Герои 1812 года

Не достаточно ли для одного человека?!
Наполеон говорил о Раевском: «Этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы…»
Не умаляя достоинств и заслуг перед Отчизной многих других русских офицеров и генералов времен Отечественной войны 1812 года, можно все-таки отметить исключительное доверие, которое оказывали Николаю Николаевичу Раевскому и князь Багратион, под началом у которого служил тогда генерал, и М. И. Кутузов. В самом деле, при отступлении русских армий Раевский часто командовал арьергардом, прикрывая отход, закрывая грудью бреши, в которые могла просочиться французская армия. При наступлении же Раевский впереди, в авангарде, на самом острие атаки, в гуще битвы, во главе штыкового удара. Необыкновенные волевые качества, решительность, умение мгновенно ориентироваться в сложнейшей обстановке, личный авторитет и, следовательно, полное доверие и душевное отношение к нему подчиненных — эти отличительные черты, свойственные генералу, были ведомы всем, поэтому в самую трудную минуту — и не раз! — вспоминали именно о Раевском.
Ведь именно его специально позвал на совет в Филях М. И. Кутузов, и именно его особо спросил он: что делать дальше, какое принять решение? Горница в той подмосковной избе была полна замечательных полководцев. Но фельдмаршал хотел знать мнение боевого генерала, пришедшего последним в запыленном мундире прямо с передовой.
— Есть два пути, — произнес Раевский на совете. — Выбор одного из них зависит от главнокомандующего. Первый — дать бой французам, второй — оставить Москву и сохранить армию. Говорю это как солдат.
Сказать такое в ту минуту — величайшая ответственность. Не страдавший многословием генерал выразил в этих словах свой боевой опыт, выразил, невзирая на противоположное мнение большинства присутствовавших. Либо — драться и умереть, либо — победить.
А ведь еще несколько дней назад, в пекле Бородинского сражения, когда Кутузов спросил Раевского: «Так вы думаете, что нам нет необходимости отступать?» — генерал не задумываясь ответил: «Нет, ваше сиятельство, — напротив, в сражениях нерешенных всегда побеждает упорство».
Победа или смерть за Родину! Другого и не мыслил себе этот человек.
— Так тому и быть, — выслушав ответ Раевского на совете, промолвил Кутузов. — Вот и мое мнение. Знаю, ответственность падет на меня, но жертвую собой для спасения Отечества. Властью, мне данной, решаю — отходим через Москву по Рязанской дороге. Приказываю отступать.
Фельдмаршал выбрал план отступления и сдачи Москвы.
Когда Раевский глубокой ночью возвращался из деревни Фили в расположение своего корпуса, он был задумчив, как никогда… Адъютант, сопровождавший его, позднее вспоминал: «Я ехал в отдалении от командира корпуса, недоумевая, почему он, всегда такой приветливый, сегодня не ответил мне на вопрос, что решил военный совет. И вдруг в ночной тишине я услышал, как наш любимый герой сражений глухо зарыдал…»
Ничто так не характеризует личность военного человека, как описание битвы с его участием. Скрупулезно останавливаться на всех баталиях, в которых участвовал Раевский, — задача длительная и достойная трудов многих исследователей. Но о некоторых из них не сказать нельзя.
Известно, что в начале Отечественной войны вдоль западных границ располагались в первую очередь две армии: 1-я — генерала Барклая-де-Толли, и 2-я — генерала Багратиона. Известно и то, что Наполеон, обладая войсками, численность которых почти в три раза превышала численность русских войск, главную ставку в начальный этап войны делал на плане разгрома обеих армий по очереди. А для этого ему необходимо было во что бы то ни стало воспрепятствовать их соединению.
Специальный французский корпус под командованием маршала Даву выполнял трудную, но ответственную задачу: он постоянно вклинивался между русскими армиями. В июле 1812 года армия Багратиона подошла к Днепру. Оставалась только единственная надежда — быстрым маневром соединиться с 1-й армией. Но для этого нужно было задержать отряды Даву, которому на подмогу были брошены еще и войска Жерома — брата Наполеона. Решено было двинуться на Могилев, где была удобная переправа через Днепр! Но Даву и тут упредил — неожиданным наступлением занял город.
