Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

— Какже мы дневали в  [433]Спасском в вашем, — вмешался Берг, — какой прием был войскам от вашей маменьки.
— А, Берг, здравствуйте,  [434]— сказал Простой, протягивая покровительственно руку штабс капитану гвардии и ротному командиру.
— Видели всех, — отвечал Борис, удивляясь на свободу обращения и на мужественность лица своего старого товарища,  [435]— но давно, но вот письма и здесь получи, я привез тебе шесть тысяч рублей. А Наташа, Наталья Ивановна, — поправился он, — без тебя совсем другое стала...
Простой подвинул стул, сел верхом на него и рукавом сшвырнул на диван все шахматы.
— Ну их к чорту. Садись, рассказывай. — Борис удивлялся на это армейское молодечество, которое так усвоил себе Простой и которое он теперь перед гвардейцами, как ему казалось, нарочно утрировал. В сущности же теперь только в первый раз сам Ростов, примеряя себя к старым отношениям, чувствовал, насколько он вырос. Всё ему казалось ясно, легко. Он, заставляя удивляться своей развязности, сам в первый раз удивлялся на нее.
— Знают они об наших делах? Знают, что я произведен? — спрашивал он.
— Где же знать, мы только теперь узнали, — отвечал Борис, не переставая любуясь [и] улыбаясь на своего  [436]друга. — Ты был в деле? — спросил он.  [437]
Простой небрежным движением  [438]тряхнул по своему солдатскому Георгию, выдвинул свою подвязанную руку и улыбнулся.
— Энс, Шенграбен, корнет и представлен в поручики, — прибавил он. Но он тотчас же переменил разговор.  [439]
— Ну, а твой старый пес  [440]Алексей тут?
— Тут.
— Эй! чорт  [441]Алешка!
Вошел добродушный и видимо хорошего дома слуга.
— Поди сюда, целуй меня, старый кобель! — И он обнял его.
— Имею честь поздравить ваше сиятельство.
— Ну, давай полтинник за извощика заплатить, — сказал он, напоминая те времена в Москве, как он занимал у старика по гривенникам. Старик, приятный  [442]и приличный всегда, засмеялся.
— Извольте, ваше сиятельство, офицеру и кавалеру поверить можно, — и стал доставать из кармана.
— О, гвардия на политике [?]. Как я ему рад, этому старине. — Он опять переменил разговор, отвернулся. — Пошли у маркитанта взять шампанского.
Борис не пил, но с радостью достал из-под чистых подушек тощий кошелек и велел принесть вина.
— Кстати и тебе отдать твои деньги и письма.
— Давай, свинья этакая, — закричал Ростов, хлопая его по заднице в то время, как он, нагнувшись над шкатулкой, хлопал в ней звенящим английским замком и доставал деньги.
— Ты потолстел, — прибавил Простой.
У Бориса всё, от постели, сапог, до кошелька, чистоты ногтей и звенящего, несломанного замка с секретом шкатулки — отзывалось умеренностью и порядочностью. Он дал пакет, письмо. Простой облокотился на стол, почти повалившись на него, засунул руку в курчавые волоса, комкая их, и стал читать. Он прочел несколько строк, блестящие глаза его потускнели, прочел еще, еще страннее стал его взгляд,  [443]и вдруг две слезы потекли по его щеке и носу, и он только успел закрыть лицо.
— Я свинья, не писал им, — сказал он вдруг. — Берг, милый мой! Послушайте! Когда вы сойдетесь с задушевным другом, как это животное, и я буду тут, я сейчас уйду и сделаю для вас, что хотите. Послушайте, уйдите пожалуйста куда нибудь к чорту. Вы знаете, я от души говорю, — прибавил он, хватая его ласково за плечо и тем стараясь смягчить грубость своих слов. «И как это всё просто и легко», сам себе удивляясь, говорил Ростов, «гораздо лучше так быть со всеми».
— Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, — сказал Берг, говоря как то в себя и раскачивая, вдавливая шею в грудь в знак успокоения.
— Вы к хозяевам пойдите. Они вас звали, — прибавил Борис с своим всегдашним мягким и полным такта обращеньем. — Вы скажите, что я ужинать не приду.
Берг надел сертук, такой чистой и франтовской, какого не было во всей армии, с эполетами и, сделавшись вдруг красивым офицером, вышел из комнаты.
— Я свинья! Смотри, что они пишут.  [444]
«Думать, что ты, мой бесценный Коко, находишься  [445]среди ужаснейших опасностей, свыше моих сил. Ты,  [446]милый мой сын, дороже мне всех моих детей, да простит меня бог.  [447]Да простит тебе бог те слезы, которые я по тебе выплакала и да не даст тебе испытать тех мучений...» Далее шли подробности о домашних, советы и приложено было рекомендательное письмо к князю Багратиону. — Ну его к чорту, я  [448]не пойду.
<Вдруг углы губ поднялись выше и выше и Федор Простой улыбнулся, не> сводя глаз с темного угла комнаты, в который он задумчиво смотрел.
— Ну, a m-me Genlis всё та же? А Наташка милая моя? Все тоже? — Он улыбнулся. Борис улыбнулся тоже не насмешливо, не от чего нибудь, а только от радости.
— Расскажи про ваши дела.  [449]Нам рассказывали, да правда ли всё...
— Ну, после, а Соня что?
— Ты ее не узнаешь, как она похудела, как она убита, это не тот человек... Напиши ей.
Опять Федор Простой задумался и опять потускнели его глаза.
— Да, — сказал он, — меня все любят, я это знаю, но вот сердце мое знает, что она одна всегда будет любить меня, никогда не изменит. От этого я и мало ценю ее. Все мы эгоисты. Ну рассказывай ты... как вы шли.  [450]
Как только Берг ушел, Простой стал другим, более кротким, простым человеком и сбросил с себя всё это прежде выказываемое гусарство, которое, как ни шло к нему, затемняло в нем того доброго, пылкого, честного юношу, которого справедливо любили столь многие.  [451]
Борис  [452]рассказал про проводы и поход в России и за границей.  [453]
— У нас, надо тебе сказать, две партии: аристократов и плебеев.
— Погоди, вот проберут вас.  [454]
Принесли шампанское.
— А мне не хочется, — сказал Простой. — Ну, налей, всё равно. <Это, брат, пустяки.  [455]В первый раз нас пустили под> <Кремсом> Энсом, ну жутко, а потом гадко на других и зло берет. Нет, брат, как мы отступали от... вот это было, я бы вас пустил туда. Мы, брат, бежали, как зайцы, сбились, наш полк попал не в ту сторону>.
— Да как же диспозиция разве вам была неизвестна?
— Э, брат, диспозиция, дислокация.  [456]Бросилось всё, сбилось в кучу, адъютанты скачут, отступать по какой [то Клап]ау, а чорт ее знает, что за Клапау?  [457]Тут атака эта в Шенграбен, тут атака. Лошадь убили и ранили. Ай, ай, — покачав головой. — Ну, хорошо, что привез денег, а то нет. Я просадил на одну немочку. Что за прелесть в Раузнице, когда мы стояли авангардом, она приезжала из Аустерлица, это городишка скверный, она дочь сапожника. Что за пуховики — умора.  [458]