Путешественники в третье тысячелетие

— А настоящим лебедчиком будешь? — спросил Гриша.
— Думаю, что да, потому что Уголькова переводят на другой земснаряд. Но это, конечно, будет только мой первый шаг. А что, неужели я после десятилетки не смогу в течение нескольких месяцев «освоить», как говорит мой начальник Кузьма Бугров, профессию механика? Я понимаю, что это трудно, но у меня есть силы и желание, а главное — мне так нравится работа на земснаряде! Знаешь, наша могучая машина представляется мне иногда одушевленным существом. Мускулы земснаряда — это его двигатели, расположенные под первой палубой, сердце — нагнетающие насосы, а мозг — надстройка или рубка, где помещается пульт управления. Это — укрепленная на стене большая мраморная доска с разноцветными кнопками…
— Здо́рово! И он, земснаряд, сильный? — сонным голосом спросил Гриша.
— Очень сильный! Он может работать день и ночь без устали, потому что его моторы получают свою энергию по кабелю от линии электропередачи. Их мощность очень велика, они вращают фрезу разрыхлителя, они же нагнетают гидросмесь в трубу пульповода. Как сердце гонит кровь по артериям, так и земснаряд мощными насосами проталкивает пульпу по трубам в плотину… А люди какие у нас! Конечно, люди, управляющие земснарядом, самое главное. Без них это огромное доброе существо было бы неподвижным, мертвым… Самый важный человек на земснаряде — багермейстер, или просто багер, как мы его называем для краткости. Наш багер Мчеладзе — заместитель начальника и непосредственно управляет работой всех механизмов. У него есть помощники — три сменных багермейстера. В рубке земснаряда в течение всех трех смен, ровно двадцать четыре часа в сутки, сидит перед пультом один из сменных багеров, управляющий работой фрезы и насосов; возле него телефон, по которому он может связаться с любой частью судна. Под палубой, в «аду», как мы его шутливо называем, работают «духи»: старший механик и три его помощника, сменные машинисты, мотористы… Я перечислил далеко не всю команду. Есть у нас лебедчик, сменные электромонтеры, слесарь, электросварщик, матросы старшие и просто матросы. Эти две недели я работал как матрос, а во время второй вахты изучал управление лебедками. Став лебедчиком, я убью сразу двух зайцев: и получу квалификацию, и избавлюсь от страшного угольковского храпа. И к тому же…
Арсений прислушался: с противоположной койки до него доносилось ровное дыхание Гриши.
— Да ты, кажется, спишь? — спросил Арсений.
Ответа не было. Старший брат улыбнулся и вскоре тоже заснул.
  
Глава шестнадцатая. Слава и ее теневые стороны (из дневника Гриши Челнокова)
 
