Медведки

Опять врет. Люська или там Зинка. Скорее, Зинка.
Но как она меня нашла? Как вышла на меня? Следила за мной? Нет, ерунда! Хотя, может, и не ерунда.
Я встал и пошел к холодильнику, для этого пришлось повернуться к ней спиной, но я старался не упускать из виду ее отражение в черном окне. Но она ничего не делала, по-прежнему сидела за столом и рассматривала чашку. Чашка и правда была хорошая, бело-синяя, старого английского фарфора, и досталась мне по дешевке, потому что с надбитым краем. Зато на боках были лошади, и карета, и борзые собаки, и дальняя роща...
— Он ушел, когда мне четыре года было, — она не отводила глаз от кареты и бегущих за каретой борзых, — я вроде даже помню что-то... Как сидел за столом, смеялся. Еще футбол любил. И рыбалку.
Настоящий папа, одним словом, подумал я, правда, не для девочек. Для мальчиков. Если бы мой папа любил футбол и рыбалку... Но тогда бы он любил еще и пиво и водку, нет? И ушел бы из семьи, когда мне исполнилось четыре года?
В холодильнике завалялся кусок сала и засохший сыр. Хлеб, понятное дело, заплесневел, но я вынул из морозилки питу и сунул в микроволновку. Она оторвалась наконец от чашки и обернулась ко мне.
— Не веришь? Он правда мой отец. У меня метрика есть.
— Покажи.
— Я ее с собой не взяла.
— А по паспорту ты кто?
— Остапенко. Маму так зовут. Остапенко, Валентина Павловна.
— А тебя как зовут? Зина?
— А пита нагрелась уже? На самом деле Люся. Но мне Рогнеда больше нравится.
Все-таки Люся. Уже легче.
Я поставил на стол питу и все остальное, и она тут же энергично стала заталкивать в питу сыр. Сало, правда, отодвинула.
— Этого не надо. Я веганка.
— Чего?
— Ну, мяса не ем. Принципиально. Животных не ем.
Я не сказал ей, что большинство сыров сквашивают сычугом. И что вообще корова начинает давать молоко после того, как пустят под нож ее первенца.
— А зелени нет? Или помидора?
Я вроде помнил, что помидор был, по крайней мере один, но мне было лень его искать.
— Ладно, — сказала она, — завтра купим.
Это мне не понравилось.
— Ты вообще где остановилась?
— Нигде, — сказала она, — ночевала на вокзале. В зале ожидания, там не гоняют.
Я подумал, что дело близится к ночи. Это мне тоже не понравилось.
— Откуда ты узнала? Про встречу родственников.
Она наклонилась и стала рыться в рюкзаке. Вытащила черное, чудовищно разбухшее, подозреваю, что косметичку, потом бумажник, тоже черный, потертый, оттуда сложенную вчетверо газетную вырезку.
— Вот:
 
ЧЕМ РОДНЕЙ, ТЕМ КРЕПЧЕ!
 
 Даже переехав в дальний южный город, наш бывший земляк не перестает искать свои корни. Более двадцати человек соберутся в ресторане приморского отеля «Жемчужина», чтобы познакомиться друг с другом на обеде, который будет дан в их собственную честь. 
 
Тимофеевы, Доброхотовы, Блинкины — что объединяет этих людей?
 
Корни.
 
«Нет ничего важнее родных людей, — говорит предприниматель Сергей Сметанкин, — это единственный капитал, который не обесценивается». Всего лишь несколько месяцев назад он уехал из нашего города, но даже на новом месте он нашел родню...
 
«Я горжусь новым родственником, — говорит новый земляк энтузиаста, бывший главный технолог института Пищепромавтоматики, персональный пенсионер Александр Яковлевич Блинкин. — Только настоящий человек может добиться всего своими руками...»
 
