Дидро в Петербурге
– У Дидро есть обезьяна!
Когда на следующий день княгиня проснулась, был уже полдень, ибо дамы той эпохи устраивали свой lever [12] довольно поздно. На столике у ее по-восточному пышного ложа она нашла надушенное письмецо:
«Богиня! Неприступная!
Я люблю Тебя. Я так безумно люблю Тебя, что отдал бы всю свою философию за один поцелуй Твоих благоухающих уст, свою свободу и свою жизнь за один лишь час блаженства в Твоих объятиях. Я ощущаю непреодолимое стремление делать глупости. Я боюсь, что мог бы однажды забыть, как высоко, недостижимо высоко Ты стоишь надо мной. Поспеши же наложить на меня свои сладостные оковы, или прикажи мне удалиться в ледяные поля Севера, где все коченеет и где, быть может, угаснет и этот пыл, который грозит испепелить меня, угаснет вместе с последним вздохом Твоего верноподданного.
Прочитав эту billetdoux [13], княгиня сначала улыбнулась, склонила голову на руки и задумалась.
Императрица опять заскучала.
Дидро, как источник развлечений и новых впечатлений, иссяк. Лажечников с его намеками на «говорящую обезьяну» тоже, в конце концов, впал в однообразие. Орлов уже давненько наводил зевоту на прекрасную деспотиню.
Что делать?
Этот вопрос все снова и снова задавала себе «маленькая Екатерина», однажды вечером сидя после утомительного заседания Государственного совета у ног неразговорчивой, зевающей подруги.
– Ты что не можешь, наконец, придумать мне какую-нибудь потеху? – чуть не в гневе воскликнула «большая Екатерина», потеряв терпение. – Ты, Катенька, начинаешь становиться нерешительной, невнимательной и, чего доброго, недовольной!
– Ваше величество!..
– Устрой, по крайней мере, хоть маленький заговорчик, – продолжала Екатерина Вторая, – это вызовет кое-какие, пусть и неглубокие, переживания. Одних тогда можно будет высечь, других сослать в Сибирь, а самых главных зачинщиков отправить на эшафот. Пикантно увидеть голову мужчины, с которым ты еще сегодня обменивалась придворными любезностями, назавтра лежащей на плахе. Дашкову взяла оторопь.
– Но…
– Вот это я нахожу пикантным, – проговорила Екатерина, – особенно, когда представляю, что лишь от меня зависит помилование этих, томящихся смертельным страхом людей, что я, одна я вольна казнить их. Однако я, кажется, тебя напугала?
Возникла пауза.
– Ну, – снова начала императрица, – тебе ничего, совсем ничего не приходит на ум?
– Нет, кое-что пришло, – с этими словами княгиня извлекла письмо Дидро и протянула его императрице, которая, прочитав его, начала улыбаться.
– И он сам передал тебе это письмо? – спросила она затем.
– Сегодня утром я нашла его на ночном столике.
– И ты полагаешь, что он в самом деле влюблен?
– Да.
– Безумно влюблен, как он здесь уверяет?
– У меня нет причин сомневаться.
– Ты льстишь мне.
– Как?.. – удивилась княгиня.
Екатерина поднялась с кресла, подошла к зеркалу, поправила снежные напудренные локоны и принялась внимательно всматриваться в свое отражение странным взглядом.
– Впрочем, почему бы и нет, – наконец произнесла она, – я ведь еще красива.
Княгиня чуть не вскрикнула.
Императрица, судя по всему, отнесла как письмо Дидро, так и страсть его на свой счет!
– Тем лучше, – в следующее мгновение решила Дашкова.
– Если он действительно так сильно любит меня… – начала было Екатерина Вторая.
– Он боготворит вас! – воскликнула Дашкова.
– Тогда эта любовная глупость великого философа сулит нам некоторое развлечение, – закончила царица, – однако мы должны проявить крайнюю осторожность, он, кажется, человек не робкого десятка и готов на все. Нам не стоит рисковать своей доброй репутацией в свете.
