Цена рома

Мы приехали в Фахардо через час езды по солнцепеку и немедленно остановились выпить в первом же баре. Потом поднялись в горку на окраине городка, где Сала битый час гоношился, устанавливая свои ракурсы. Он был сварливым перфекционистом, сколь сильно бы ни презирал свое задание. Как «единственный профессионал на острове» он чувствовал, что какую-никакую репутацию нужно поддерживать.
Когда он закончил, мы купили две бутылки рома и пакет льда. Доехали до поворота, с которого дорога вела к самому бунгало Йемона на пляже. Дорога была вымощена до самой Рио-Гранде, а там два аборигена гоняли паром. С нас взяли доллар за «фиат» и перетолкали шестами на другую сторону, не вымолвив при этом ни единого слова.
Я чувствовал себя паломником на переправе через Ганг: стою на солнце рядом с машиной, смотрю себе в воду, а паромщики налегают на шесты и подпихивают нас к пальмовой рощице на другом берегу. Мы врезались в пристань, они привязали баржу к вертикальному бревну, и Сала съехал на твердую землю.
До Йемона оставалось миль пять по песку. Сала матерился всю дорогу и клялся, что немедленно повернул бы назад, если б не доллар, который опять выхарят на переправе. Автомобильчик с грохотом потряхивало на колдобинах, и я опасался, что он вот-вот рассыплется. В одном месте мы проехали стайку голых детей, камнями забивавшими насмерть собаку на обочине. Сала остановился несколько раз их щелкнул.
— Господи, — пробормотал он. — Погляди только на этих злобных гаденышей! Нам повезет, если выберемся отсюда живыми.
Когда мы, наконец, добрались до Йемона, он торчал на своей террасе в одних грязных черных трусах, сколачивал из плавника книжную полку. Бунгало выглядело поприличнее: часть террасы покрывал навес из пальмовых листьев, а под ним стояли два полотняных шезлонга, похоже, раньше принадлежавших какому-нибудь процветающему курорту.
— Чувак, — сказал я. — Где ты это взял?
— Цыгане, — ответил он. — По пятерке за штучку. Наверное, сперли в городе.
— Где Шено? — спросил Сала.
Йемон ткнул пальцем в сторону пляжа:
— Загорает, наверное, вон под тем бревном. Она аборигенам тут спектакли устраивает — они ее обожают.
Сала вытащил из машины ром и мешок льда. Йемон довольно зацокал языком и вывалил лед в ванну рядом с дверью.
— Спасибо, — сказал он. — От этой нищеты крыша едет. Мы даже лед себе позволить не можем.
— Чувак, — сказал я, — ты опустился на самое дно. Тебе пора искать работу.
Он рассмеялся и нагреб льда в три стакана:
— Я еще не слез с Лоттермана, — ответил он. — Похоже, что я еще получу свои денежки.
Тут с пляжа вернулась Шено — в одном белом бикини и с большим пляжным полотенцем в руках. Улыбнулась Йемону:
— Они опять пришли. Я слышала, как они разговаривают.
— Черт побери, — рявкнул Йемон. — Чего ты туда постоянно шляешься? Что, к чертям собачьим, с тобой такое?
Она только улыбнулась и уселась на свое полотенце.
— Это мое любимое место. Чего ради я должна уходить из-за них?
Йемон повернулся ко мне:
— Она ходит на пляж и там снимает с себя одежду — а местные прячутся в пальмах и подглядывают.
— Не всегда, — быстро вставила Шено. — Обычно только по выходным.
Йемон наклонился к ней и заорал прямо в лицо:
— Так черт бы тебя побрал! Не смей туда больше ходить! Отныне если хочешь голой валяться, будешь валяться здесь! Да будь я проклят, если все время дергаться буду, как бы тебя нам не изнасиловали! — Он затряс в отвращении головой. — Они тебя как-нибудь точно отымеют, ей-Богу, и если ты этих бедных ублюдков дразнить будешь, я, черт возьми, даже вмешиваться не стану!
Она не отрывала глаз от цементного пола. Мне стало ее жалко, и я встал и сделал ей выпить. Когда я передавал ей стакан, она посмотрела на меня с благодарностью и сразу сделала большой глоток.
— Пей, — сказал Йемон. — Пригласим твоих друзей и закатим настоящую балёху!
— он рухнул обратно в шезлонг: — Ах, красивая жизнь.