С каких это пор папа персональный пенсионер? И главный технолог?
— Ясно. — Я аккуратно сложил заметку и отдал ей.
— Так я вас и нашла, Блинкиных, — сказала Люся-Рогнеда. — Смешная фамилия. И искать легко. Тимофеевых и Доброхотовых много. Только по указанному адресу твой папа живет. А ты нет. Он сказал...
— Я примерно представляю себе, что он сказал.
Это ничтожество, сказал папа...
— Сказал, что ты известный писатель, и на даче живешь, и адрес дал. И телефон. Я хотела позвонить, только у меня мобила села. И вообще. А ты почему ничего не ешь?
— Сказал же, не хочу.
— Тогда еще вот это съем, ладно? Сало все равно останется. И чаю. Сиди, сама налью.
Я смотрел, как она уверенно хозяйничает у кухонного столика. У нее была узкая треугольная спина, узкая талия, подчеркнутая юбкой-колоколом, из-под юбки торчали тощие лодыжки в этих ее огромных ботинках.
Наверное, ей все-таки не больше семнадцати — в этом возрасте едят много и все куда-то девается.
Она вернулась к столу, чай она налила себе щедро, до краев, он выплескивался на блюдечко. Накормить ее и выставить за дверь? При одной мысли, что через полчаса ее здесь не будет, я ощутил облегчение.
— Я обломала тебе весь кайф, да? Извини, просто хотела, чтобы этот твой ушел, а то бы ты меня не впустил, наверное. Он не сильно обиделся?
— Что?
— Ну, партнер твой.
Я ощутил, что краска ползет по шее вверх, заливая скулы и виски.
— Это сосед. Вон там живет. Просто... решил проводить меня — на всякий случай. Я же не знал, кто на крыльце сидит. А вдруг бандит какой-нибудь.
— Да? — она заглянула в чашку. — А мне показалось... ну, бывает, знаешь, видно, когда близкие люди...
— Он никакой не близкий, так, знакомый.
Она пожала острыми плечами — мол, как хочешь. Плечи казались ненатурально угловатыми, наверняка эти, как там они называются, подплечники? На ней слишком много всего надето, мои сверстницы в ее возрасте старались одеваться по минимуму, чтобы все на виду. Сейчас для молодых девушек выгодная демографическая ситуация, что ли, а нашим приходилось показывать товар лицом? Или просто все идет по кругу, каждое новое поколение женщин делает все, чтобы не походить на своих мам? Еще бы, мама зануда, и жизнь у нее не удалась, а у дочки все будет по-другому, как надо. Интересно, на ней чулки или колготки? По идее должны быть чулки — черные, с кружевом. Все время думаю не о том, вот зараза!
— Ну, так, — она оставила чашку и, наклонившись, стала рыться в своей сумке. На пол выпал черный комок, распался на черные кружевные трусики и черную комбинацию, она без всякого стеснения расправила комбинацию ладонью, разложив на коленях. — А помыться у тебя где можно?
Я указал подбородком в сторону ванной, онемев от такой наглости.
— Тогда я пошла. Ты же сейчас мыться не собираешься?
Она, не дожидаясь ответа, вскочила, подхватила свои тряпки и разбухшую косметичку и направилась в глубь дома. Какое-то время я сидел на стуле, уставясь в одну точку, потом встал, собрал со стола и понес посуду к раковине. На ободке чашки остался след темной губной помады — точно она перед тем, как пить чай, ела сажу. Меня замутило.
В ванной шумела вода.
* * *
По стеклу ползли капли, они казались светлее, чем стекло и небо за ним. Я проснулся в паршивом настроении и первые несколько секунд не помнил почему — может, снилось что-то такое? Потом вспомнил.
Обычно я бреду в сортир в одних трусах, но тут натянул треники и лишь потом вышел в гостиную.
На столе лежала щетка для волос, рядом — опрокинувшаяся набок косметичка, из нее на клеенку высыпались баллончики с тушью и помадой, еще какие-то тюбики, потолще и поуже, никогда не понимал, зачем им столько всякого?
В ванной шумела вода.
На самом деле там, в ванной, не ванна, а душевая кабинка, на западный манер, унитаз и умывальник, где на полочке стоит моя зубная щетка. Все, что нужно человеку утром.
Я потоптался у закрытой двери, потом не выдержал и постучал.
Никто не ответил. Еще бы, душ, похоже, включен на полную мощность. Я вспомнил, что, уезжая, Валька поставил счетчик воды. Решил, что так будет выгодней.
Я постучал сильнее.
— Пять минут! — донеслось из-за двери.
Пять минут я ждать уже не мог.
У забора все еще зеленела пышная мята, ее запах смешался с острым запахом мочи: на утреннем холоде желтая струя была окутана облачком пара. Оставалось надеяться, что меня не видит эта самая Зинаида Марковна. Еще настучит Вальке, что я водил девок. Дюжинами. И устраивал с ними пьяные оргии.