Кашель на концерте
Ах, моя возлюбленная… Моя далекая, далекая, дорогая голубка… Если бы ты была рядом! Я бы бросился очертя голову в это прибежище несказанно прекрасных мечтаний, я бы отринул прочь все-все и пошел ей навстречу. Ей, далекой, безымянной, единственной… Навстречу ей, моей подлинной родине. Про которую я однажды, если Господь будет милостив ко мне, напишу последние стихи, и они будут прекраснее прежних: такова будет Его воля… Да, самыми прекрасными из моих стихов будут стихи о тебе — тебе, самой близкой мне и самой далекой из всех людей на земле. Ты, ты… Когда-нибудь ты будешь со мной…
Внезапно кто-то грубо толкнул меня, и я в испуге обернулся, смущенный и раздраженный. Передо мной было лицо пожилой женщины, по-видимому намеренно толкнувшей меня. Тут я очнулся и вернулся в так называемую действительность: подлинный облик зала ожидания надвинулся на меня. Грязно и душно… жалкие и уродливые лица, уставшие от жизни люди, угрюмо глядевшие по сторонам, сидя на тюках, по виду которых никак нельзя было поверить, что в них упакованы вещи, которые стоило бы хранить. Но старая женщина нетерпеливо подергала меня за рукав. «Молодой человек!» — сказала она. Теперь я посмотрел на нее внимательнее: она сидела на стуле подле меня. Седые волосы… грубое суровое лицо… «Крестьянка», — подумалось мне. Блекло-голубой платок на голове, морщинистое лицо, отекшие, натруженные руки. Я ожидающе смотрел на нее. «Да?» — ответил я. Она вроде бы немного помялась, но потом торопливо сказала холодным тоном, указывая пальцем на мою коричневую шляпу, лежавшую у меня на коленях:
— Не хотите ли обменять ее? Мне бы она пригодилась… Для сына!
Я не удивился. Тому, кто по полдня просиживает в залах ожидания, известны секреты так называемой современной экономики, в которой тайной мерой вещей является сигарета, а формой торговли — обмен. Я слабо улыбнулся:
— Да нет… Мне она и самому нужна. У меня, кроме нее, почти ничего нет, а потом — на дворе-то еще январь.
Старуха раздражающе спокойно покачала головой.
— Какой там январь! — язвительно заметила она. — Вы что, не видите, что наступила весна?
И она ткнула пальцем вверх, указывая на потолок зала, словно именно там можно было увидеть приход весны. Я невольно поглядел туда же. Старуха отвернулась и стала копаться в одном из узлов, лежавших на полу рядом с ней. При этом она толкнула молодого парня, который спал, сидя за столом и подперев ладонями голову. Парень сердито открыл глаза, тихонько выругался и, обхватив голову руками, опустил на столешницу. Молоденькая девушка с книгой, сидевшая напротив, на миг подняла глаза, наморщив лоб, поглядела на меня и старуху и вновь погрузилась в чтение. Старуха наконец нашла то, что искала, и своими натруженными руками положила на стол большую круглую буханку, источавшую аромат свежего хлеба.
— Я дала бы вам за шляпу вот это! — сказала она равнодушно.
Сдается мне, что взгляд, который я бросил на хлеб, предрешил судьбу моей шляпы. О, я отнюдь не коммерсант! И знаю, что мне надо было напустить на себя гордый вид. И не думать о хлебе, а заставить старуху умолять меня, не удостоив буханку взглядом. Но я — не коммерсант, как уже было сказано. А кроме того… При виде свежего хлеба с темной поджаристой корочкой мой голод вернулся ко мне! Со скоростью мысли он вдруг появился откуда ни возьмись, на этот раз махая хвостом и дружелюбно взлаивая, словно молодой песик, который тихонько подвывает от радости и обнюхивает фартук своей хозяйки. Нагулявшись в каких-то неведомых далях, он вдруг восхитительным прыжком вернулся ко мне. Да, по моему взгляду на хлеб, видимо, все было ясно. И старуха раньше меня самого поняла, что получит мою шляпу… О, эти крестьянки могли бы написать книгу о психологии голодных! Разумную и меткую книгу! Сколько голодных слонялось возле дверей ее дома! Но я невольно заупрямился.
— Нет, нет и нет! — энергично возразил я и машинально прикрыл рукой шляпу, как бы пытаясь ее защитить. — Нет… за одну буханку!
А взгляд мой заметался между хлебом, шляпой и каменным лицом старухи.
— Нет! — повторил я еще раз, стараясь придать своему голосу твердость. — За буханку я не согласен!
Старуха явно удивилась:
— Разве вы не голодны?