Дашкова кинулась что-то усердно поправлять в вечернем платье своей монаршей подруги, пытаясь спрятать улыбку, невольно родившуюся на ее озорном личике.
– Добродетель является первым долгом философа, – продолжала Екатерина Вторая, – и я намерена подавать в том хороший пример своим подданным.
Дашкова продолжала возиться с платьем императрицы.
– Ну-ка, присядь ко мне, Катенька, – позвала царица, – и давай обсудим, как нам следует поступить.
Подруги опустились в кресла возле камина.
– Намерены ли вы внять заверениям Дидро, ваше величество? – начала княгиня.
– Да как ты только могла предположить такое!
– Стало быть, вы хотите его отвергнуть?..
– Нимало.
– Тогда что же?
– Держать дистанцию, не подавать виду.
– И?
– Противопоставить его пылу сибирскую холодность, – заключила Екатерина Вторая.
– Чтобы поумерить его или же потушить совершенно? – спросила Дашкова.
– Нет, дурашка, – засмеялась Екатерина, – чтобы еще больше разжечь его.
Напрасно Дидро ждал ответа. Когда он хотел навестить Дашкову, той не оказывалось дома, когда в кружкé императрицы он хотел перемолвиться с ней словом, она всякий раз находила возможность ловко избежать разговора с глазу на глаз – и эта неизменно безразличная, холодная улыбка на ее лице!
А императрица?
Если княгиня была снегом, то Екатерина Вторая казалась льдом.
Дидро начал задумываться о том, не совершил ли он, сам того не ведая, какое-нибудь преступление против Ее величества. И, наконец, его осенило, что все дело было, видимо, в обезьяне, будь она неладна!
Он написал новое послание:
«Богиня моя!
Вы сердитесь? Что означает Ваше молчание? Если Вы хотите казнить меня, то казните скорее, а если вы даже не желаете утруждать себя подписанием мне смертного приговора, то милостиво дайте мне знак: могу ли я еще надеяться или нет.
Завтра вечером на придворном балу красная гайлярдия [14] в волосах будет означать «Да», белая – «Нет».
Он снабдил записку надписью: «Екатерине» и сунул ее за манжету с намерением в тот же вечер передать ее княгине, ибо уже начал сомневаться получила ли она первое письмецо.
Наступил вечер. Собравшихся у императрицы было совсем немного, и это немало осложняло задуманный маневр Дидро.
Однако на несколько мгновений ему удалось занять fauteuil [15] рядом с Дашковой.
– Смилостивитесь, княгиня, – пробормотал он.
– Над кем?
– Надо мной.
– Вы же понимаете ситуацию.
– Возьмите, по крайней мере, хоть эту записку, – он сделал попытку незаметно сунуть ее в руку княгини.
– Безрассудный, за нами наблюдает императрица, – прошептала Дашкова.
Взгляд императрицы и в самом деле остановился на них.
– Но я умоляю вас, – продолжал Дидро, – как же мне быть?
– Видите вон ту вакханку? – после короткого размышления проговорила княгиня.
– Конечно.
– А чашу, которую она держит в руках?
– И ее вижу.
– Положите, пожалуйста, свою записку в чашу, но так, чтобы ни одна душа не заметила. А я тем временем попробую отвлечь внимание императрицы.
Княгиня поднялась и приблизилась к Екатерине.
– Ну что? – с жадным любопытством поинтересовалась та.
– Он снова написал вам, – ответила Дашкова.
– И где же письмо?
– Он именно сейчас собирается положить его в винную чашу вон той вакханки, – промолвила в ответ Дашкова.
– Сделаем вид, будто мы этого не замечаем, – прошептала Екатерина Вторая, играя веером.
На сей раз попытка увенчалась успехом.
Дидро облегченно вздохнул.
На придворном балу поистине сказочного великолепия Дидро появился одним из первых. Нетерпение достаточно яркими красками было нарисовано у него на лице.
Княгиня весьма долго заставила ждать себя.
Наконец она вошла в зал.
У Дидро учащенно забилось сердце.