Проклятие

Невероятное, болезненное потрясение всего организма дало ошеломительный эффект, наложило неизгладимую печать на всю дальнейшую жизнь Паши (еще бы: мать родная, подательница жизни, любимая, ласковая, обожаемая, хотела, занесла руку, намеревалась его, “ненаглядного зайчика”, лишить живота, античный ужас, убила запросто, махом, старших сестер, и он, потерянная сиротка, омыл горячими слезами гробы православной матери и четырех православных сестер, о! эти надгробные детские искренние, душераздирающие рыдания, не слышать бы их никогда)!..
Обычно потрясение делает умного еще более умным, а глупого более глупым; у нас всё наоборот, всё не как у людей: у недоумка Паши проснулись многие и разнообразные таланты и свойства ума необычайные, пугающие: скрипка (абсолютный слух был у ребенка и в период гугливости, сидит на горшке, Моцарта насвистывает), наблатыкался в шахматы, развивался отчаянно быстро. Перед нами, присмотритесь внимательно, какая умница — балды не балдеет, не лоботрясничает, не шалопайничает, как детки некоторых, за уроки не засадишь, книжный червь, не теряет драгоценного времени даром, легко наверстывает упущенное. Пристрастился — взасос, упорно читает до умопомрачения и безумия, книгочей, книгоед, несметное количество книг проглотил, так и хавает книгу за книгой, взахлеб, за уши не оторвешь, пашет с утра до вечера и каждый Божий день напитывается знаниями, преуспел интеллектуально, горазд, хватка, нет предела совершенствованию, давка в голове от новых, разных идей, невероятные способности к языкам, не успели оглянуться, кажется, на другой день после гибели матери и сестер, развил и вошел в совершенство, как трава весной, светоносный ум, лихо обскакал сверстников: очень правильно и умно распространяется на тему православия, любит поговорить о неисповедимой глубине христианских догматов, о том, что душу Церкви выражают наиболее полно святые, о преимуществе православия над католицизмом, и о том, что иудейская мысль, ориентированная на тупой монотеизм, не в состоянии охватить великой идеи Троицы; чуткий, чистый, гармоничный, высоконравственный мальчик, чистоплотен душой и помыслами, не блажит по ночам от нетерпения, никакого автоэротизма, страстного, неистового рукоблудия, словно был вне хитростей непокладистого, неуемного, строптивого полового инстинкта, словно не знал роковых и трагических мук плоти, высоких, до потолка, дымящихся болезней, которыми отравлена жизнь юношей, никаких дурных, вредных мальчишеских привычек, не курил, как все вокруг балбесы сверстники, капли возбудительных спиртных напитков не принимал в рот даже когда дураки взрослые старательно потчевали, подбивали: ангел во плоти, светлая, в хорошем смысле яркая, сверкающая, люциферическая натура, жизнь с Граалем, словно родился в таинственном астрале, словно создан из вещества такого же, как сон, словом, продолжение следует, сюжет сам собою развивается, развертывается, раскручивается в полную силу, скоро и 5-й акт, ждите, скоро, скоро, терпение.
3. Паша на Кухне
Чудесное спасение Паши явилось как бы преддверием последующих событий, не на пустом месте, не всё с бухты барахты, не всё так вдруг, бывает, ой как бывает! иной говорит одно, а в подсознании незаметным образом зреет, обильно бухнет иной плод, иной идеал, иная совесть, о которых он сам не догадывается. Неуловим порою для постороннего, невнимательного глаза интеллектуальный рост ребенка, бежит ему 14-й годик, пострел, а ведь крайне интересно наблюдать со стороны, как формируется личность, ее самозарождение; представляете, еще вчера первый самостоятельный прыжок с кровати на горшок, а сегодня — вычурная штучка! еще какая! умора!
Для нас он оставался шалуном, мальчиком в коротеньких штанишках: ничего не икалось, диву даемся. Буйство проповеди, многоречив, любит щегольнуть великолепной эрудицией и памятью, воображала, не без этого, однако надо признать, что никакого верхоглядства, суровый приверженец вечной истины и вечной справедливости, всё тяжеловесно, основательно, гигантский кругозор, обезоруживающая зоркость, пугающее, унижающее вас и всех всезнайство, от которого вы невольно скучаете и рветесь бежать прочь, бежать без оглядки; Паша, как виртуозный верблюд, плюнул в нас на нашей знаменитой Кухне, в упор плюнул и с двух шагов складным, потрясным монологом, свидетельствовавшим, что его ум далеко не детский — перед нами не какой-то там жалкий первоклашка, поражает вас невнятно-высокий штиль говорения — неприятный (брось пожалуйста, дорогой, не будем), отталкивающий, чересчур заумный.
