Искатель. 1978. Выпуск №3

Жирмундский, забрав пленку, уходит. Мы остаемся вдвоем с генералом. Один на один. И я предвижу все, что он мне сейчас скажет.
И он говорит именно то:
— У тебя ошибка, Соболев. И серьезная. Родионов. Живой он был бы нужнее нам, чем мертвый.
— У меня две ошибки, Иван Кузьмич. — Я обращаюсь к нему так, потому что мы вдвоем и разговор неофициальный. — Вторая — Челидзе. Мои сотрудники упустили его.
— Сбежал?
— Вчера ночью. Не выходя из подъезда, через окно в лестничной клетке спустился по прилегающей к стене пожарной лестнице и удрал на своей машине.
— Найдем. — Генерал неожиданно снисходителен. — Главное сделано: то, что ты предвидел, ты и доказал. Количество фактов перешло в качество. Косвенные улики легли по прямой… Если Бауэр клюнет на приманку, мы охотно пожелаем ему успеха в доставке дезы по адресу. Воображаю рожи его хозяев, когда их эксперты обнаружат липу. Когда возьмешь Ягодкина?
— Сегодня Немцова отдаст ему катушку с пленкой. Завтра он передаст ее Бауэру. Тогда и возьмем.
— Слушай… а если не брать? Если поиграть с ним и с его хозяевами?
— Бессмысленно, товарищ генерал. Ягодкин сам себя проиграл. Кто ему станет верить после этой пленки?
— Ты прав. Стало быть, действуй…
  
