В ловушке гарпий

От напряжения и боли в пояснице я все больше начинаю нервничать. И все же, если предположить…
Этих “если” очень много. И первое из них касается людей, которые интересовались Маноловым. Устроить ловушку с двумя петлями не по силам одному человеку. И если это убийство, то оно организовано отнюдь не дилетантами. Подобные убийства планируются и организуются в специальных центрах. Только они могут позволить себе использовать дорогую аппаратуру и технику. И яды, словно рожденные чьим-то больным воображением. Яд королевской кобры перед ними — пустяк, детская игрушка. К тому же кобра нападает открыто, а они, как правило, рядятся в маски. Такие яды имитируют различные тяжелые заболевания с летальным исходом. И имеют свое название — инкапацитанты.
Я смотрю на разбросанные повсюду осколки стекла и мною овладевает уверенность: на сей раз тоже был применен инкапацитант, вызывающий инфаркт.
Но почему? С какой целью? Мне известно, в каких случаях пускаются в ход подобные ампулы, тщательно охраняемые в бетонных подвалах, запрятанные в стальные контейнеры с тройными секретными шифрами. Игра должна стоить свеч. В ней непременно должны быть замешаны десятки и сотни тысяч долларов, экономические и военные интересы.
С какой стати один из таких ядов использован против Манолова? Обычно они предназначаются для важных особ, применяются совсем в иных обстоятельствах. То неожиданно умирает какой-нибудь сенатор, находившийся в цветущем здравии. Или директор крупной корпорации. Инфаркт! Не приходя в сознание! Все оплакивают прекрасного человека! Некрологи и цветы. Приходит соболезнование от президента конкурирующей корпорации. Той самой, что заплатила за ампулу ПЕП-12.
Обычно действуют таким образом. Но это не все. Затем умирает — разумеется, не сразу! — какой-нибудь генерал, принадлежавший к верхушке военной хунты, который помог корпорации заполучить концессию на эксплуатацию медных, свинцовых или молибденовых рудников. Внезапная смерть в течение нескольких секунд! Почетный караул и орудийные залпы в память доблестного воина. Чтобы другой генерал из той же хунты мог передать рудники соперникам. Тем, кто заплатил за очередную ампулу. И группе профессиональных убийц. Впрочем, они добросовестно выполняют свои обязанности и не колеблясь отправляют на тот свет каждого, кто проявляет излишнее любопытство и узнает больше, чем ему полагалось знать.
В разряд таких знатоков теперь перехожу и я. И не могу рассчитывать на чье-либо милосердие.
Однако, я отвлекся. Мысли мои рождены неизвестностью. Все может иметь и иное объяснение, в том числе найденные мною стеклянные чешуйки. К примеру, инфаркт Манолова — может оказаться именно инфарктом.
А почему бы и нет? Причины, по которым он мог быть убит, не выяснены. Да и Велчева категорически утверждает, что ни она, ни другие ее коллеги ничего не знают о каком-либо важном открытии, сделанном Маноловым. Об открытии, ради которого стоило привести в действие машину одной из организаций или центров, занимающихся военным или экономическим шпионажем. Обычно они работают очень осторожно, и подобный шаг предпринимают только в крайнем случае.
А каким же мог быть этот “крайний” случай? Я обдумываю пять или шесть возможных вариантов, но ни один из них не вызывает у меня восторга. Мне нужна помощь, а я не знаю, на кого мне здесь можно положиться.
…………………………………
От этих не особо приятных мыслей меня отрывает Кольмар. Я слышу его шаги и выбираюсь из машины, стараясь придать лицу беззаботное выражение.
Он приближается, протягивая несколько исписанных листков.
— Прошу вас, господин инспектор!
Шесть аварий за шесть лет. Половина из них — тяжелые, в двух случаях последовал летальный исход. Место приблизительно одно и то же, с разницей в пятнадцать-двадцать метров, объясняющейся различной скоростью, с которой двигались автомобили до момента катастрофы.
— Начальство у себя? — спрашиваю я, пряча листки в карман.
— Господин комиссар Ханке? Он уезжал по делам, но должно быть уже вернулся.
