Рука в руке

— Рафаэль… Ты не хочешь говорить об этом?
Я опустошен. Завтра, рано утром, мне нужно быть в офисе… Клянусь, я не хотел, чтобы это случилось. Даже если я и думал убить его, это было всего лишь желанием, не более того. Все, чего я хочу, — это тебя. Я люблю тебя, Рафаэль… Ты говорила мне, что мы пойдем в это итальянское кафе недалеко от Сен- Сюльпис, и…
Но он не договорил, понимая неуместность своей настойчивости. Он не чувствовал ни стыда, ни страха, только лишь щемящую грусть, которая теперь надолго поселилась в его сердце.
— О, Жослин, нет!
Рафаэль боролась с воспоминаниями, которые все больше одолевали ее. Она не хотела унижать Жослина. Сейчас ей с трудом удавалось трезво мыслить. Девушка не могла презирать Жослина лишь потому, что больше не любит его. Она не хотела, чтобы что-то изменилось. Это заставило бы ее тоже меняться. Она будет одна… Рафаэль сползла с дивана на ковер, села, скрестив ноги, и посмотрела на него. Жослин вновь подумал, что потерял ее.
— Что ты собираешься делать? — спросил он сдавленным голосом.
— Я все продам и поеду на юг, найду комнату где-нибудь. Я буду ждать.
Пораженный услышанным, Жослин сел рядом с ней. У него не было слов.
— Ты сошла с ума, — сказал он наконец. — Руис в коме, в Мадриде! Его семья никогда не позволит тебе быть рядом с ним. Виржиль подрался с сыном из-за тебя! Если он не придет в сознание, ты можешь себе представить, какую ответственность они возложат на тебя? Ты не можешь ехать к нему! Где ты будешь ждать? Спустись на землю, черт возьми! Что ты от него хочешь? Хочешь знать мое мнение? У тебя ничего не получится…
Он казался настолько обезумевшим, что Рафаэль прикоснулась к нему, чтобы успокоить.
— Нет, — мягко сказала она. — Я не хочу… Я ничего не хочу. Ты действительно сделал все, что мог, Жослин.
Он покачал головой и сказал с горечью:
— Ты тонешь, Рафаэль! Это все ерунда. Идти на поводу у своей прихоти — это худшее, что ты можешь сделать. У тебя нет денег, нет работы, да ты и не хочешь работать, насколько я знаю! Ты думаешь, Васкесы помогут тебе? Можно хотя бы все обдумать, подождать…
— Подождать? Конечно! Чего ты от меня хочешь? Я хочу быть рядом с ним.
— С ним?
Жослин с трудом сдерживал себя.
— Ты серьезно?
Рафаэль смотрела прямо перед собой невидящим взглядом.
— Знаешь, Жослин, — сказала наконец девушка, — Руис дал мне то, что ни ты, ни кто-либо другой не давали мне прежде, — свободу… Да, свободу! Даже если его больше не будет со мной, я хочу сохранить эту свободу. Он также научил меня быть искренней. Мы с тобой никогда не были такими. Ты делал то, что тебе было выгодно. Я делала вид, что люблю тебя. Но это было раньше. Теперь меня это не волнует… Гораздо менее унизительно зависеть от безумца, чем от мудрого. За две недели, проведенные с ним, я получила больше, чем за два года с тобой.
Жослин смел на пол все, что было на журнальном столике. Он вновь почувствовал сильную боль от потери. Он поехал в Севилью после того, как она немного утихла. Он мечтал об убийстве Руиса, но у него никогда не хватило бы мужества это сделать. Жослин утешал Рафаэль, не пытаясь завоевать ее расположение. Он даже согласился зайти к ней в квартиру. И все это только для того, чтобы узнать то, что уже знал! Могло ли ему стать еще больше не по себе? Убережет он ее от ошибок или нет — ему было все равно. Вторая неудачная попытка вернуть Рафаэль еще больше усилила боль. Жослин потерял и доверие девушки. Он знал также, что у него нет никаких шансов снова встретить Руиса и свести с ним счеты.
— Я никогда не думал, что ты можешь вести себя как дурочка, которая потеряла голову из-за…
— Из-за кого?
Безразличие Рафаэль было хуже, чем пощечина. Жослин заплакал.
— Из-за этого самовлюбленного ублюдка, который думает, что можно сделать женщину счастливой одним взмахом своей шпаги. Он примитивен! Ты разделась, и ему это понравилось, да, детка? Знаешь, где этот невежа проводит лето? На пастбище! Он целует там своих любимых быков!
Жослин остановился, задыхаясь. Рафаэль взяла пепельницу, чтобы собрать битое стекло и окурки, разбросанные по ковру. Ее руки дрожали.
— Как ты изменился, — сказала она. — Все твои прежние рассказы про Васкесов, корриду и Камарг теперь приобретают иной смысл. Ты все время насмехаешься над Руисом! Но знаешь, мне все равно… Я буду любить его, так или иначе. Что бы ни случилось, я вижу на арене не только кровь и жестокость… Ты говоришь все это, чтобы достойно уйти.
Она посмотрела на него и холодно добавила:
— Знаешь, ты не можешь ничего с этим поделать. Какая разница, сколько ему лет, какая у него работа или цвет глаз? Что от этого изменится? Важно то, что я люблю его. Что ты можешь сделать? Ты для меня — воспоминание и ничего более. Молчи, пожалуйста, оставь меня, я хочу закончить свои дела…
Он медленно поднялся.
— Как хочешь, ты свободна. Мы попрощались.
Казалось, он постарел на несколько лет. Рафаэль не жалела его. Она хотела видеть его сильным. Жослин провел рукой по ее волосам, словно этим жестом хотел благословить ее, и девушке стало не по себе.
— Прощай, детка, — тихо сказал он.
Жослин быстро вышел, прикрыв дверь. Рафаэль глубоко вздохнула и легла на диван. Ей было тридцать лет, и, сколько она себя помнила, вокруг нее всегда царила атмосфера компромиссов и заброшенности. Девушка руководствовалась только своими мелкими желаниями и порывами. У нее не было особых интересов. Она просто хотела жить! И с Руисом ее мирок наконец-то лопнул, все перевернулось с ног на голову, преобразилось. Раньше она не задумывалась о возможности жить иначе. Любовь! Она встретилась неожиданно, и не было времени для того, чтобы все осмыслить. Она готова платить, если это необходимо. Но! Рафаэль знала, что это действительно тяжело. Эту неделю счастья невозможно было забыть. Она снова и снова мысленно была на арене Маэстранцы и видела перед собой рога быка Миура. Какой ужас, какое наказание… Без Руиса не будет ничего. Руис жив. Это единственное, о чем Рафаэль хотелось думать. Руис будет жить, иначе мир погрузится во тьму.
  
