её вообще нет, и я все пыталась найти в нём хотя бы одно живое движение. Ночью вампиры были неотличимыми от людей, днём же они бледнели, их щеки западали, а губы синели. Но этот вампир не выглядел похожим на свежий труп. Наверное, ради выступления на телевидении его загримировали, и я отметила, что это вышло очень неплохо. Может быть, именно грим делал его лицо совсем лишенным мимики.
На экране что-то промелькнуло, и вот на месте Эдмера уже сидел наш король Габриэль. Вампиры могли передвигаться со скоростью во много превышающей человеческую, их было почти не рассмотреть. Поэтому я не знала, король вежливо попросил Эдмера уйти, или он грубо оттолкнул его. Он не был загримирован, и я видела королевские темные вены на шее и сосудистую сетку вокруг глаз. Его бледное лицо было похожим на маску и, несмотря на живую мимику короля, казалось, оно двигается заторможено, складки  кожи не расправлялись так быстро, как должны были, когда он улыбался или морщил лоб. В руке король держал свою золотую корону, которую он надел в кадре. На его руках поблескивало множество золотых колец с красными камнями, а одет он был в фиолетовый бархатный жакет, под которым ничего не было.
-Дорогие мои, любимые, несчастные люди! Мне сообщили, что в этом году оказалось гораздо больше людей, что лишены того объема любви, к которому каждый должен стремиться. Я так расстроен и пока не знаю, что делать.
Король Габриэль действительно выглядел грустным, возможно, он даже был готов  расплакаться. Я испытала к нему жалость, хотя это и противоречило человеческой морали, порицающей вампиров. Но раз он не мог собраться перед камерами, чтобы говорить речь, достойную короля, наверное, ему, и правда, было грустно.
После непродолжительной паузы, он заговорил снова.
-Но я буду думать, как решить эту проблему! Я не хочу, чтобы мой народ был несчастным! Мы не станем забирать больше нужного, это было бы изуверство! Нам, конечно, ещё не поступили точные цифры из других городов, но для людей столицы я скажу решение к завтрашнему дню.
Король Габриэль продолжал говорить, а я повернулась к Одри.
-А действительно, ведь в последние годы цифры были не выше тысячи трехсот!
Мой голос оказался не таким спокойным, как я себе его представляла, я едва узнала себя. Одри крепко обняла меня и стала гладить по спине. Я почувствовала, что у меня снова начинают литься слезы.
-Слышишь, он еще будет что-то придумывать. Может быть, будет повторное голосование, и все закончится хорошо.
Кто же мог так подставить меня? Может быть, тётя Кларисса была солидарна со мной и тоже не считала меня особенно дорогой для себя. Мне в это не верилось, она была алчной и самовлюбленной, но не желала мне зла. Кузена Виктора, скорее, не любила я, чем он меня. Другие родственники тоже не сделали бы ничего подобного. Казалось, я была защищена со всех сторон.
Одри приготовила омлет и нарисовала на нём кетчупом кошачью мордочку. Подобные милые жесты были нетипичны для нее. У меня не хватило сил, как поблагодарить Одри, так и разозлиться на то, что она считает, будто такие жесты уместны в этой ситуации. Есть не хотелось, и у меня были все права, чтобы отказаться, но я всегда чувствовала себя обязанной человеку, старающемуся меня утешить. Омлет выглядел воздушным и нежным, но я не смогла почувствовать его вкус. Вместо того, чтобы наслаждаться своими ощущениями в последние дни своей жизни, я отринула их.
Пока я ковырялась вилкой в безупречно чёрной тарелке, мне пришла очевидная и ужасная мысль, почему у меня не хватает голосов. Бабушка умерла, а мы об этом даже не знаем. Последний раз я с ней созванивалась около недели назад, кто-то из родственников наверняка позже, может, даже в день голосования, но подумали, что  она не взяла трубку, потому что её нет дома. Я снова заплакала и набрала бабушкин номер. Она тут же подняла трубку, её голос казался бодрым, как и всегда. Я нажала на красную кнопку, ей не следовало знать о результатах голосования. Наверное, и мне не нужно было, тогда все прошло бы легче.
Вскоре за мной приехал папа. Наверное, Одри позвонила ему, а может быть, он сам узнал, что произошло. Когда я прощалась с Одри, она больше не старалась быть милой. Она пообещала, что скоро приедет ко мне. А потом посмотрела мне в глаза, ее радужки были практически синими, я до сих пор не знала, линзы это или нет. Одри прошептала, что она знает, где найти людей, которые могут мне помочь. Я кивнула и попрощалась. Не хватало только связываться с сомнительными личностями наверняка действующими незаконно. Будто мало мне проблем. Я подумала о том, что скоро сессия, потом выпускной, и меня это рассмешило. У меня больше не было никаких дел, я могла вздохнуть спокойно, теперь осталась лишь одна проблема, которая освобождала меня от всего остального. Вряд ли я буду ходить на учёбу, найду время и для связи с сомнительными организациями. Один раз все-таки придется сходить в институт, чтобы попрощаться. Я представила, как ко мне будут приходить толпы родственников и, может быть, бывших друзей или старых знакомых, и расстроилась больше прежнего.
Папина машина была кварцево-белого цвета, блестела и искрилась. До того, как мы разбогатели, папа не был аккуратным, но сейчас у него появилась особая привязанность к своим вещам, он постоянно возил свою машину на мойку, тщательно проверял одежду, выискивая малейшие изъяны, следил за модой и покупал самую актуальную технику. На его машине, казалось, не было ни пылинки. Я открыла дверь и села вперед. Основной цвет салона был золотой, чередующийся с темно-ореховым. Мне казалось, что это чересчур показывает папину звездность и обеспеченность, поэтому я чувствовала себя здесь немного неуютно.
Папа, всегда такой же блистательный и броский, как его вещи, выглядел опустошенным. На нём по-прежнему был костюм за несколько тысяч евро, часы, для рекламы которых фотографировали его самого, и духи, создателя которых поддерживала сама королева Элиз. Но его лицо будто бы потеряло всю красоту, за которую его любили миллионы поклонниц. В фильмах даже грусть или ярость не портили его лица, которое, казалось, будет вызывать восхищение, что бы он ни делал. Сейчас папа будто бы вмиг постарел, его мимика была некрасиво напряженной, а глаза покраснели, но в них не было той болезненной драмы, которая заставляла сочувствовать, они вызывали желание отвернуться и забыть. Я не знала, что сказать папе, мы сидели молча. Это горе было в первую очередь моим, но и чувствовала себя неловко именно я.
-Мама забыла сходить на голосование.
Первым моим импульсом было выйти из машины и бежать вдоль по улице, как можно дальше от этого известия. Я осталась на месте, даже не вздрогнула, лишь вцепилась пальцами в сидение, будто пыталась удержать себя от побега. Никого из нас не было дома, и никто не сказал маме, что сегодня день голосования. Иногда она теряла ощущение времени, во время обострения своей болезни мама не могла назвать и нынешний год. Но в последнее время она принимала таблетки исправно, мы ничего не слышали про её войну против вампиров, у неё даже появились новые интересы вроде компьютерных игр. Тем более, про День Любви не нужно было никому напоминать, все держали эту дату в голове и думали о ней в течение всего года. Забыть о нём, было ещё менее вероятно, чем про Новый год, когда вокруг все наряжают елку и развешивают гирлянды. Но мама не так часто выходила из дома, а телевизор она включала всё меньше и меньше, проводя все больше времени за играми. Мы недавно говорили с ней об этом дне, чтобы проверить, проголосуют ли её друзья за неё, но этого не хватило.