Мушкетер получает несколько новых задач, причем на сей раз вовсе не формальных. Я вручаю ему кассету с фотопленкой Брюге и прошу как можно быстрее сделать диапозитивы с каждого кадра для проектирования на экран с помощью диапроектора. Кроме того, поручаю ему идентифицировать с помощью технических экспертов марки автомобилей, попавших в кадры, и выписать из картотеки имена их владельцев. Особенно меня интересует туристический джип — откуда он и данные о его пассажирах.
Возможность встретиться с очевидцами аварии, как говорится, почти минимальна, но предпринять попытку все же стоит.
Кольмар просматривает кассету на свет и скептически щурится.
— Плохо отснята, господин инспектор… Вот, посмотрите! — и он указывает на несколько мутных кадров. — Кто снимал?
— Местный журналист, некий Йорген Брюге.
Гримаса, которую не в силах скрыть Кольмар, красноречиво свидетельствует, как “любят” Брюге в полиции. Но задача поставлена и ее надо выполнять.
Мы договариваемся с Кольмаром встретиться в пять часов, и я поднимаюсь к Ханке.
Он только что вернулся. Я застаю его в тот момент, когда он снимает плащ. На одном из кресел валяется его портфель. Мы здороваемся, после чего Ханке достает из портфеля какую-то бумагу.
— Вот заключение, коллега, — говорит он негромко. — Только что подписанное экспертами.
По тому, как он мне его подает, я понимаю, что дела мои не блестящи. Я переворачиваю страницы и пробегаю глазами последние строки. Непосредственная причина смерти — инфаркт.
Ханке спокойно смотрит на меня. Для него все ясно. Дело можно считать закрытым. Сегодня или в крайнем случае завтра мы подпишем протокол и он, наверное, пригласит меня приехать в гости следующей зимой, а я, в свою очередь, приглашу его к нам на Черное море летом. Потом он проводит меня в аэропорт, и больше мы никогда не увидимся, несмотря на любезный обмен приглашениями.
Нет, так дело не пойдет.
Я достаю из “дипломата” одну из маленьких пробирок и подаю ему. Он вопросительно смотрит на меня. Потом замечает маленький осколочек, похожий на чешуйку, и собирается открыть пробирку.
— Не надо! — предупреждаю я его. — Это я обнаружил в машине Манолова!
— И… что же это такое?
— Пока не знаю, но не исключено, что это осколок ампулы.
Он мгновенно догадывается. Черты его полного лица разглаживаются, первое его движение — положить пробирку куда-нибудь подальше, но он берет себя в руки. Обходит кресло, садится напротив и кладет пробирку на столик между нами. Потом говорит то, что и принято говорить в подобных случаях.
— Что вы предлагаете?
— Во-первых, посоветоваться с кем-нибудь из ваших токсикологов.
Он молчит. Растирает виски и что-то бурчит в ответ. Могу представить себе мысли и чувства, которые его сейчас занимают. Ведь всего минуту назад ему казалось, что с этой историей покончено, а теперь он вновь, причем еще глубже увязывает в ней. Может статься, что со смертью врача никакой связи эта находка не имеет, а может — и наоборот. А вдруг это уловка, подстроенная болгарским следователем с черт знает какими намерениями?
Я тороплюсь дополнить свою мысль.
— Видите ли, я не смог как следует осмотреть машину. Но если мы используем что-нибудь более современное, то может быть удастся найти все части… будем называть это ампулой!
Теперь ему совершенно ясно: я не отступлю и буду искать эти стекляшки до победного конца.
— Токсикологи… — бурчит Ханке. — Черт побери!
Мне приходится выслушать еще несколько облегчающих его душу сентенций, после чего Ханке встает, запирает изнутри дверь и вынимает из стола бутылку и две рюмки. Я хорошо его понимаю и, надо признаться, испытываю такое же желание. Просто голова идет кругом.
Он наполняет рюмки и поднимает свою. Криво улыбается и подмигивает.
— Это единственная токсикология, которая мне по душе, коллега! А теперь обсудим столь неожиданно возникшие вопросы, — и он кивает на пробирку.