След на афганской пыли
– Дайте мне на минутку свой фотоаппарат.
Мужчина тут же выполнил требование сотрудницы выставки.
– Я думал, что запрет не такой строгий и не распространяется на любительские съемки.
– У вас в памяти аппарата только снимки с выставки?
– Нет, но можете уничтожить все. Так будет быстрее.
Мария быстро стерла все снимки, записанные на флеш-карте фотоаппарата, и вернула его бородачу.
– Будь на моем месте охранник, он давно бы уже выпроводил вас на улицу.
– Большое вам спасибо, – перевел дух мужчина, поняв, что он еще легко отделался. – Кстати, меня зовут Наджибул Бурталава. Я преподаватель истории… – говоривший замялся, – одного из провинциальных университетов.
Женщина списала расплывчатый ответ на волнение и представилась:
– Мариам Воронцова, хранительница Казанского музея, того самого, экспонаты которого вы только что фотографировали, – саркастически заметила она, – кстати, можно узнать, почему университетский преподаватель истории играет в одной группе с музыкантами? Если не хотите, можете не отвечать. Мне просто любопытно.
Мужчина ухмыльнулся – на его лице не осталось и следа от волнения.
– Игра на домбре – мое хобби и моя вторая работа. Каждый месяц мы с товарищами ездим с гастролями по городам Афганистана, зарабатываем деньги. Ведь на одну зарплату преподавателя семью не прокормишь. Другое дело – у вас, в Европе.
– У нас в России с зарплатами тоже не ахти, особенно преподавательскими, – ответила женщина и протянула бородачу буклет, – берите, тут фотографии всех экспонатов. Так что можете не переживать, что я удалила ваши снимки. Просто право на распространение изображений раритетов на территории Афганистана мы передали вашему Министерству культуры. Приходится соблюдать договоренность.
Безобидное лицо профессора, которое еще мгновение назад вызывало жалость, стало вдруг напряженным.
– Это возмутительно! – рассматривая портрет российского востоковеда на последней странице буклета, захлебываясь слюной, приговаривал бородач, – вы, как я понимаю, мусульманка и должны знать, что изображения людей и животных в исламе запрещены.
– Я только писала некоторые тексты и составляла каталог, – спокойно ответила женщина, – а сам буклет печатался в Твери. Скорее всего оформитель не потрудился учесть эту тонкость. Экспонаты хоть и имеют отношение к религии, но выставка – мероприятие светское.
– Это… Это… – Бородач не находил нужных слов.
«Странный он какой-то… Для преподавателя в светском учебном заведении слишком ортодоксален».
Неожиданно раздался слабо различимый шум, исходивший то ли снизу, то ли из-за стен. Разобрать откуда было невозможно. Присутствующие в зале гости стихли, прислушиваясь к нарастающему шуму, медленно переходящему в гул. Казалось, что неподалеку от здания заходит на посадку большой авиалайнер.
– Землетрясение, – только и успел крикнуть преподаватель истории и со всех ног побежал к выходу.
В зале началась всеобщая паника. Толкая друг друга, люди бежали на улицу. Поскольку единственной женщиной на всю выставку была только Мариам, а она бросилась в глубь здания искать своего сына, то мужчины повели себя совершенно не по-джентльменски, пихая и отталкивая друг друга на пути к выходу. Стены и пол вибрировали, посыпалась на пол штукатурка. Здание сотрясало, как отсек транспортного самолета, попавшего в восходящий поток воздуха.
Даже охранники, которые по логике вещей должны были успокаивать людей и организованно выводить их на улицу, сами спасались бегством. Лишь Баренцев да директор Казанского музея стояли в оцепенении, не отрывая глаз от исламских манускриптов и кисв. Желание покинуть сотрясаемое подземными толчками здание, которое в любое мгновение могло сложиться как карточный домик, было велико, но должности заставляли подумать об экспонатах и о людях.
– Помогите Маше забрать ее сына. А я пока попробую организовать спасение экспонатов, – самоотверженно произнес директор.
– Лучше спасайтесь сами. – Баренцев бросился вслед за Воронцовой.