21
 
В кабинете меня поджидает Жирмундский.
— Как генерал? Все еще рассержен?
— Нет, доволен. Даже очень доволен. Правда, с оговорками. Родионова он нам не простит. Да мы и сами себе не простим…
Жирмундский согласно кивает. Что ж поделаешь: наша вина.
— Отослал Немцовой катушку?
— Тотчас же. И с ней поговорил.
— Не подведет?
— Нет. Сделает, что требуется. Жду ее звонка.
Я молчу с чувством охотника, выследившего добычу. Нервы как струна. Даже в голове отзвук. Звенит.
— А как с Челидзе?
— Послал Булата в Тбилиси. Он там всю Грузию подымет. Тем более что у Челидзе брат в Тбилиси.
Зачем-то перебираю на столе папки. Заглядываю в блокнот, хотя и знаю, что ничего в нем не записывал. Время течет медленно, как жидкий мед. Десять минут, двадцать, час… Наконец-то долгожданный звонок.
— Соболев слушает. Здравствуйте, Раиса Григорьевна… Был, говорите? Сейчас же ушел? И катушку взял? Хорошо. Спешил? Немедленно звоните, как только опять появится. Очень важно, каким он появится. Вы поняли, Раиса Григорьевна? Прекрасно. Жду.
Жирмундский ни о чем не спрашивает. Он все понял.
— Я думаю, он в «Националь» поехал.
— Я тоже. Хорошо бы Александров додумался позвонить. Нам очень важно знать, с каким настроением он вышел от Бауэра.
Александров звонит через час.
— Я из «Националя». Ягодкин вышел красный, потный и, по-моему, очень довольный. И сейчас же в бар. Пьет коньяк прямо у стойки.
— Кто в машине? Вы и Зайцев? Не упустите. Он может поехать к Немцовой. Если задержится у нее, там и берите. Уйдет рано — проследите куда. Если за город, предупредите по линии, чтобы задержали машину. Все.
Трудно ждать, ничего не делая. Но мы ждем. Проходит минут сорок, а звонка от Немцовой нет. Куда же поехал Ягодкин? Где он сейчас?
Долгожданный звонок Немцовой сразу насторожил. Говорит она хрипло, с одышкой, с трудом подбирая слова:
— Только что ушел Ягодкин. Пробыл около часу, не больше. Но какой же мразью он оказался! Говорю невнятно, потому что нижняя губа у меня разбита: уходя, он ударил меня кулаком в лицо…
— Как это случилось? — я почти кричу.
— Даже говорить не хочется… Пришел, насквозь коньяком пропахший, швырнул пиджак на диван, да так швырнул, что бумажник вылетел, и сказал, что идет в ванную: ему надо, мол, принять душ, побриться и привести себя в порядок. Пока он мылся, я подняла бумажник, а из него выпал немецкий паспорт на имя какого-то Отто Бауэра, чужие, не советские деньги и билет на самолет до Вены на сегодня в восемь тридцать вечера. Когда он вышел из ванной, я подала ему бумажник и спросила, откуда у него немецкий паспорт на чужое имя и чужой билет на авиарейс до Вены. Так он даже позеленел от злости. Ткнул бумажник в карман и схватил меня за горло. «Я тебя задушу, — говорит, — сволочь, научу, как в чужих карманах шарить». А потом кулаком в лицо ткнул и ушел. Я тут же вам и звоню.
— Вот что, Раиса Григорьевна, — говорю я, — никуда не улетит ваш Ягодкин с чужим паспортом. Мы им займемся. А вы закройте дверь на все замки и никому не открывайте, кто бы ни позвонил. Я вам сам позвоню утром, а до моего звонка никуда не выходите.
— Что там произошло? — волнуется Жирмундский.
— Сегодня в двадцать тридцать Ягодкин вылетает в Вену с паспортом Отто Бауэра.
— А фото?
— В паспорт вклеена фотография Ягодкина. Видимо, это и есть «вариант зет». Если агенту угрожает опасность разоблачения, загнать его куда-нибудь в глубинку с паспортом на другое имя. А вышло, что не в глубинку, а на Запад. И каким образом это вышло? Зачем хозяевам Ягодкин за границей — без знания языков, без опыта разведчика? Марками в киоске торговать? Чепуха! Не мог Бауэр подарить ему свой паспорт с авиабилетами в придачу, если сам сегодня собирается в Вену. Тут что-го другое. Почему молчишь?
— Есть мыслишка, Николай Петрович. Может быть, Ягодкин просто украл у Бауэра его билет и паспорт. А дома свою карточку вклеил. Могло так случиться?
— Но ведь Ягодкин знал, что Бауэр перед поездкой в аэропорт, не найдя бумажника с деньгами и документами, обязательно позвонит портье, а тот дежурному ближайшего отделения милиции, — недоумеваю я. — Ведь это же неминуемый провал и арест в аэропорту. На что же рассчитывал Ягодкин?
— Бауэра он знает лучше нас, Николай Петрович. И не позвонит тот ни портье, ни в милицию. Незачем. И новый паспорт и билет на самолет ему все равно выдадут в посольстве с отсрочкой на день. Спросишь, для чего ему спасать провалившегося агента? Так ведь как агент Ягодкин с украденным паспортом для него все равно потерян. В глубинку теперь его уже не загонишь, а его арест в Москве может быть источником непредвиденных неприятностей для самого Бауэра. Так пусть уж занимается им венская полиция.
Я соглашаюсь. Возможно, Жирмундский и прав. До завтрашнего утра Бауэр не будет беспокоить ни милицию, ни посольство. А если мы ошибаемся, Ягодкин все равно будет задержан или нами, или угрозыском.
Бауэр знает, что Ягодкин «засвечен» и не сегодня-завтра его арестуют. Что он будет говорить на допросах? Кого назовет? Многих, многих — Ягодкин не из молчунов. И о Бауэре поведает, о скромном иностранце. И вот результат: Отто Бауэр — персона нон грата. Черта с два он получит когда-нибудь въездную визу в СССР. А значит, прощай карьера связника… Нет, Бауэр предпочтет поиграть в растеряху-иностранца в надежде, что Ягодкину удастся улететь в Вену.
— Есть еще и третий вариант, — размышляет Жирмундский. — Бауэр сам прибудет в аэропорт.
— Исключено, — говорю я. — Возможность нашего вмешательства может быть им предугадана. А тогда зачем ему рисковать. Вероятно, он все-таки надеется, что Ягодкин улетит. За его машиной следуют Зайцев и Александров. Надеюсь, они уже догадались, куда он направляется. До вылета еще полтора часа. Тут и моя «Волга» успеет.
— Сам поедешь?
— А что? На крупную щуку нужен и рыбак покрупнее.
Жирмундский явно недоволен, что мы едем не вместе.
— А нельзя ли воссоединиться?
— Нельзя. Нас там и без тебя трое. А ты нужен здесь. И не отходи от телефона. Через какие-нибудь четверть часа Александров или Зайцев тебе просигнализирует. Скажи им, что, если я почему-либо опоздаю к авиарейсу на Вену, пусть берут его без меня. Прямо у трапа. Но, вероятнее всего, я успею. У меня в запасе час с лишним.
Я даже не беру оружия. Ни стрелять, ни сопротивляться Ягодкин не будет. Поймет, что игра проиграна, и будет рассчитывать на свою изворотливость или на недостаточность наших улик. Ведь загадки Чачина он не разгадал и о расшифрованном тексте его сообщения на марке не знает.
Август сейчас как июль — сухой и жаркий. В городе двадцать восемь градусов. Но от ветра, врывающегося в полуоткрытое окно машины, мне хорошо и прохладно. Навстречу бегут желтые огни фар, путевые знаки, высокие фонари над дорогой, чернеющая в сумерках придорожная трава и неизменный кусок шоссе впереди, где-то всегда обрезанный темнотой.