Человек за бортом
– Кули тоже могли бы проявить предусмотрительность, – возразил Финнерти. – Это должно заботить того, кто слабее. Прежде чем затевать что-нибудь, эти китайцы должны были вспомить, с каким человеком собираются связаться. А капитан Джеймс просто делал то, что считал нужным.
– Это несправедливо, – упорствовал швед.
– А хотя бы и так, – отозвался Финнерти. – Так уж повелось на этом свете. В мире нет справедливости. И никогда не было. Приходится шагать по чужим головам, чтобы забраться на верхушку пирамиды, иначе непременно окажешься за бортом. А когда ты наверху – все, что ты сделаешь, будет правильным. Кэп Джеймс оказался на верхушке собственной пирамиды, и в этом его личная заслуга, черт возьми! Тот, кому удастся его спихнуть, должен быть чертовски крепким парнем!
– При том, что у него такие же права, как у Джеймса? – спросил швед.
– Ясное дело! Хоть сейчас и много болтают обо всяких там правах человека и прочей такой белиберде, но вы-то понимаете, как все обстоит на самом деле?! Сила! Хитрость! Мощь! Ловкость! Разве не так?
Швед с сожалением кивнул.
– Может, сейчас это и так, но времена меняются, и это правило тоже может измениться. Возможно, такое положение только кажется нам правильным, а на самом деле все обстоит по-другому?
– Ну не будьте вы таким идиотом! – воскликнул Финнерти. – Черт возьми, вы же прекрасно понимаете: что действует – то и правильно, а ваши чувства по этому поводу тут совершенно ни при чем!
– Вот это и есть самый настоящий фашизм, – сказал швед. – Правда, я никак не пойму, почему вы его так страстно проповедуете, капитан Финнерти. Вы ведь сами, вроде бы, никого еще не убили. Вы торгуете на этих островах, и любой, черный ли, белый – все для вас одинаковы. Вы человек честный, вашему слову можно верить, со всеми вы обходитесь по справедливости, не оглядываясь на цвет кожи и прочие подобные предрассудки, вы никого не обидели... Не понимаю, почему вы так защищаете этот культ силы?
– Потому, что это соответствует истине, – просто ответил Финнерти. – Просто лично я – не борец по натуре. Я давным-давно убедился, что мне не взобраться на вершину своей собственной «пирамиды». Более сильные оттерли меня на задний план, и я перестал трепыхаться. Я купил шхуну и пристроился торговать в этом тихом болоте. Я ни с кем не спорю, я в стороне от всего, и живу тихонько в этой глухомани, где никогда ничего не случается. Но я не такой идиот, чтобы думать, что эти острова и есть весь мир. Глаза-то у меня открыты, и газеты я читаю все время, так что прекрасно представляю, что творится на свете. Повсюду полным ходом идет грызня. Это – закон жизни. Цепляйся изо всех сил, распихивай других локтями – иначе отпихнут тебя. Всегда выживает сильнейший. А капитан Джеймс, черт возьми, выживает лучше всех, кого я знаю!
– По-моему, нам не имеет смысла продолжать спор, – сказал швед. – Вам не хватает смелости взглянуть со стороны на уроки, которые преподнесла вам жизнь.
– Да вы и сами-то не особенный храбрец, раз не смеете признать правду! – огрызнулся Финнерти.
– Полегче, парни! – веско бросил Алекс. – Не стоит оно того, чтобы рвать друг другу глотки. Все мы согласны в одном – капитан Джеймс настоящий мужчина, а нравится он вам или нет – кому какое дело?
– Точно, точно, – поддакнул писатель, подмигивая Деннисону.
– Да, в этом мы все согласны, – мрачно пробурчал швед.
– Тогда давайте нальем еще по одной, – сказал Том, – и поговорим о чем-нибудь более интересном. К примеру, о ценах на шерсть.
– Господи Иисусе! – простонал Алекс. Все дружно рассмеялись.
8.
Рано утром Деннисон и Джеймс принялись за последние приготовления к путешествию. Наполнили баки пресной водой, погрузили и упаковали последние порции свежего мяса и овощей. Шлюпку перевернули вверх дном и принайтовали над каютой вместе с веслами и подвесным мотором. Акулье ружье капитана – почтенного возраста винчестер тридцатого калибра, – хорошенько смазали, обернули промасленной тряпкой и прикрутили к специальным крючьям в рундуке. Содержимое корабельного рундука надо уложить так, чтобы, в случае чего, штормовые паруса всегда были под рукой – а над этим пришлось поломать голову.