Князь Багратион долго думал, кого послать к Могилеву. Требовалось на день-два задержать Даву, чтобы успеть переправить армию через Днепр. И не просто задержать, а, наоборот, перейти в наступление, чтобы обмануть противника. Французы должны подумать, что будто Багратион всеми своими силами решил пробиваться на север, к Могилеву. И Багратион решил: необходимо послать корпус Раевского. Только ему можно доверить в сей ответственный момент судьбу 2-й армии, а может быть, даже и всего русского войска.
— Знаю твою храбрость, генерал, — сказал Багратион Раевскому. — Посему вверяю тебе корпус. У Даву, может быть, сил больше. Но двигайся по направлению к Могилеву и бейся насмерть.
Через два часа 40-тысячная армия Багратиона осталась позади. Авангард Раевского выступил навстречу французской армаде. Вместе с генералом были в этом деле и его сыновья: старший — Александр, 16 лет, и младший — Николай, которому еще не исполнилось и 11.
Между деревеньками Салтановкой и Дашковкой протекал узенький ручей, перегороженный плотиной. Уже когда первые батальоны русского арьергарда приблизились к берегу, с той стороны раздались залпы ружейных выстрелов. Мост у плотины был основательно завален деревьями и присыпан землей. Французы крепко засели на том берегу. Стало ясно, что сражения не миновать.
Бой начался неожиданно, с ходу. Шедшие навстречу друг другу войска не успели даже перестроиться.
После первого замешательства наступило временное, почти мимолетное затишье.
С пригорка, где едва успел расположиться штаб Раевского, было видно все как на ладони. Штабные офицеры сгрудились вокруг походного столика, на котором генерал Раевский разложил карту.
— Впереди плотина, — отметил полководец. — Мимо нее нам никак не пройти. Именно здесь и завяжется основное сражение.
— На левом фланге густой лес, ваше превосходительство, — обратился к нему генерал Паскевич. — Не задумает ли Даву предпринять обходной маневр?
— Если не сможет с ходу нас опрокинуть, то обязательно постарается обойти.
Раевский отложил карту, вынул из чехла подзорную трубу и стал не спеша осматривать местность. Затем он сделал знак рукой, показывая, чтобы офицеры расступились… Все отступили полшага назад, встали полукругом. Раевский начал чертить палочкой на земле.
— Вот ручей. Он разделяет поле пополам. Прямо перед нами — мост и плотина. За ними — бревенчатые дома, в которых засели неприятельские стрелки.
Один за другим на земле появлялись изображения ручья, домиков, моста.
— Справа ручей глубок, там француз вряд ли пойдет. Слева, как уже говорили, лес.
Вычертив схему, генерал провел посередине ровную черту, на конце которой нарисовал стрелку, направленную в сторону французского лагеря.
— Наступать будем в центре, прямо на плотину. А дабы слева нас не обошли, — обратился Раевский к Паскевичу, — придется тебе, генерал, с отрядом в лесу засесть.
Наступило 11 июля. Узенькая полоска нескошенного поля, упирающегося с одной стороны в ручей, а с другой — в темнеющий лес, пестрела разнотравьем. Роса еще не спала.
Солдаты разговаривали шепотом, словно боясь нарушить рассветную тишину, словно бой еще не начался. Однако противник не дремал.
Взоры офицеров были устремлены на север, откуда вновь должен был появиться неприятель.
— Идут, — сказал генерал Васильчиков.
— Да, дело продолжается, — ответил, глядя в сторону ручья, Раевский.
А порывы ветерка все сильнее и сильнее доносили грохот неприятельских барабанов.
Через четверть часа ровные колонны французских пехотинцев мерно вышагивали под барабанный бой к переправе.
Смоленский полк, которым командовал полковник Рылеев, ждал приближения неприятеля.
— Идут, будто на параде, — произнес юный подпрапорщик, стоявший справа от Александра Раевского.