Дружба. Выпуск 3

Этого Оленька стерпеть уж не могла и закричала:
— Неправда это!
— А вот и зажилила, — словно дразня Оленьку, повторила Камышева.
— Слышите? Уходите отсюда!
— А вот и не уйду… — решительно отказалась Колькина мать и, снова присев на табуретку, зло засмеялась. — Ну что ты со мной сделаешь, ну что?
Вдруг Лукерья увидела в руках Оленьки кочергу. А сама Оленька шла на нее спокойно и молча. Камышева вскочила с табуретки, бросилась в сени и закричала: «Спасите, бьют». Никто ее еще не бил. Она сначала забарабанила кулаком в дверь, потом, выбежав на улицу, долго и зло ругалась, стоя у калитки. Дома от нее попало и мужу Никандру и сыну Кольке.
— Ишь, расселись за столом! А до матери и дела нет!
Они действительно играли за столом в шашки, не обращая никакого внимания на Лукерью, потому что давно привыкли к ее ругани.
Анисья вернулась в сумерки. В руках у нее был большой, аккуратно перевязанный сверток. Наконец-то у Оленьки будет новое пальто!
— Получай, дочка! Не очень ли широко в плечах? Не морщит ли в рукавах? Всё-таки на рост куплено.
Оленька стояла неподвижно, словно не видя, что мать держит перед ней пальто.
— В универмаге задержалась, — продолжала, ничего не замечая мать. — А шла обратно, всё думала: вот и у меня с Оленькой есть деньги. А давно ли плакалась, не знала, как будем жить? Только вышло наоборот! Крепче на ноги стала. Дай срок, заживем еще лучше, доченька! Ну-ка надень! Поглядись в зеркало!
Как хотелось Оленьке прервать мать, заставить ее замолчать! Но не всё ли ей равно теперь: молчит мать или говорит о своих деньгах, о своей торговле. В висках стучало. В мыслях было только одно слово: «спекулянтка, спекулянтка»! Больше ни о чем Оленька не могла думать.
И вдруг она выхватила из рук матери пальто, бросила его на пол и закричала:
— Отдай чужие деньги! Всем, всем отдай!
30
Оленька презирала себя. За слабость, нерешительность, трусость. На ее месте Егорушка поступил бы совсем иначе. А она не может. Не может приказать матери: прогони Юшку, не езди с ним по базарам. Были минуты, когда Оленька готова была поделиться своими думами с Катей, но и здесь у нее не хватало решимости. Что будет с ней, когда все узнают, чем занимается ее мать?
Оленьку угнетало, что мать ее спекулирует, а сама она живет на деньги, добытые нечестным путем. Нет, она не может быть старостой опытного поля. И не будет.
Каждое утро, входя в класс, Оленька с замиранием сердца думала: «А вдруг всё стало известным?» Она вглядывалась в лица ребят, наблюдала за их отношением к себе и успокаивалась лишь после того, как убеждалась, что никто ничего не знает о ее матери.
Оленька чувствовала себя одинокой и дома и в школе. В школе они спасалась от дома, а дома — от школы. Но и дома и в школе ей было одинаково тяжело. Она была полна своими переживаниями и нередко на уроке забывала, что сидит в классе, а готовя уроки, она порой не видела перед собой книжку. И произошло то, что неизбежно в таких случаях: посыпались одна за другой плохие отметки. Но если раньше даже тройка была для Оленьки неприятным событием, то теперь она совершенно спокойно клала на учительский стол свой дневник, чтобы унести с собой очередную двойку. Она научилась даже с достоинством и не без гордости получать плохие отметки. Не путалась, не пыталась создать впечатление, что знает урок, нет, она выходила к столу и откровение говорила:
— Я отвечать не буду.
— Ты, может быть, приготовила урок, но забыла, как тетрадь дома? — спросила однажды с усмешкой Елизавета Васильевна.
— Я не выучила урока…
— А то, может быть, сходишь в большую перемену домом? — Елизавета Васильевна оглядела класс. Ребята не смеялись. Никто даже не улыбнулся. Ну что ж, тем хуже для этой девчонки. И ома поставила в журнал единицу.
Это была та самая единица, которую обязательно обсуждают и на классном собрании, и на пионерском сборе, бывает, и на педсовете И, конечно, она обеспокоила Володю Белогонова, Зойку и даже Егорушку Копылова. Друг не друг, а если одноклассник получает единицу, ему надо помочь.
