Дамасские ворота
— А сейчас какой придерживаетесь? — спросил Оберман.
— А сейчас, — ответил Лукас, — никакой. Вы часто здесь бываете? — поинтересовался он у доктора.
— Все здесь бывают, — сказала Линда.
— Все здесь бывают, — повторил за ней доктор Оберман. — Даже евнухи и трезвенники.
— Так что, стоит наведываться сюда почаще? — спросил Лукас.
— Знаете, — сказала Линда, — поговорите об этом с моим бывшим мужем, пока он не уехал из страны.
В этот момент ее прервал молодой эфиоп с серьгой в ухе, который увел ее танцевать, бесцеремонно подняв за локоть со стула. Они покачивались под мелодию из «Тернистого пути» [64] — воинственный молодой Отелло и его нежная, но явно ветреная Дездемона.
— Папаша у нее был христианский фундаменталист, — пояснил Оберман. — Оба они были фундаменталистами. Сейчас он работает на так называемый Галилейский Дом. Христианские сионисты [65], которые в прекрасных отношениях с ультраправыми, — эти что-то вроде деляг.
— И она?
— Официально, — вступил Циммер, — она числится при университете. И в разводе с мужем сейчас.
— Энтузиастка, — сказал доктор Оберман. — Готова увлечься чем угодно. Если она примет католичество, займется гаданием на магическом кристалле или лесбийским садоводством — никто не удивится.
— Она ваша пациентка?
— Никогда по-настоящему не была моей пациенткой. Линда не страдает какими-либо расстройствами психики. Она искательница. Когда ее брак распался, мы сблизились.
— Оберман — обыкновенный циник, — сообщил Януш Циммер. — Он обратил Линду в свою апологетку.
В этот момент человек с ястребиным лицом и бритым черепом наклонился над Лукасом и заорал ему в лицо:
— Ну ты, гурман! Я тебя помню! Когда возьмешь у меня следующее интервью?
Человека с ястребиным лицом звали Иэн Фотерингил. Бывший скинхед из Глазго, солдат Иностранного легиона и наемник в Африке, он овладел тонкостями haute cuisine [66] и теперь работал в крупном сетевом отеле. Однажды Лукас брал у него интервью для своей газеты. У него осталось впечатление, что Фотерингил старался внушить ему, будто он международно известный кулинарный писатель, который одолеет все препятствия на пути к славе и лондонскому бистро своей мечты.
— О, скоро, — ответил Лукас.
Фотерингил был сильно пьян. У него были красные острые уши и крохотное колечко в носу. Видимо недовольный некоторым пренебрежением Лукаса, он повернулся к доктору Оберману.
— Я умею готовить кошерный соус ансьен [67], — сообщил он психиатру. — Я единственный шеф-повар в Израиле, кто умеет его готовить.
— Ага, — кивнул Оберман.
— Его, — подмигнул, смеясь, Януш Циммер, — называют Иэном Хеттом.
Фотерингил начал рассказывать историю о том, как один американец, постоялец курортного отеля, обвинил его в том, что он использует лярд при готовке штруделя.
— Лярд в штруделе! — возопил он, воздевая руки к небу. — Где, черт подери, я найду лярд в Кесарии?
Вернулась после танца с эфиопом Линда. Фотерингил уставился на нее, словно на charlotte russe [68], и мгновенно потащил ее обратно на танцплощадку.
— Обязательно потолкуйте с ее бывшим мужем, — сказал Лукасу Оберман. — Галилейский Дом — очень интересное место. Паломники туда ходят. Жертвы синдрома. Они ходят туда поесть чечевичной похлебки.
— Мне нравится чечевичная похлебка, — сказал Лукас.
Оберман посмотрел на него оценивающим взглядом, спросил:
— Так вам интересно? Сделать из этого книгу?
Лукасу подумалось, что при таком интересе Обермана можно без особого труда договориться об авансе.
— Я подумаю над этим, — ответил он.
— Мои заметки в вашем распоряжении. Или будут, когда мы придем к взаимопониманию. Книги писать доводилось?
— По правде сказать, доводилось. Об американском вторжении на Гренаду.