Материнский инстинкт сработал безотказно. Сбросив туфли на каблуках, Мариам побежала к двери комнаты отдыха. Грохот, треск, крики – всего этого женщина не слышала, все лишние звуки мозг попросту отключил. Как в немом кино, беззвучно осыпалась штукатурка. Она рванула на себя перекошенную в коробке дверь, та не поддалась. Подоспевший Баренцев ударил в дверь плечом. С хрустом проломилась фанерная вставка.
– Через окно! – крикнул он хранительнице, хватая перепуганного мальчишку.
– Все в порядке, Миша. – Поставив ребенка на мокрый асфальт площади, женщина вместе с горожанами наблюдала за вибрирующими стенами здания.
Где-то там внутри все еще находился директор Казанского музея, оставшийся до последнего охранять экспонаты. Возможно, пытался вскрыть электронными ключами тяжелые контейнеры и вынести то, что мог удержать в руках. С соседних улиц уже доносились завывания сирен машин «Скорой помощи» и спасателей. Оставалось надеяться на то, что здание все же выстоит и ценные исламские экспонаты не окажутся погребенными под каменными блоками школы-медресе.
* * *Час пик в Москве, как и в других мегаполисах мира, наступает с приближением сумерек. Особенно это ощущается в центре столицы. Сотни машин стоят в больших пробках, длина которых подчас достигает нескольких километров. Водители нервничают, изредка давят на клаксоны, будто от этого что-то изменится, ругаются. Дорожные инспекторы делают вид, что не слышат и не видят этих нарушений порядка, махают жезлами, стараясь возобновить движение. Но, как правило, их усилия – лишь видимость действия, а пробки рано или поздно рассасываются сами собой.
Как раз в одну из таких пробок на Каширском и попал черный лимузин с трехцветным пропуском на лобовом стекле. Длинному автомобилю было трудно лавировать в густом потоке машин, не помог даже милицейский «Форд» сопровождения с включенными мигалками. Водитель правительственного автомобиля постоянно давил на тормоза, чтобы не стукнуться капотом в багажник ментовского «Форда».
– Пропустите! Повторяю, пропустите, примите вправо, освободите проезжую часть!.. – вылетало из громкоговорителя машины сопровождения.
Но толку от просьб, предупреждений и угроз было мало. Поток машин уже замедлился до скорости ленивого пешехода, в соседних рядах не оставалось свободного места, чтобы перестроиться. «Обычные смертные» ехидно поглядывали на темневшие за тонированными стеклами лимузина силуэты пассажиров. Мол, и кремлевским «небожителям» приходится разделять прелести народной жизни.
– Ненавижу это время суток, – бросил пассажир лимузина – мужчина с маленькими и ухоженными, точь-в-точь как у киношного Эркюля Пуаро, черными усиками.
– Совершенно с вами согласен, Андреевич, – вторил ему генерал в штатском, – хоть на вертолеты пересаживайся. Машин в Москве развелось…
– Вертолеты? Скоро так и будет. В Нью-Йорке наши с вами коллеги в основном по воздуху и передвигаются.
Некоторое время в салоне лимузина царило молчание. Андреевич коснулся указательным пальцем пухлой кнопки на ручке дверцы, посмотрел на генерала. Перегородка между задним сиденьем и водителем медленно поползла вверх.
– Знаешь что, Владимирович, стар я уже для усвоения таких «меседжей», – мужчина в сером галстуке положил на колени кожаную папку, – современные политтехнологи такими терминами сыплют, что аж не по себе становится. Везде американские словечки и обороты.
– Можно подумать, ты их не понимаешь?
– Понять написанное несложно. Но за словами всегда суть стоит, которую этими словами скрыть пытаются. На, лучше сам посмотри. Как-никак, а ты с политтехнологами больше пересекаешься. По-моему, не дело они затеяли.
Генерал в штатском открыл папку, пробежался взглядом по тексту.
– Понятно… – хмыкнул себе под нос, – вот же дела. Из хорошего дела международный цирк задумали организовать. Я понимаю желание «кремлевских мечтателей» создать положительный образ России в глазах афганского населения и всего мира. Вместо того чтобы задействовать транспортную авиацию для доставки гуманитарной помощи потерпевшим от землетрясения, решили пустить автоколонну МЧС с российской символикой, которая должна проехать через весь Афганистан. Мол, это раньше мы тут на танках ездили, а сейчас безвозмездную помощь раздаем. Так сказать, мир– дружба-взаимопонимание.