Страна призраков
В этот момент случилось нечто, отчего Найл изумленно застыл. Буквально в паре метров от места, где он сидел, из потолка спускалось некое источающее свет существо; спускалось будто через отверстие. Вместе с тем нa отверстие там не было и намека: свод потолка проглядывал сквозь мреющую дымку вполне явственно. Цвет у создания был желтоватый, а форма округлая, с полметра в поперечнике. Из туловища торчали миниатюрные ворсистые щупальца, помахивающие на манер корявых ножек. Вот создание прошло сквозь потолок пещеры целиком и с мягкой плавностью пузыря продолжило неторопливо снижаться. Достигнув сухой листвы на полу, оно при ударе чуть качнулось, вслед зачем беспрепятственно двинулось дальше вниз. Последнее, что ухватил взор Найла, прежде чем удивительный пришелец исчез в полу, было подобие желтого волокнистого вихра на его голове.
То же самое происходило по другую сторону пещеры. Проникший через потолок пузырь желтого света с волосатыми жгутами-щупальцами угодил прямо на голову одного из хамелеонов и, отскочив словно мяч, прошел сквозь пол и был таков.
Найл снова отгрыз кусочек корня, отметив, что по-прежнему не удается сопоставить вкус ни с одним из известных. Он явно более резок — как лук по вкусу резче, чем картофель. Но это, пожалуй, единственное, что поддавалось констатации.
И опять, стоило сосредоточиться на этом, понимание собственной идентичности оказалось словно поглощенным. Он сам становился вкусом того, что ел, — ощущение вполне сродни выходу за пределы собственного тела.
Продолжая пожевывать корень, он оторопело наблюдал, как из противоположной стены проступило еще одно щупальце, напоминающее пушистый кошачий хвост зеленого цвета. Щупальце плавно колыхалось, вроде водоросли в струях течения. Вот оно распушилось на десяток других «хвостов», похожих на длинные волокна все той же водоросли. Образовавшиеся охвостья тоже разделились, те разветвились в свою очередь, и так продолжалось, пока щупальце не превратилось в дымку зеленоватого свечения, которая, крутнувшись мелким султанчиком, истаяла.
Найлом овладело подозрение, что странные эти сущности — порождаемая угощением иллюзия, видимая ему одному. Он решился на эксперимент. Порывшись в чашке, остановил выбор на зеленом кусочке в форме кубика. Он был жестче остальных, а по вкусу кисловатый, похожий на какой-то фрукт. Стоило Найлу сосредоточиться до момента, пока самоидентичность не «поплыла», как воздух заполонили некие пурпурные ромбы, нисходящие тихо, подобно осенним листьям. Мягкие, словно живые, они извивались с ленивой грацией, как языки огня. Один такой приземлился Найлу на ладонь, оказавшись до странности холодным, словно снежинка.
Впечатление было такое, будто съедобные коренья работают вроде наркотика, с той разницей, что воздействие их приходится на состояние сверхчувствительности. Каждый из них как бы стремился поговорить с Найлом, донести что-то своим, присущим именно ему голосом.
Один из кореньев и впрямь напоминал сельдерей. Когда Найл взялся его жевать, ничего этакого вначале не происходило. Но вот обнаружилось, что торчащий из потолка бурый древесный корень тихо светится пульсирующим голубоватым светом. Когда Найл, приподнявшись, в него вгляделся, стало видно, что на поверхности корня кишат малюсенькие верткие личинки, источающие едко-синий свет. Они, похоже, были неотъемлемой частью своего местообитания. Но стоило присмотреться к личинкам, как они попросту исчезали, оставляя глазу лишь облепленный бурой землей корень; впрочем, они тут же вновь объявлялись во всей красе, если не приглядываться.
С обновленным любопытством Найл поднес ко рту очередной кусочек угощенья. При этом, жуя, он сфокусировался. Ожидая привычное уже головокружение, предшествующее потере идентичности, невзначай обратил внимание на пульсирующий сгусток лазоревого света — точнее, на то, как тот снова и снова будто выворачивается наизнанку. Поскольку Найл был вне собственного сознания, пульсирующий сгусток сохранялся в поле зрения. Вдруг к сгустку подплыл один из тех желтых шаров и, метнувшись, хищно сглотнул — так крупная рыба хватает креветку.
