Проклятие

Но жизненный путь Невинного Страдальца был продолжен на земле в историческом пути еврейского народа, избравшего добровольное мучение как основную форму жизни. После разрушения Второго Храма выражение киддуш хашем (освящение Имени) глубоко внедряется в постоянный литургический арсенал еврейского народа, и в ярких образах Ханны и ее семерых сыновей, десяти мучеников и других подобных им, входит в благочестие и традицию. Да далеко за примерами не нужно ходить, тем паче не нужно глубокого знакомства с историей, чтобы уразуметь и надлежаще закрепить: практика мученичества входит в быт. На совете в Лоде законоучители формально придают выражению киддуш хашем смысл самопожертвования из религиозных соображений. Киддуш хашем объявлен долгом каждого еврея, принуждаемого совершить идолопоклонство: крещение, убийство, прелюбодеяние. Еврей должен предпочесть смерть нарушению Субботы и Праздников, ритуальной чистоты, употреблению нечистой пищи. Это засвидетельствовано в чеканной форме в Послании к Йеменцам (Эгерет Тейманим) Маймонида, где пересказывается древняя формула принятия прозелита: Если кто-нибудь проявляет желание стать иудеем, его спрашивают: “А знаешь ли ты, что значит быть иудеем? Это не значит стать сыном Авраама, но значит потерять родину. Это не значит быть отцом Исаака, но потерять сына, не быть Иосифом, но быть проданным в рабство, не быть Исайей, но быть замученным до смерти. Всё потерять, жить в унижении и погибнуть — вот что значит быть иудеем”. И если тот ритуально ответит: “Я знаю, и я недостоин” — его принимают без дальнейших расспросов. Так сформулирована и так воплотилась в истории ориентация Исторического Израиля на образ Невинного Страдальца, и в этом аспекте не христианская Церковь, а Израиль с его фундаментальной, принципиальной, онтологической нерастворимостью в реальном историческом плане являл и являет собою распятое тело Христово.
В общих чертах уместно напомнить печально знаменитые антиеврейские проповеди Иоанна Златоуста, произнесенные в 387 году в Антиохии и легшие в основу всей последующей антисемитской литературы, а некоторые новеллы императора Юстиниана, касающиеся евреев, поражают текстуальным предвосхищением нюрнбергских законов Третьего Рейха. Так было всегда и всюду: где Церковь влиятельна, там евреев преследовали свирепей, чем там, где инициатива исходила от светских властей, словно Церковь христианская испытывала ревность к Израилю, непонятную и необъяснимую в свете доктрины о Новом Израиле, пришедшем на смену Ветхому. Значит (опять бойко, смело и без оглядки дует, непостижимые и дерзкие мысли!), Церковь сознавала, что еврейский народ идет именно по тому историческому пути, по которому должна была идти христианская Церковь, и, не желая иметь перед глазами пример во всей его исторической актуальности, стремилась принудить Израиль отречься от самого себя. Историческая Голгофа была возложена на плечи евреев, и это самое важное, ценное, глубокое, что есть в нашей замечательной истории, Голгофа стала нашим главным и единственным таинством. Исполняя евангельский пусть, евреи сами не знали о его сверхисторическом значении, мысль иудаизма билась в тупике, из которого можно выйти лишь в таинство Воскресения, которое не что иное, как тело Христово, распинаемое гонителями. Судя по действиям нацистов, само историческое бытие Израиля представляет собой абсолютную мистическую ценность, промыслительное таинство.
Христианские Церкви, прежде всего православие, должны преодолеть гордыню и ослиное упрямство, отречься глубоко, полностью чистосердечно от порчи, от сатаны, которому по существу поклоняются и причащаются полторы тысячи лет (догадываетесь, куда клонит? звучит тихое, вкрадчивое слово), обрести свободу от мира сего, его властей, всем своим историческим бытием сделать шаг вперед и выйти навстречу евреям, войти с ними в Освенцим и там из рук евреев принять терновый венец, обрести свой подлинный исторический образ и истинное назначение — выбрать путь Невинного Страдальца, отрока Господняя, Иисуса Христа!