12
 
1 октября
Руис открыл глаза и увидел перед собой что-то яркое, ослепляющее. Ему сложно было сфокусировать зрение. Первое, что он наконец различил, было лицо матери. Затем он почувствовал сильную колющую боль в груди. Руис приоткрыл рот, чтобы вдохнуть. Воздух обжег все внутри. Трубка в горле мешала ему говорить. Мария вскочила, опрокинув стул, и выбежала из комнаты. Руис только что пришел в себя после шестидневной комы. В голове билась смутная мысль, что бык не победил и в это воскресенье в Севилье еще не пробил час его смерти. Он попытался вспомнить имя быка с фермы Миура, едва не затоптавшего его, и снова увидел перед глазами черную морду, огромные, выкатившиеся из орбит глаза и острые копыта. Он почувствовал, как рог пробивает ему грудную клетку и проникает в легкое. Бунтарь… Руис внимательно посмотрел на аппарат в изголовье кровати, к которому он был подключен. Нужно все забыть, иначе ему никогда не хватит смелости вновь выйти на арену. От боли по его щекам потекли слезы. Ему вдруг захотелось, чтобы мать вернулась, было страшно остаться одному. Вдруг Руис увидел незнакомого мужчину, который стоял возле кровати и смотрел на него.
— Вам очень больно? Я сделаю укол. Вам повезло, господин Васкес. Все обошлось без серьезных повреждений.
Не в силах сопротивляться, Руис позволил сделать укол, спрашивая себя, что могут означать эти слова и что скрывается за ними. Удача? Полный триумф в Севилье? Врач поднял опрокинутый Марией стул и сел на него.
— Через две минуты вам станет легче. Тем временем постараюсь все объяснить. Вот уже шесть дней, как вы в Мадриде. Ваш отец настоял, чтобы вас перевели сюда, поскольку начальник местной службы — ваш близкий друг. На мой взгляд, ваш отец был неправ. Однако он поступил так, полагая, что здесь вам будет лучше. Вам оказали квалифицированную помощь на месте происшествия. Хирурги на арене совершили чудо. Вы им подкинули тяжелую задачку…