Грязная сказка

Она останавливается сама, оставляя его друга в латексном чехольчике. Когда она только успела? Но, пока он решает эту задачку, она уже сверху. Она уже скачет, его шикарная наездница. Его Боливар выдержит и не двоих. И он очень любит эту позу, ведь у него ещё есть две свободных руки, которые не дают ей скучать.
Идеальным аллюром, переходя с шага в рысь и устремляясь в галоп, она заканчивает эту конную пробежку, и он прижимает её к себе, ещё легонько подрагивающую в его объятьях.
Закончить так быстро не входило в его планы. Он даёт ей отдохнуть, и разворачивает её спиной, подтягивая к краю кровати. И у него снова две не занятых руки, а у неё столько приятных округлостей для них.
Она стонет, она выгибается, она орёт, срывая простыни, а потом снова замирает в его руках, вся мокрая, с каплями пота стекающими по спине.
— Ты живёшь один? — она откидывает голову в изнеможении, ложась затылком на его плечо.
— Ну, соседи у меня точно есть, — играет он пальцами с её затвердевшими сосками. — И они тебя слышат.
— Пусть слышат. Я буду ещё.
Она поднимается, падает на кровать ничком, но потом переворачивается и сгибает ноги. С подножия кровати как с подножия горы, открывается великолепный вид на аккуратную пещерку, в которой всё ещё хочется спрятаться его усталому путнику, а может даже остаться жить. Навсегда.
День уже клонится к вечеру, но после двух чашек кофе она всё ещё кричит: «Хочу ещё!».
— Я могу продолжать бесконечно, но ты завтра не сможешь ходить, — он чувствует животом, что она дрожит как натянутая тетива.
— Тогда выгони меня, — глаза смеются из-под приоткрытых ресниц.
— После того, как я с таким трудом затянул тебя в свои сети? — он целует её в висок и шепчет в ухо. — Ни за что. У нас ещё вся ночь впереди.
— Ах ты, паучара! — она пытается выскользнуть из-под него, но сдаётся. — Давай начнём прямо сейчас?
— Давай! Но предлагаю поискать что-нибудь на ужин.
— Я буду слона, средней прожарки, желательно целиком.
— А мне пару бочек вина и на десерт ещё одну свеженькую подружку, а то эта что-то подустала.
— Нет, нет, я ещё жива, — она закрывает глаза, и он целует её в каждый, а потом идёт на кухню, надеясь найти в холодильнике хоть что-нибудь съестное.
Холодильник неожиданно набит едой под завязку. Матушка, уезжая на несколько дней по делам, явно позаботилась о своём студенте.
— Ого! — заглядывает Таня из-за его плеча в подсвеченное нутро гудящего агрегата. — Ты ограбил магазин?
— Это матушка. У неё культ еды и свой супермаркет.
Он выкидывает на стол упаковки с закусками, достаёт бутылку шампанского.
— Так ты богатый наследник? — помогает ему девушка накрывать на стол.
И он следит за ней исподтишка. Как она заправляет за ухо волосы, как облизывает пальцы, как трёт нос тыльной стороной ладони. И ловит себя на том, что улыбается.
— Что? — поднимает она глаза.
— Ты красивая.
— Ааа, — тянет она равнодушно. — Я знаю.
— А чем занимаешься? Учишься где-нибудь?
— Учусь. На инязе.
— Значит, летом зарабатываешь на следующий курс? — он составляет тарелки на поднос. — Пойдём.
— Да, зарабатываю. На учёбу, на еду, на жильё.
— Ты сирота что ли? — он составляет тарелки на низкий столик и опускается на ковёр.
— А ты видимо безотцовщина? — присоединяется она, вручая ему бутылку.
— Мой отец умер.
— Сочувствую. А мой француз.
— Сочувствовать?
С хлопком открывается бутылка.
— Обычно завидуют.
— Ты сказала как-то без особого восторга, — он наполняет бокал и протягивает.
— И всё же он буржуа, у нас свой замок.
— Серьёзно? — он улыбается, поднимает свой бокал. — Замок, буржуа. Мне со своей торговой сетью как-то даже неловко.
— Звучит как плохая шутка, правда? — смеётся она. Но именно потому, как она смеётся, понятно, что она не врёт.
