Сазан

– Не, – сказал Гуня, – зачем меня убивать? Разве это хорошо – убивать людей?
Гуня послюнил палец и начал чистить пятнышко на стволе автомата.
– Я могу вылезти в ход, – сказал Гуня, – в оранжерее есть ход. Я рассаду сажал и видел.
– Ход? Куда?
– А черт его знает. Под стену, а может, через озеро.
Сергей вытаращил глаза, и в голове у него завертелось. «Ход из оранжереи? А почему нет? Построил же Севченко коридор между двумя домами? Почему бы ему не выстроить ход из оранжереи, к зданию на той стороне, если он собирается его купить?»
А Гуня вытер автомат рукавом, высморкался и добавил:
– Слушай, я тебя выпущу через ход, а ты арестуешь Шакурова, ладно?
Гуня двигался как во сне. Где-то, наверняка без ведома Давидюка, он накачался дрянью, соломкой или даже пуншем. Он отцепил левую руку Сергея от кровати, и он долго возился с замком в дверях, так долго, что Сергей испугался, что у Гуни нет ключа.
Они спустились по узкой витой лестнице и прошли в оранжерею. В маленьком бассейне бормотал озонатор, и где-то справа мощный прожектор бил за ограду, высвечивая верхушки леса и толстый, намазанный на небо, слой облаков.
Откуда-то – далеко-далеко – раздался лай дежурной овчарки и шум съезжающего в гараж автомобиля – это, вероятно, приехал Шакуров.
– Ну, где твой ход? – спросил Сергей.
Гуня поманил его к какому-то дереву, похожему на гигантский куст пиона с коленчатыми стеблями.
– Смотри, – сказал он.
Сергей стал смотреть.
– Но это не ход, Гуня, – сказал Сергей. – это норка крота. Или землеройки.
– Ну и что? – удивился Гуня, – может, это ход под стеной. Может этот крот даже через озеро переполз.
Сергей поглядел на своего охранника, и ему захотелось смеяться. Это был неплохой ход для постмодернистского романа – бежать из темницы по кротовой норке. Севченко пренебрег постмодернизмом и наверняка не установил в кротовой норке сигнализацию. К сожалению, он, лейтенант Сергей Тихомиров, не был героем постмодернистского романа, а был простым советским ментом, и он не умел лазить по кротовым норам.
Голова Сергея резко и внезапно закружилась. Сергей растерянно сел на землю и, наверное, на мгновение потерял сознание. Он очнулся оттого, что болела рука, а ниже пояса он ничего не чувствовал. «Ноги украли» – подумал Сергей. Он протянул руку и ощупал штаны. Ноги были на месте.
Гуня стоял над ним, крепко ухватив в лапах автомат, и с любопытством смотрел на лежащего человека.
– Или ты полезешь в эту дырку, – сказал Гуня, или я буду стрелять.
– Гуня, – сказал Сергей, – мы не может пролезть в эту дырку. А если ты будешь стрелять, ты разбудишь Давидюка, и он тебя убьет.
Гуня озадачился.
– Слушай, – сказал Гуня, – если эта дырка понарошку, то и стрельба тоже понарошку? Значит, Давидюк ничего не услышит.
Сергей встал на ноги и сказал:
– Шизофреник!
Этого не следовало говорить. Гуня отскочил от мента, как вспугнутая мышь, и передернул затвор автомата. Сергей шагнул вперед.
– Не подходи! – заорал Гуня.
– Да вы что, Баркин?
– Не подходи, – все вы такие. Сазан такой, Шакуров такой, Давидюк такой, ты такой – как вам от Гуни чего-то надо, так Гуня добрый, а как Гуня сделал, что надо, так пошел Гуня к черту…
***
Вечером Шакуров вышел из квартиры в сопровождении своих новых охранников. Его ждал белый шлангообразный «Линкольн». На нем был длинный, слегка отливающий серебром плащ, и руки его, без перчаток, нервно сжимались и разжимались. Шакуров посмотрел на часы: было 10:36. Один из охранников сел за руль «Линкольна», а другой вернулся в квартиру.
В 10:52 белый «Линкольн» выехал за кольцевую и помчался по пустынному шоссе. За городом туман сгущался все больше и больше, придорожные фонари сверкали, как нимбы святых на иконах, и водителю при свете приборной доски было видно, как его седока трясет мелкая дрожь.