В этот день сразу же после занятий Володя, Зойка и Егорушка пошли на школьный канал, где, по имеющимся у них сведениям, поливальщицы будут учиться заряжать сифоны. Юннаты вышагивали по дороге и взволнованно рассуждали — как помочь Дегтяревой.
— Надо шефство взять над ней, — предлагала Зойка, руководствуясь тем, что в таких случаях рекомендовалось делать в пионерской газете. — У нее с чем плохо? История, алгебра, геометрия, литература…
— По всем предметам сразу не подтянешь, — возразил Володя. — Нужно помочь по таким, где в четверти может быть двойка. И что мы смотрели?
Их догнала Катя.
— Ребята, Алексей Константинович просил передать, что обучение будет на речке.
Когда они повернули обратно, Зойка сказала:
— Екатерина Ильинична, Дегтярева единицу по истории схватила…
— Знаю…
— Надо взять над ней шефство… Мы уж говорили…
— Не знаю, поможет ли это.
Они шли мимо Анисьиного дома, и Володя предложил:
— Давайте зайдем за Дегтяревой. — Он свернул к калитке, заглянул во двор и тут же вышел. — Замок на дверях, — наверное, ушла куда-нибудь…
Оленька знала о предстоящей учебе будущих поливальщиц, и ее тянуло на опытное поле.
Но пойти туда после того, как она отказалась быть старостой, было неудобно. Тогда она решилась на хитрость и подговорила Кольку Камыша ловить в пруду карасей.
Пруд отделялся от канала небольшой плотиной, и отсюда, как на ладони, была видна вся оросительная система опытного школьного участка. Прямо перед глазами лежал, словно серебряный меч, главный магистральный канал, от него трезубцами расходились более узкие хозяйственные каналы, а дальше шли временные оросители. Всё это было так хорошо знакомо Оленьке, что она могла бы пройти от плотины до любой делянки с завязанными глазами. Но сейчас она так смотрела вокруг себя, словно впервые видела орошаемые поля. Они были уже голы, потеряли свою недавнюю красоту и радовали глаз лишь зеленой озимью. Всё же для Оленьки даже такие поля казались необыкновенно прекрасными. Это была потерянная для нее земля.
На опытном участке было тихо и безлюдно. Оленька, взглянув на уровень воды, сразу поняла, что обучение, наверное, перенесли на речку.
Надвинувшаяся было на Шереметевку осенняя непогода неожиданно сменилась теплом. Если бы не голая степь, не разворошенные колхозные огороды да желтая листва кленов и ивы, густо осыпавшая шереметевский сад, то можно было подумать, что вот-вот снова нагрянет лето. В пруду после летних поливов и так осталось мало воды, а тут его сначала проморозило, а потом пригрело, и уровень воды упал ниже последней отметки, оголив глубоко вбитые сваи плотины.
Оставив Камыша ловить карасей, Оленька вышла на речку и направилась вдоль берега к переправе. Едва миновав ее, она увидела у небольшой, прорытой к воде канавки Катю, Егорушку, Володю и Зойку.
Катя окликнула ее. Но Оленька сделала вид, что не расслышала, и, не доходя до канавки, свернула к воде и присела на старую, побрякивающую ржавой цепью лодку. На берегу было тихо, и через реку тянулась золотистая солнечная дорожка. Изредка на солнце набегали облака, и тогда река казалась глубже, и всю ее от берега к берегу покрывала легкая чешуйчатая рябь. Оленька перегнулась через борт лодки и увидела в воде себя, берег и юннатов. А потом она увидела отца Егорушки Семена Ивановича. Он подошел к канавке, весь обвешанный сифонами, и Оленька слышала, как он поздоровался: «Вон сколько вас, мастеров!»
К началу занятий на берегу собралось много народу. Пришли не только будущие поливальщицы, тут были даже доярки, конюхи и скотницы, — одним словом, не мало людей, которые как будто не имели прямого отношения к поливам. Пестрая толпа окружала канаву, рассматривала сифоны; кое-кто уже опускал их в воду и дивился, — как это вода пойдет по трубке вверх через бровку канавы!
— Пойдет, пойдет, не беспокойтесь, — весело посмеивался над скептиками Володя Белогонов. — И не пойти не может, — закон физики.