Кольнуло в бок, каково! Ну — сиротка (недоносок, вчерашний заморыш)! Ну — детина-дитятко! Ну — дает! Долго соображаем, мучаемся, что же такое он нам сказал, сидим, словно аршин проглотили, а голос Паши нахрапист, набрал силу, в нем появился металл (не медь звенящая, гудящая, а сталь), прогарцевал будь здоров, эдакое загнул; смекалист, речист, во всех вопросах очень сведущ, такая ума палата, быстр разумом, вундеркинд, а не жалкая, гнусная жертва печально-трагического, зазорного вывиха, недоносок, родившийся величиной с ложку на седьмом месяце! Опупели, заворожены пусть и не очень съедобным фруктом, плод незрел, кисел, неудобоварим. Тревожный симптом.
А всё же, всё же, что сей сон значит? Напустил мглистых, многоцветных, импрессионистических туманов. Есть ли в нем своя животрепещущая, неукоснительная правда и здравый смысл или всё это басня, наваждения и фантазерство четырнадцатилетнего, задающегося, жутко переучившегося еврейского болвана, имеющего, к несчастью, совершенную, емкую, абсолютную память и вообразившего себя столпом и основателем новой истины? Сколько тут гордого, запредельного высокоумия и высокомерия, и это в 14 лет, неплохо пострел, беда с ним способная бестия, крылат, да этот даст фору любому взрослому и сборит; установка на гениальность (вообще-то для интеллигентной, прогрессивной, просвещенной Кухни это не очень большая новость, к вундеркиндам у нас давно привыкли, все наши дети поголовно вундеркинды, все на скрипках пиликают, пилят, играют), рехнуться можно, крепко, наотмашь, хамски бьет по мозгам и нервам, тут ничего не попишешь! Все разжевал и в рот положил, нахраписто на психику давит, а глотать нам не хочется.
По правде сказать, мало радости эдакую велеречивую заумь слушать, помнить невероятное, фантастическое; вчера это был недоносок, убогий ублюдок, дебил, на которого пальцем только показывать, которого интеллектуальные родители очень совестились, скрывали, от интеллигентных гостей прятали, а нынче это поучающий вас всезнайка, притом обалдую всего 14 лет! Внезапно вымахала орясина, уже знает всякие там подозрительные, тревожные, мутные вещи, откуда такие дети берутся, проморгали развившуюся ослепительную вундеркиндность, а строен! кипарис! заглядение, юный Давид! плюс — задатки гения, а гений, по определению, несколько не в себе, нервные припадки, разные сомнительные и странные голоса слышит, шестикрылые галлюцинации на перепутье ему запросто и частенько являются, знаем и побаиваемся бескомпромиссных, клинических пророков, которые слышат всякое там, бодро следуют за тем, кого слышат, по ту сторону добра и зла, всё дозволено; предпочитаем норму, меру, нормальность, средний царский путь, больше трезвости, реализма, подальше бы от этих.
Наши чувства растерзаны, расхлестаны. Все же в глубине души дико гордимся Пашей, восхищаемся, речь не юнца, а мужа! да какое мужа, выше поднимай, на наших глазах рождается пророк. Все одновременно и разом вспомнили, что крестным отцом Паши был Феликс Карелин, ясновидящий, его введение во храм православной Церкви сопровождалось сверхъестественными явлениями, яркую, как солнце, чудную звезду видели, что бы там некоторые ни говорили, а Карелин имеет богатейший мистический опыт, не меньший, чем у Даниила Андреева.
Кухня дезориентирована, у нас в душе раздрай, дрогнула, затряслась мелким дрипом фибра, неприлично, нервно, ощутили несостоятельность, неполноценность, испытываем чувствительный укол самолюбия, охвачены немотой, на всякий пожарный случай ретиво моргаем глазами, вякнешь, в калошу сядешь, напяливаем на лица гнилые улыбочки терпения, снисходительные, елейные, бакалейные, согласитесь, не очень приятно всё это выслушать, как-то и почему-то смертельно и не на шутку струсилось от настырной, звонкой зауми, тарабарщины, в которой трудно сходу разобраться путем; тускло, скучно и бессмысленно улыбаемся, нам предлагают открыть глаза, проснуться, сделать умственное усилие, преодолеть зашоренность, в ответ мы огрызаемся, даем отбрех, тявкаем что-то жалкое, пустое, во всем этом блестящем построении смутно чувствуется что-то подколодное; неясное, тревожное, опасное, баламутное, бунтарское, подпахивающее злым апокалипсисом, чего следует активно сторониться. Соблазн, соблазн. Не хотим! И мы заявляем, что не собираемся ему кадить, шумно рукоплескать. Так-то.