Когда они проехали Шилково, лицо Шакурова исказилось, он поспешно нашарил в кармане платок и прижал его к губам.
– А вы нервный, – сказал водитель.
– Остановите машину, черт вас побери.
«Ща весь фрак заблюет», – подумал водитель. Семиметровый «Линкольн» неторопливо остановился перед небольшим мостом через речку. Шакуров выскочил и побежал по откосу вниз.
Водитель пожал плечами и закурил сигарету.
Прошло минут пять. Шакуров вышел из-под моста. Он взбирался по насыпи, держа руки в карманах, и его серебрящийся плащ мягко поблескивал в тумане.
– Наблевался? – спросил водитель.
Человек в белом плаще поднялся на обочину и вынул руки из карманов. В руках у него был тяжелый пистолет с глушителем. Плащ на нем был тот же, что на Шакурове, но это был не Шакуров, а Сазан. Водитель полез в карман.
Сазан нажал на курок, водитель булькнул и завалился назад.
На обочину поднялись еще несколько людей. С пяти вечера они лежали вдоль всего двадцать девятого километра. Водителя выкинули в канаву, и парень в камуфляже уселся на его место. Сазан сел рядом и завертелся, осматриваясь: все ли в порядке?
Потом к машине подошел Шакуров. В одинаковых белых плащах они с Сазаном казались почти близнецами, – только Шакуров был чуть ниже.
– Мне с тобой не надо? – сказал он.
– Нет, Сашенька. Там будут стрелять.
– Валерий, – сказал Шакуров. – Лейтенант Тихомиров уволен из органов.
– За что?
– Я тебе говорил, что этот человек не продается. По-моему, он стрелял в Севченко. Не понимаю, почему Севченко жив.
– О, – согласился Сазан, – если он стрелял из своего пистолета, то он вряд ли попал в Севченко.
Рядом притормозил «Рейнджровер». Сазан опять вылез из «Линкольна», и его люди быстро перегрузили в машину два больших чемодана, принадлежавших тому почтенному поколению переносных вместилищ, с которыми советские офицеры возвращались из обильной трофеями Германии, а добровольцы ехали на целину. Чемоданы были как чемоданы, только на одном из них была вырезана дырочка, и в эту дырочку любопытно таращилась закрытая колпачком черная кнопка. Из ручек чемоданов торчали два красных проводка, зачищенных на концах. Чемоданы погрузили на заднее сиденье, Сазан взял проводки, соединил их и замотал изоляцией.
– Это что такое? – спросил Шакуров.
– Езжай домой, Саша.
Машина уехала, а Шакуров остался стоять на дороге. К нему потихоньку собирались люди. Подъехал «Рейнджровер» и забрал троих. Подъехал грузовик и увез еще двух. Последней подъехал синий «БМВ» Шакурова с его старым водителем. Шакуров сел в машину, та развернулась и помчалась обратно в Москву.
«Рейнджровер» проследовал за Сазаном через первый переезд. Миновав отстроенный Севченко мост, который вызвал в поселке столько неодобрительных пересудов, «Рейнджровер» остановился. Мост был небольшой, метров десять, и по случаю начинающейся весны вода в овраге, перемешанная со льдом и сухостоем, билась в метре от его бетонных опор. Андрей Городейский, недавний милиционер, вышел к середине моста, наклонился над ворчащей водой и закрепил на опоре круглую и плоскую, как пицца, противопехотную мину. На мгновение, в свете фонаря, ему бросилась надпись на опоре, выцарапанная, наверно, зимой, когда ручей был весь во льду.
Надпись призывала бить буржуев.
Городейский и его напарник, заминировавший вторую половину моста, вернулись в машину.
Меж тем грузовик, украденный четыре часа назад у мертвецки пьяного водителя, проследовал по мосту к второму переезду.
Между грузовиком и «Рейнджровером» имелась радиосвязь, но люди сидели молча и не переговаривались друг с другом. На заднем сиденье «Рейнджровера» лежала радиостанция «Томагава», настроенная на милицейскую волну, и время от времени какое-либо из сообщений «Томагавы» вызывало в машине нервный смешок.
– А этот, семнадцатый, – похоже, что они катаются по Минке, – сказал человек по имени Гриша Гвоздь, который был в «Рейнджровере» за главного.