— Мадемуазель…
— Бонье, — подсказывает она.
— Мадемуазель Бонье, позвольте поднять этот бокал за то, чтобы все ваши мечты сбылись.
— А я выпью, месье Назаров, чтобы сбывались ваши планы, а мечтали вы о несбыточном.
«А она интересная штучка, — подумал он прежде чем их бокалы встретились. — Можно ещё разок замутить».
 Глава 4 
 
Двенадцать лет назад
ТАНЯ
«Пусть у нас будет завтра!» — подумала она, прежде чем услышала мелодичный звон хрусталя.
И у них было завтра. Они встречали его там же, где вчера. В его постели, в объятиях друг друга.
Она тихонько выскользнула из-под одеяла, стараясь не разбудить парня. И собирала свои вещи, стараясь не застонать от боли. Он оказался прав — она едва переставляла ноги. Болело всё.
Уже беспощадно жарило солнце, когда она телепалась домой в стареньком трамвае. Доехать, завалится спать, а вечером опять к станку — ни о чём больше не хотелось думать.
«Как я буду сегодня работать?»
«Как я буду это замазывать? — изучала она в зеркале багровый засос на шее. — Сука! Ненавижу этих метящих территорию кобелей!»
Обидно, что она даже не заметила, когда он его поставил. Но она знала на что идёт. Он не робкий маменький сыночек, а смазливый засранец. Но всё же такой подлости от него не ожидала.
Настроение испортилось. В животе урчало от голода. Она достала из холодильника два последних яйца и потащилась на общую кухню готовить.
— Уууу, — сложил губы трубочкой Колян, оценивая размер нанесённого её шее ущерба.
В этом деревянном бараке в трущобах, где она сейчас жила, было всего три положительных момента: центральное отопление, горячая вода из-под крана и Колян.
Когда-то это ветхое здание было общежитием судостроительного завода, но потом его отдали работникам в собственность и теперь пятнадцать человек с общими удобствами жили здесь одной большой дружной семьёй. Только Таня попала сюда по объявлению. А Колян… Колян худой, опасный, с цепким взглядом и вечной сигаретой во рту. Коляна она даже когда-то любила.
Он занимался какими-то грязными делишками, связанными с угонами машин, и умел утешать её как никто другой. В одному ему доступной технике гнездящегося журавля.
Стоя по щиколотку в плохо уходящей в сливное отверстие воде в душе он прижимал Таню спиной к стене и доводил до радостного экстаза, запрокидывая голову и не выпуская изо рта сигарету. По крайней мере, в первый раз это было именно так. Из соседней кабинки он услышал, как она рыдает, стоя под струями воды, и как-то так легко и плотно втёрся в её доверие, что до сих пор она иногда прибегала к его услугам, когда совсем уже было не в моготу.
Она посмотрела на его белую майку, на синие наколки на жилистых руках. Сколько ему? Двадцать пять? Тридцать? В Танины девятнадцать он казался ей матёрым мужиком.
— Не сегодня, Коль, — включила она газ.
Нет, сегодня ещё один член она в себе не вытерпит.
— Как скажешь, — равнодушно стряхнул он пепел и уткнулся в книжку с жёлтыми листами, которую читал, прижав напильником, чтобы не закрывалась.
— Какие новости? — спросила Таня, стукнув по подставке сковородкой со скворчащей яичницей.
— Лизавету на скорой вчера увезли, — поднял он на неё глаза как раз, когда она сморщилась от боли, пытаясь сесть.
— Как?! А Васька?
— А что Васька? Только вернулся. Спит, наверно. Всю ночь просидел с матерью в больнице. Говорит, дело плохо. Инфаркт.
— Боже правый, — бросила вилку Таня. — И Лизку жалко, но она-то, падла, допилась. А вот как Васятка без неё? Сколько, кстати, ему?
— Скоро шестнадцать. Не маленький, справится, если что. А тебя, смотрю, рота солдат драла.
— Если бы рота, — усмехнулась Таня и начала ковырять поджаренное яйцо. — Будешь? Я поделюсь.
— Тогда с меня хлеб, — убрал Колян книгу.
Он отрезал краюху прямо на весу и протянул ей кусок. Таня подвинула ближе к нему сковородку.