Я мгновенно прикинул, не стоит ли мне схватить буханку, нахлобучить шляпу и дать стрекача. Каким подлым способом она выманивает у меня шляпу! Но тогда я уже не смогу со спокойным сердцем входить в этот зал. Я энергично покачал головой. Старуха слегка улыбнулась — как мне показалось, немного мягче, — потом молча нагнулась и вытащила откуда-то из-под своего стула еще одну буханку.
— Ну а теперь? — спросила она, празднуя свой триумф. На ее лице ясно читалась радость одержанной победы.
Меня опьянила мысль о том, что мне стоит произнести только одно коротенькое словечко «да», чтобы стать обладателем двух буханок, источающих аромат свежего хлеба. Но тут в меня, видимо, вселился дьявол в образе духа коммерции.
— Вы должны дать мне… еще немного денег, — пробормотал я, краснея, — ведь я безработный…
Старуха вмиг обозлилась. «Безработный?» — повторила она, недоверчиво растягивая это слово. Я лишь молча кивнул, все больше заливаясь краской, потому что молодая девушка, сидевшая напротив, опять недовольно оторвала глаза от книги.
— Двадцать марок, — храбро выдавил я, ставя все на карту. И, словно дьявол в самом деле вселился в меня, принялся игриво вертеть свою прекрасную коричневую шляпу на пальце, как делают всякие пижоны. Ведь я знал, что это было вроде как нежным прощанием с ней. Старуха покопалась в старом кожаном кошельке, недовольно вытащила оттуда несколько банкнот и положила их рядом с буханками.
— И покончим с этим! — резко бросила она.
Получилось, что я, сам того не желая, оказался в положении человека, который провернул бессовестную сделку. А старуха бросила на меня такой взгляд, словно я был самым подлым обманщиком, какого она видела в жизни. Отрывисто дыша, я насчитал двенадцать марок. Двенадцать марок и две буханки — какое неслыханное богатство! И как быстро я все сосчитал! Четыре немецкие или три бельгийские… это два доллара! Я сунул деньги в карман, придвинул буханки к себе и быстро протянул старухе свою шляпу. Прежде чем шляпа исчезла под ее стулом в том же невидимом узле, она придирчиво повертела ее в руках с таким выражением лица, словно перед ней безусловное дерьмо. Я почувствовал себя законченным преступником… Потом мой голод лихо перемахнул через все, я отломил от буханки большой ломоть и попросил пробегавшего мимо официанта принести мне еще одну кружку пива…
После того как голод заполучил свой кусок, я сразу же опять ощутил свое одиночество. Я даже забыл, что в кармане у меня лежат деньги на сигареты. Приятная серая пелена моих мечтаний вновь застлала глаза… Ах, разве сегодня не такой день, когда могла бы появиться моя возлюбленная? Разве она не была уже на пути ко мне — золотые волосы, черные глаза и такая улыбка, которая знает все-все… Она уже близко… еще ближе, совсем близко! И конечно же она голодна! О, моя возлюбленная, конечно, голодна… И я не стою перед ней с пустыми руками. Ей, наверное, холодно, ах, я укрою ее всем теплом этого весеннего дня… А если в ней живут страх и боль, сердце мое открыто ей навстречу. А мне — мне ничего от нее не надо, кроме этой ее улыбки, этой всезнающей улыбки. И если у нее нет крыши над головой, я уступлю ей свою комнату и кровать, а сам с удовольствием посплю на голом полу. Ах, только бы она пришла и принесла с собой улыбку… Я доверю ей всё, все мои мечты станут ее мечтами, даже свои воспоминания я подарю ей. А она подарит мне только свою улыбку…
Внезапно меня охватил страх! Боже мой, может, я все это увидел во сне? И меня обманули все мои ощущения и ничего этого я не видел и не слышал? А я просто лежал в постели, и меня обвели вокруг пальца смутные видения весны… А на самом деле не было ни шляпы, ни хлеба, ни зала ожидания… Может, я наконец, наконец-то сошел с ума?
Нет. Это было правдой… Ведь я это видел, я это чувствовал, ах, я это совершенно точно знал: за окнами смеркалось и опять похолодало… Ледяным воздухом потянуло и по ногам, и по голове, и я в отчаянии стал искать свою шляпу. О, моя шляпа! Вы не поверите: я не ощутил ни тени раскаяния, только обиду. Нет, я не раскаивался в том, что обменял свою шляпу. Мне было просто обидно, что ее у меня нет, а холод наступил ужасный. Мне предстоял еще долгий путь до моей комнаты с кроватью, в которой я мог от него укрыться… О, моя кровать!