На «Канопусе» был только один бак с бензином, на тридцать галлонов. Этого спокойно хватало, чтобы пройти четырнадцать-пятнадцать сотен морских миль без дозаправки. Джеймс проверил мотор и сказал, что его надо будет запускать примерно раз в три дня хотя бы на час, чтобы подзаряжать батареи аккумулятора. Бак все равно будет почти полным, когда они доберутся до Санди-Хук, и горючего должно хватить, чтобы подняться до Сити-Айленда по Ист-Ривер.
Они пересмотрели все фалы, один за другим, и заменили старые, перетершиеся, новыми. Проверили, чтобы все концы были закреплены на скобах, заменили, где нужно, клинья. Попробовали, как работает помпа, и поставили новый предохранительный трос на гик. Деннисон в маске нырнул под дно, осмотрел для верности рулевые тяги и тяжелый бронзовый винт, и сообщил Джеймсу, что все в полном порядке. Днище кеча малость обросло ракушками, но не настолько, чтобы ощутимо замедлять ход судна.
Утром австралийцы на своей прогулочной яхте вышли в море и взяли курс на Панаму. Деннисон проводил их взглядом, позавидовав беззаботной легкости, с которой эти парни преодолевают любые водные пространства.
– Нельзя так водить яхты, – высказался капитан Джеймс. – Эти мальчишки слишком полагаются на слепую удачу.
Деннисон понимал, что капитан, конечно, прав. Но это, несомненно, был самый простой способ путешествовать по морю – конечно, пока удача от тебя не отвернулась.
К вечеру они закончили все приготовления, и завтра утром кеч мог спокойно пускаться в плавание. Джеймс остался в каюте – разбирал свои карты и прокладывал первый отрезок маршрута. А Деннисон отправился в яхт-клуб, решил в последний раз пропустить стаканчик на острове Сент-Томас.
В баре яхт-клуба почти никого не было. Только писатель одиноко сидел за угловым столиком и потягивал ром с колой, мрачно уставившись на рукопись, разложенную на столе перед ним.
– Ну, как идет? – спросил Деннисон, присаживаясь рядом.
– Туго, – поднял голову писатель. – Я вообще не знаю, почему до сих пор не бросил это безнадежное дело и не стал, к примеру, фермером или еще кем. Знаете, что издатель сказал об этом рассказе?
– И что он сказал?
– Он сказал, что тут слишком явственно отдает Мальро. Подумать только! В чем только не обвиняли меня эти чертовы ублюдки, которые заправляют издательским делом в Нью-Йорке! Это зависит от того, что они время от времени перечитывают на досуге. Мне сообщали, что в моих рассказах «слишком много» от Конрада, Лондона, Киплинга, и вот теперь – Мальро!
– Да ну? – спросил Деннисон.
– Может, конечно, и так, – проворчал писатель. – Но с этим ничего нельзя поделать. Жизнь, знаете ли, похожа на литературу. И в киплинговских ситуациях люди говорят и действуют, как киплинговские герои.
– Жизнь похожа на литературу?
– Конечно. В литературе показана жизнь, какой она должна быть. И жизнь старается по возможности соответствовать литературе. Помните, как старик Финнерти спорил со шведом вчера вечером? Законы жизни и все такое. Борьба за выживание. Ну, разве не похоже это на что-нибудь из Джека Лондона?
– Наверное, похоже, – согласился Деннисон и тоже заказал себе ром с колой.
– Ну вот, и откуда, вы думаете, наш Финнерти набрался таких умных мыслей? Думаете, его убеждения появились на ровном месте, а? Как бы не так! Он, конечно же, читал когда-то Лондона, и теперь бессознательно старается приспособить к собственной жизни то, что вычитал в книгах.
– А вы никогда не писали о таких людях и ситуациях, которых нет у Конрада и Лондона? – спросил Деннисон.
Писатель какое-то время задумчиво разглядывал потолок, потом ответил:
– У меня есть приятель, который пишет о гангстерах, наркоманах, бандитских налетах, изнасилованиях, убийствах и всем таком прочем. Я точно знаю, что он никогда и близко не видел ничего подобного. Да он и не хотел бы, чтобы это его коснулось. Этот человек любит покой и уют, и проводит время в основном сидя в удобном кресле у себя дома. Он слушает музыку и читает книги – как, собственно, и большинство других писателей. Так вот, он сидит себе дома, слушает музыку, и пишет о насилии и жестокости. Вы думаете, я тоже должен так поступить?