16 июля. Уехал Николай Сергеевич, увез царские и лошадиные кости и все найденное в Атаманском кургане. Он обещал написать нам, но не скоро, так как ему придется ехать на новые раскопки по крайней мере до конца сентября.
Мы его спросили, получим ли что-нибудь из царской могилы для нашего школьного музея. Николай Сергеевич сказал, что сейчас он не имеет права что-нибудь нам выделить. Он понимает, что это не совсем справедливо, но таков порядок: не говоря о драгоценностях, даже незначительные предметы, разные обломки и черепки, должны быть тщательно описаны и исследованы — а вдруг они дадут что-нибудь новое для исторической науки. Мы повздыхали, но делать было нечего: научные интересы выше всего.
Однако Николай Сергеевич утешил нас: в фондах музеев много дубликатов (предметов, находящихся во многих экземплярах); из них он лично составит для нашей школы хорошую коллекцию и вышлет ее осенью, как вернется в город.
Еще он как-то загадочно сказал, что наш кружок, возможно, получит другое хорошее поощрение. Интересно, какое?
Все кружковцы провожали Николая Сергеевича.
Прощание было очень сердечное. За несколько дней совместной работы мы успели полюбить археолога, а Сенька Ращупкин даже заколебался в выборе профессии и, кажется, готов сменить биологию на археологию.
Вечером ко мне пришли Антошка Щукарь и Ахмет Галиев.
Ахмет Галиев получил сегодня три письма из школ нашего района и соседних. В этих письмах ребята, прочитав в газете корреспонденцию Ахмета, просят поделиться опытом.
Я поздравил его с тем, что он начинает приобретать известность, но Ахмет уже не казался таким восхищенным, как накануне.
Ответы на письма он принес показать мне, потому что Иван Фомич уехал в район по делам школы. Эти письма были уже не на двенадцати страницах, а только на трех и были написаны карандашом под копирку.
Письма оказались короткими, в них без всяких подробностей говорилось, как организовать раскопки, что брать в поход. Я сказал, что, по-моему, письма годятся. Ахмет спросил, нет ли у меня денег: на марки надо 1 рубль 20 копеек, а у него только 65 копеек. Мы с Антошкой собрали недостающие деньги, и Ахмет отправился на почту.
Приходил Антошка Щукарь. Жаловался на мать. Сегодня Прасковья Антиповна бегает по станице и рассказывает, что в могиле лежали нетленные тела древних праведников, а когда их стали вытаскивать из могилы, тела, назло грешникам, потревожившим их, превратились в кости.
— Ну что с мамкой делать? — в отчаянии спрашивал Антошка.
Думали мы, думали, и я сказал, что единственное средство — нарисовать в колхозной стенгазете такую карикатуру на Прасковью Антиповну, чтоб ей по улице было стыдно пройти. Антошка согласился, хотя было видно, что ему это неприятно.
17 июля. Мы вчера до ночи гоняли футбол, и я еще спал, когда ко мне ввалился Ахмет Галиев. Лицо у него было бледное, расстроенное, а в руках он держал пачку разноцветных конвертов.
— Вот!!. — крикнул он. — Четырнадцать штук!
Я ахнул. Мне было смешно смотреть на отчаяние Ахмета.
— Ну что ты так расстроился? Попишут-попишут, да и перестанут.
— Как бы не так! — сердито сказал Ахмет. — Это пока из ближайших школ… А сколько их в области! Послушай, Челнок, это все вы с Васькой Таратутой затеяли, так выручайте — пишите вместе со мной ответы.
Мне ужасно не хотелось браться за это дело, и я нашел выход. У Нинки мать работает машинисткой в стансовете, и сама Нинка научилась печатать, у них дома есть пишущая машинка.
Мы с Ахметом сочинили коротенькое письмо, странички на полторы, где сообщали самое главное о нашем кружке и о раскопках. Потом мы пошли к Шукам, и Нинка за три приема отстукала письма, которые мы подписали так: «Члены Бюро Галиев и Челноков».
На марки и конверты требовалось 6 рублей 30 копеек. У нас с Ахметом уже не было ни копейки. Нинка выгребла из копилки 3 рубля 80 копеек (она копила деньги на ленты к новому учебному году). Иван Фомич еще не вернулся из района, и пришлось идти к директору Елене Николаевне. Она дала деньги полностью, а Нинкины велела вернуть обратно.
Письма мы послали и теперь со страхом ждем завтрашнего дня. Что-то будет?
18 июля. Ужасный день!
Меня с утра подмывало узнать, сколько писем пришло сегодня, и я побежал к Ахмету.
Отец и мать Ахмета были в поле, младшие ребятишки играли во дворе, а сам Ахмет сидел в полном отчаянии за столом, заваленным грудой писем.
— Слушай, — возбужденно обратился он ко мне, — а что, если мне немножечко сойти с ума?
— Опомнись, Ахмет! — в испуге закричал я.
— Да нет, я не взаправду… Просто написать всем, что у Ахмета помутилось в голове и он не может отвечать на письма…
— Это не выход из положения… Знаешь, Ахмет, пойдем к Ивану Фомичу, он что-нибудь посоветует…
Мы пошли к Ивану Фомичу и, к счастью, застали его дома — он вернулся вчера вечером.
Ахмет взволнованно рассказал всю историю. Иван Фомич слушал и улыбался.
— Ну что же, хорошо, прекрасно, — сказал он, когда Ахмет кончил. — Движение за археологию развивается.
Мы с Ахметом наперебой закричали, что нам не справиться с потоком писем. Сегодня пришло сто тридцать! А что будет дальше! Хоть трех машинисток сажай за работу, и то не успеют!
Иван Фомич сказал, что если мы выпустили джинна из бутылки, то сумеем и укротить его. И предложил послать корреспонденцию в газету.