— Это очень разные вещи.
— Не совсем, — сказал Януш Циммер. — В гренадской истории тоже была метафизическая подоплека. Некоторые участники того дела думали, что имеют связи на небесах.
— Вы имеете в виду Рейгана? — спросил Лукас.
— О Рейгане я не думал. Но, полагаю, это относилось и к нему с Нэнси.
— Вы были на Гренаде во время вторжения? — спросил Лукас.
— Был накануне. И вскоре после.
— Януш — вещая птица, предвещает беду, — сказал доктор Оберман. — Стоит ему где появиться, там тут же происходят соответствующие события.
— Помнится, там существовали культы, — пояснил Циммер. — На острове.
— Да, были, — подтвердил Лукас.
— И здесь они существуют, — сказал Оберман. — Причем занимаются этим не просто несколько потерянных душ, а организованные и влиятельные группы.
— Тем лучше, — сказал Лукас. — Я имею в виду для интриги.
Циммер подался к нему, чтобы было слышно за шумом, и проговорил:
— Тут следует быть осторожней.
Лукас размышлял над предостережением поляка, когда его внимание отвлекла молодая женщина, танцевавшая с эфиопом. У нее была кожа цвета кофе с молоком, как у южноамериканок, коротко стриженные черные волосы под афро, покрытые яванской косынкой. Платье темно-бордовое и коптский крест на шее. На длинных ногах сандалии «биркеншток», подъем и лодыжки украшены лиловым геометрическим рисунком. Лукас припомнил, что где-то слышал, мол, таким рисунком украшают себя бедуинки, но сам еще этого раньше не видел. Он тут же подумал о невероятной хипповой молодой арабке, которую видел месяц назад в медресе. Он был уверен, что это она.
— Кто эта девушка? — спросил он Обермана. — Вы ее знаете?
— Сония Барнс, — ответил тот, бросив быстрый раздраженный взгляд на девушку. — Она водилась с одним из моих пациентов.
— Я видел ее в городе, — сказал Лукас.
— Она дервиш, — сообщил Лукасу Циммер. — Ваш персонаж.
— Верно, — подтвердил Оберман.
Сония и Линда Эриксен, единственные женщины среди танцующих, столкнулись в толпе и соприкоснулись ладонями, приветствуя друг дружку. Линда без следа сердечности. Сония с чуть грустной и язвительной улыбкой.
— Она кружится очень симпатично, — сказал Лукас. — Неужели правда дервиш?
— Позволите уточнить? — спросил Циммер. — Она настоящая суфийка.
— Похоже, миссис Эриксен знает ее.
— Здесь все знают всех, — сказал Януш Циммер. — Сония поет в «Мистере Стэнли» в Тель-Авиве. Сходите послушайте ее. Она может рассказать вам о культе Абдуллы Уолтера. И о Хайнце Бергере.
Лукас записал имена себе в блокнот.
— Потанцуйте с ней, — посоветовал Оберман.
— Куда мне. Она слишком хороша.
— Вы еще не слышали, как она поет, — сказал Циммер. — Как ангел.
Неожиданно Фотерингил снова заметил Лукаса. Его раздраженная физиономия заслонила Лукасу вид.
— А как насчет стиха?! — требовательно вопросил шотландец.
Лукас в недоумении уставился на него.
— Стиха о rillons! [69] — не отставал Фотерингил. — Стиха о rillettes! [70]
Лукасу смутно припомнилось его пьяное старание изобразить из себя истинного гурмана перед Фотерингилом, процитировав юмористическое стихотворение Ричарда Уилбера о rillons и rillettes de Tours [71]. Когда-то у Лукаса находилась стихотворная строчка на все случаи жизни.
— Ах да. Попробуем вспомнить.
От Фотерингила невозможно было отвязаться. Легко было представить его себе где-нибудь на вересковой пустоши после сражения расчленяющим павших рыцарей, чтобы снять с них доспехи, под жуткое стенанье воронья, кружащегося над головой.
— Rillettes, Rillons… — сделал Лукас попытку вспомнить. — Нет, не так: Rillons, Rillettes, по вкусу схожи… но сдуру…