Мы некоторое время сидели и выпивали, Шено ничего не говорила, болтал главным образом Йемон, пока, наконец, он не встал и не подобрал с песка возле веранды кокос.
— Давайте, — сказал он. — Пошли футбол попинаем.
Я был рад любой возможности разрядить атмосферу, поэтому поставил стакан и неуклюже побежал перехватывать пас. Он идеально засандалил мне крученый, но по пальцам мне шарахнуло как свинцом, и я его выронил.
— Пошли на пляж, — крикнул он. — Там хоть есть где побегать.
Я кивнул и помахал Сале. Тот покачал головой:
— Идите резвитесь, — сказал он. — Нам с Шено надо кое-что серьезное обсудить.
Шено вяло улыбнулась и махнула в сторону пляжа:
— Давайте-давайте, — сказал она.
Я соскользнул по обрыву на слежавшийся песок. Йемон воздел одну руку и понесся под углом к полосе прибоя. Я швырнул орех высоко и далеко, проследил, как он плюхнулся в воду далеко за Йемоном. Тот ринулся на него, ушел под воду и вынырнул с орехом в руках.
Я обернулся и рванул в сторону, не отрывая глаз от ореха, летящего ко мне по раскаленному синему небу. Руки снова обожгло, но на сей раз я его удержал.
Хорошо было перехватить длинный пас, хоть и кокосовый. Руки у меня покраснели и саднили, но это ничего. Мы перекидывались как короткими пасами через середину, так и длинными, парящими вдоль боковых линий, и через некоторое время меня уже не покидала мысль, что мы занимаемся каким-то священнодействием, вызывая к жизни все субботы нашей юности — вдали от родины, потерянные и отрезанные и от всех тех матчей, от всех пьяных стадионов, за гранью шума и слепые к фальшивым краскам тех счастливых зрелищ. После многих лет презрения к футболу и всему, что футбол означает, вот он я — на пустом карибском берегу, выписываю ногами эти дурацкие финты с рвением подлинного фанатика футбольной песочницы.
Наконец, я устал бегать, и мы вернулись на веранду, где Сала по-прежнему беседовал с Шено. Оба, казалось, уже слегка набрались, и, поговорив с ними несколько минут, я осознал, что Шено мало что соображает. Она то и дело хмыкала себе под нос и передразнивала южный акцент Йемона.
Мы выпивали еще где-то с час, прилежно хихикая над Шено и наблюдая, как солнце клонится к Ямайке и Мексиканскому заливу. В Мехико еще светло, подумал я. Я никогда там не был, и вдруг меня охватило непреодолимое любопытство. Несколько часов рома в сочетании с растущим отвращением к Пуэрто-Рико вплотную подвели меня к тому, чтобы вернуться в город, сложить пожитки и отвалить первым же попутным самолетом на запад. Почему нет? — подумал я.Я еще не обналичил получку за эту неделю; в банке несколько сотен, меня здесь ничего не держит — почему бы и нет, в самом деле? Там неизбежно будет лучше, чем тут, где единственный мой оплот — дешевая работенка, вот-вот готовая развалиться.
Я обернулся к Сале:
— Сколько отсюда до Мехико?
Он пожал плечами и отхлебнул рома:
— Слишком много. А зачем? Что, переезжаешь?
Я кивнул:
— Думаю.
Шено подняла на меня взгляд, для разнообразия посерьезнев:
— Тебе Мехико понравится.
— Да что ты, к черту, про него знаешь? — рявкнул Йемон.
Она только зыркнула на него и хорошенько приложилась к стакану.
— Правильно, — сказал он. — Валяй, лакай. Не нализалась еще.
— Заткнись! — заорала Шено, вскакивая на ноги. — Оставь меня в покое, помпезный дурак проклятый!
Рука его метнулась так быстро, что едва заметил движение; и — шлепок тыльной стороной ей по щеке. Почти обыденный жест, без гнева, без усилия, — к тому времени, как я сообразил, что произошло, он уже снова развалился в шезлонге, бесстрастно наблюдая, как она отшатнулась на несколько шагов и разрыдалась.
Минуту никто не произносил ни слова; потом Йемон велел ей уйти в дом.
— Давай, — сказал он. — Ложись спать.
Она перестала плакать и отняла руку от щеки.
— Пошел к черту, — всхлипнула она.
— Вали внутрь, — повторил он.
Она еще раз яростно поглядела на него, повернулась и скрылась внутри. Мы услышали, как взвизгнули пружины, когда она рухнула на кровать, затем приглушенные рыдания возобновились.