Снег и виноград. О любви и не только

земли» (1959)? Безусловно! Но нельзя
сбрасывать со счетов, что Тоня уже писала
стихи, когда они встретились. И, как это ни
удивительно, их ритмика, передающая ритм
готового выпрыгнуть из груди сердца, их ме14
тафорика изначально были близки искан-
леровским. Вот строфы, написанные двадцатилетней
студенткой вскоре после встречи с
Фазилем Искандером в Сухуме и посвященные
ему:
Тяжек бромом и йодом прибой.
Олеандры так высоки!
А еще всё гудит тобой.
Ты читаешь, читаешь стихи...
И шатает субтропиков дух,
Духота или влажность кружит,
И дрожит средостение душ,
И телесной истомой блажит.
И никак тут не устоять,
Если двое - стихи и прибой.
И уже наших рук не разъять,
И не страшно в прибой за тобой.
Что тут скажешь, кроме «Браки совершаются
на небесах»? Воплощенная женственность,
Антонина вскоре вступает в новый период
любви, который я назвала бы сдачей на
милость победителя:
Где бы найти мне бумаги такой,
Тонкой и чуткой бумаги,
Чтоб трепетали строка за строкой
Чувств моих белые флаги.
Чувства мои, признающие плен
Вымысла, света и тени,
Так и стремятся подняться с колен,
Чтобы упасть на колени.
Вполне могла бы печататься, вполне! В той
же недавно рожденной «Юности». И была
бы замечена, не сомневаюсь. Что помешало?
Какое редкостное внутреннее свойство?
То, из-за которого подалась после школы не
в литераторы, а в экономисты? То, из-за которого
только проходила мимо литинститута,
а одолеть короткую лестницу и подняться на
кафедру творчества не отважилась? Видимо,
стеснялась — засмеют: кто, мол, в юные годы
не пишет стихов? Тоже нашлась Ахматова...
Влюбленный поэт, старший по возрасту и поэтическому
опыту, потом назовет это свойство
полузабытым ныне словом: стыд. Скажет о
своей избраннице то, что редко можно услышать
от мужчины: «Струя огня, прикрытая за-
стенчиво «Дрожащими ладонями стыда». Имеется
в виду - стыдливость в любви. Но то, что
особенно проявляется в страсти, вообще присуще
природе данного человека.
Если бы потребность в стихописании
была бы чем-то наносным, Тоня вскоре бросила
бы это занятие. Рождение дочери Марины,
бытовые и жилищные трудности, служба,
обязанности жены и дочери немолодых родителей,
втянутость в московский, всё рас16
ширяющийся с ростом его известности круг
мужа, шумящий неуёмными писателями, художниками,
музыкантами, киношниками -
есть от чего голове пойти кругом. Но она продолжала
писать. Для себя и самых близких.
И никогда не делала себе скидок. Доверяла
бумаге свою боль, свои надежды, мысли, догадки.
Углубилась в свою родословную. Стихами,
похожими на молитву, попрощалась с
отцом, матерью, погибшим братом. И вдруг
ощутила себя не просто бытописателем -
таких хватает в литературе. Горячий ток времени,
творящаяся на глазах история поставили
ее лирическую душу перед вопросами
сего дня и, не убоюсь этого слова, вечности.
Вот тут заслуга всегда размышлявшего о Боге,
смерти, истине Фазиля Абдуловича, с кем бок
о бок прожила полвека, неоспорима. Ведь это
ему принадлежит стихотворение «Сила», которое
я выгравировала бы на меди и повесила
в людных местах, чтобы вразумить сбитых с
толку людей:
Да, стрелка компаса склоняется, дрожа,
В ту сторону, где вытянутый меч.
Сильнее блеска мысли блеск ножа.
И все-таки хочу предостеречь:
Всего сильней евангельская речь.
Антонина вносит свою лепту в скудную копилку
гражданской поэзии:
Ах, эта бабья заумь,
Мужской топорный ум.
Куда же мы сползаем,
Плетемся наобум?
Нас дома давят стены,
На воле - воли нет.
Не распознать подмены,
Но веры меркнет свет.
В народе воцарилась
Глухая нищета.
Глаза в глаза воззрилась
Российская тщета.
Молчит пророк-прозаик
В крикливые года.
И родина сползает
Неведомо куда.
Когда-то Фазиль написал изящный диалог
со спутницей своих трудов и дней. Чуть
печальный, но одновременно и лукавый женский
голос покрывается мужским, уверенным
и оптимистичным. Образы традиционноприродные,
символы прозрачные.
Ты говоришь: “Никто не виноват,
Но теплых струй не вымолить у рек.
Пускай в долинах давят виноград,
Уже в горах ложится первый снег”.
Я говорю: “Благодарю твой смех”.
Я говорю: “Тобой одной богат.
Пускай в горах ложится первый снег,
Еще в долинах давят виноград”.
Каждый вычитает в этом стихотворении
своё сокровенное. Я слышу в нем здравицу во
славу неувядаемое чувств.
Тамара Жирмунская
АЙСБЕРГ
Плыл, мечтая, одинокий айсберг
В океане сумрачной воды,
Чтобы подошла подруга-айсберг
И согрела льдами его льды.
Океан оглядывая хмуро,
Чуял айсберг, понимал без слов:
Одиночества температура
Ниже, чем температура льдов.
БАЛЛАДА
О БЛАЖЕННОМ ЦВЕТЕНИИ
То было позднею весной, а может, ранним летом.
Я шел со станции одной, дрозды трещали где-то,
И день, процеженный листвой, стоял столбами света.
Цвела земля внутри небес в неповторимой мощи,