Ближе к донышку чашки лежали кусочки поменьше, некоторые буквально с ноготок. Интересно, а если запихать в рот с полдесятка — возникнет разом с полдюжины галлюцинаций?
О безрассудной поспешности пришлось тут же пожалеть. Не начав еще жевать, Найл попал под такой сонм странных ощущений, что его буквально оглушило, а сознание скакнуло в недосягаемую даль. Ум тотчас опустел и умолк. Напрочь стерлось всякое понимание того, кто он и где находится. Все равно что подвиснуть в белой пустоте.
Через несколько минут сознание возвратилось, и Найл обнаружил вокруг себя неимоверное разнообразие текучих полупрозрачных тварей — стольких размеров и оттенков, как будто он вдруг окунулся в полный живности аквариум. И все эти живые порождения были такими яркими и рельефными, что всякое подозрение насчет иллюзорности рассеивалось само собой. Они несомненно существовали, были частью той реальности, которую человеческие органы чувств обычно игнорируют. То же самое касается пещеры, в которой он сидел, и нависающей над ним толщи. Стало вдруг очевидно, что она исполнена вибраций — вибраций древесных корней и беспрерывно преображающей почву плесени, и червячков, личинок и микробов, которым плесень дает жизнь, и даже бесплодной глины и камней.
Достигая определенного пика интенсивности, эти вибрации преображались в крохотные синеватые пузырьки, которые, всплывая в воздух, льнули к ближайшим материальным предметам. Особая тяга у них, похоже, была к покрывающему стены пещеры буроватому лишайнику, куда они налипали подобием переливчатой синеватой изморози. Иногда пузырьков становилось так много, что они срастались в пузырь покрупнее, каковой пузырь плавно откочевывал прочь. Это, инстинктивно догадывался Найл, были простейшие формы жизни. Когда он из любопытства прикоснулся к особо крупному пузырю, тот лопнул, а палец ощутимо кольнуло электричеством.
Тут Найл понял, для чего хамелеоны дали ему на пробу свой сок земли и коренья. Им хотелось донести до гостя, что он живет в мире, изобилующем формами жизни, которых он обычно не сознает.
Почему же он прозревает мир вглубь несравненно слабее, чем обитатели этой пещеры? Ответ был очевиден: потому что ум его находится в беспрестанном неистовом движении. Он словно всадник на бешено скачущем коне, и для этого седока проносящийся пейзаж не более чем лента сливающейся ряби.
Самой наглядной иллюстрацией был бы, наверное, хронометр, лежащий теперь на дне реки. Помнится, получив от Дориона — лучшего механика в городе жуков — эту вещь в подарок, Найл подолгу сидел, следя за неторопливым движением секундной стрелки по циферблату. Если присмотреться к минутной стрелке, различалось, что и она ползет. А вот часовую отследить не выходило почти никогда: внимание утомлялось от такого нудного занятия.
Тут до него внезапно дошло: хамелеоны, даром что не глядят в сторону гостя, все как один чутко сознают его присутствие. Они резонируют с умом Найла и улавливают все, что он думает и чувствует с той минуты, как приступил к еде.
Сделалось как-то неловко, все равно что на людях разговаривать с самим собой. Но это вскоре прошло. Найла вовсе не подслушивали. Они просто читали его разум — точно так же, как он мог считывать их мысли. Причем во время этой процедуры он, Найл, казался им таким же странным и диковинным, как и они ему. Их зачаровывала сама способность его сознания действовать прямолинейно, напролом — у них не укладывалось, к чему такая жесткая концентрация и поспешность. Для них он был существом, чья жизнь мчится в темпе, от которого попросту голова кругом.
Теперь, когда Найла удалось умерить до их собственного темпа, он понял, что этого они пытались добиться с того самого момента, когда вытащили его из реки. В противном случае — пока ум его не достигнет определенной точки расслабленности — установить с ним контакт было бы просто невозможно. Теперь же, по достижении глубинной релаксации, обратная связь получалась, потому что он разделял неторопливый, непринужденный ход их сознания.