Представляете, этот юнец смело смазал карту будней, даже слишком смело, взгромоздился на риторические ходули, яро и громко, выстрел из пушки (бабах, словно то бабахнула Царь-пушка!), запустил в нас высокопарным, высокомерным, блистательным и обстоятельным докладом — шпарит, как по добротной, умело составленной шпаргалке, во! — вид у Паши зрелищный, лоб здоровый, такой, словно с пеленок вскормлен с конца меча, всегда на стезе Правды, шастает твердо в Истине, не было и в помине чахлого, дегенеративного детства. Текст пошел, рванул — плотный, никакой былой, беспросветной гугнивости, хватка, цитаты сами, как горох из мешка, пропасть цитат, сыплются, убедительные, всё для пущей научности; латынь, смело иврит запускает, ноздри при этом широко раздувает, всё ему ясно, словно он сам Господь Бог, черта чисто еврейская.
А сказал он вот что, вот какой возвышенный псалом он нам пропел! Центральным образом мирового исторического процесса ему видится фигура невинного страдальца, видится отчетливо, как под хорошим увеличительным стеклом, и этот страдалец является ключом к пониманию главной и великой тайны и пружины всемирной истории.
Оригинальный, необычайный ход рассуждения, — нет, как мы поглядим, это отнюдь не робкая, зеленая, незрелая, детская мысль, а нечто, шизойднуться можно, опасный водоворот, серьезные идеологические завихрения, триумф смелой, бескомпромиссной мысли! Перед нами пытливый и беспокойный искатель истины, честный, пусть с заумью и загибончиками.
Образ невинного страдальца присущ всем великим культурам, но в наибольшей степени древним литературам Ближнего Востока, и как завершение ближневосточной традиции следует особо выделить библейскую Книгу Иова. Уже в библейскую эпоху, судя по упоминанию Иова у пророка Иезекииля, и, бесспорно, с начала раввинической эпохи вплоть до наших дней Иов воспринимается еврейской традицией как праведник и страдалец вообще.
…О, ужас, что мы слышим? он в 14 лет спокойно рассуждает о Книге Иова! Все еврейские дети вундеркинды, но этот! Что-то пугающее. Гений!
Чем дальше в лес, тем больше дров. Представить следует, зеленый сорванец, вчерашний ублюдок этак спокойно, даже весело сообщает нам об исключительном и особо пристальном внимании послепленной иудейской мысли к типу невинного страдальца; размышления об Иове и Данииле, об истолковании пророчеств, о рабе Господнем Исайе, всё это появилось в катастрофическую эпоху разрушения Второго Храма и гонения Мессии из колена Иосифа. Еще более рельефно смысл искупительной жертвы невинного страдальца виден в истории мучений рабби Ишмаэля, описанной в Аггаде. Чему учит эта пронзительная история? Оказывается, Бог вкладывает судьбу мира в руки мученика, и невинный страдалец волен уничтожить этот несправедливый, страшный, безумный, преступный, отвратительный мир, но он предпочитает благословить его своей смертью: он, и только он, оказывается спасителем и искупителем мира!
В евангельские и последующие времена христианская Церковь в полной мере разделяла с Израилем экстатический порыв сообразовать жизнь общины с образом невинного страдальца Она видела себя, говоря словами Оригена, “кровью и водой, истекающими из ребер Спасителя на Кресте и питающими весь мир”. Церковь вела богословские диспуты с иудеями, иудеи энергично отлучали христиан от синагоги, но была жива иудео-христианская община, традиции, и взаимопонимание еще было возможно, несмотря на все злые песни. Но вот христианство становится государственной религией Римской империи, отпадает от Истины, это и трагедия всего человечества; увы, с этого момента вся ситуация радикально меняется. Стоит вспомнить, что в 346 году, сорок лет спустя после преследования Максимина Дазы, еще при жизни некоторых исповедников, были запрещены языческие культы и начались отвратительные гонения на язычников. Именно с этого момента, стоит отметить, подчеркнуть, Церковь христианская изменяет самой себе, изменяет своим идеалам, которые не от мира сего, решительно расходится с общественным идеалом и историческим путем Израиля. Отныне историческая церковь не ставит себе цели быть для мира тем, чем для тела служит душа, по слову Послания к Диогнету: незримым, неистребимым, безответным смыслом его бытия. Она хочет руководить миром, воспитывать, украсить и увенчать его. При всем чрезвычайном разнообразии в истории поместных церквей и глубоком различии между историческими концепциями православной, католической и протестантской конфессий, отметим общее: добровольно, не будучи поставлена в безвыходное положение, ни одна христианская церковь не отказывалась от ориентации на силу и могущество, на собственную власть, костры или на поддержку светской власти; за веком век бежал, она эволюционировалась плотно и окончательно, всё больше с каждым столетием превращаясь в тело сатаны; всё это старо, всем известно, как известно, что изображение Невинного Страдальца находилось в каждом храме.