Юность

Сейчас, должно быть, наши заканчивают газету. Гулевой где-нибудь на квартире поторапливает хозяек. 
В двенадцать они соберутся, равнодушно вспомнят: 
"А Прохорова что-то нет...", и сядут за стол. Что делает сейчас Оленька? На заводе у них будет вечер. Пошумят, потанцуют. И Оля будет танцевать с кем-то... 
Мне становится мучительно жаль себя. 
Сердце начинает стучать чаще, когда после недолгих плутаний по узеньким улицам М. вижу наши голубые автобусы. Они стоят около просторного дома с палисадником. Весело постукивает движок. 
С широкого крыльца, помахивая пачкой гранок, сбегает наборщица Зина. Она без шинели, в новом форменном платье. 
- Здравствуйте, товарищ лейтенант! - приветливо улыбается она. - А мы вас вчера ждали, ждали! 
- Здравствуйте, Зина! Только я не лейтенант. 
- Лейтенант, лейтенант! - смеется девушка. - Я вас первая поздравляю! В редакции все звания получили. Вчера! 
Быстро поднимаюсь на крыльцо, толкаю тяжелую дверь и попадаю в длинный коридор. По обе стороны - двери. Ну, конечно, это школа. Ага, вот здесь! 
- Вот он, пропащий, - кивает Кудрин. Он сидит почти у самой двери, диктует на машинку. - Где пропали? 
- Привет, лейтенант! - машет из-за стола рукой Метников. 
- Сергей, здравствуй! 
- Где застрял? 
- Сережа, здравствуйте! 
Я не успеваю всем отвечать. Крепко пожимаю руки Кудрину, Метникову, Грановичу, Машеньке, У Грановича и Метникова на петлицах - по три кубика, Старшие лейтенанты! 
- Ого, поздравляю! 
- Это мы тебя поздравляем! Сами поздравлялись вчера. 
- Где же вы были? - спрашивает Машенька, 
- Застрял километрах в двадцати отсюда, 
- А мы вас так ждали! 
- Она тебе новогодний ужин оставила, - усмехается Гранович. Он облизывает губы, как-то особенно смотрит на девушку. 
- Правда, правда, - кивает Машенька. - Есть xoтите? 
- Очень! 
- Пойдемте, накормлю. 
- Идите, Прохоров, - разрешает Кудрин. - Потом сходите получите обмундирование. Хотели взять, да побоялись - кто вас знает, какой рост, 
- А газета вышла? 
- Вы что же думаете, без литсекретаря газета не выйдет? Все в порядке. На три квадрата! Вот! - помахивает Метников. 
Газета нарядней, чем обычно, - становится завидно, что не приложил к ней рук. Поверх заголовка красным напечатано: "С Новым годом, товарищи!" Сводка Информбюро, новогодняя речь Калинина, стихи Грановича. 
- Успеете почитать! - торопит Машенька, - Есть же хотите! 
В конце коридора входим в небольшую комнату. В углу аккуратно сложены шинели, вещевые мешки. 
- Наша девичья, - поясняет Машенька. - Бывшая учительская. Через два дня, говорят, нас отсюда попросят - начнутся занятия. Садитесь, Сережа. 
Машенька снимает с широкого фанерного ящика газету, я поражен. Белый хлеб, кружок темно-коричневой колбасы, вареная курица. 
- Это не все! - улыбается девушка. 
Она достает из-под ящика бутылку с яркой наклейкой. 
- Портвейн. 
- Не надо, Машенька. Лучше вечером. 
- Немножко можно. Пресс велел оставить. 
- Где он? 
- В политотделе. 
Машенька наливает полстакана вина, затем льет немножко в другой стакан. 
- Это чтобы вам не скучно было. С Новым годом, Сережа! 
- Вас тоже, Машенька! 
- За вас и за вашу девушку! Чтоб были счастливыми! 
- Спасибо, Машенька. И вам - самого большого счастья! 
Вино натощак немного кружит голову. Мне чуть-чуть грустно, но хорошо, легко. 
- Ешьте, ешьте, - угощает Машенька. - А вот и десерт. 
Она достает два больших краснобоких яблока. 
- Откуда это? 
- Жар-птица принесла, - смеется девушка. - Вчера вечером является какой-то старший лейтенант, спрашивает меня и передает большой сверток. От кого? - спрашиваю. А он плечами пожимает: велели передать, и все. 
И разговаривать не стал, козырнул и ушел. Потом смотрим - яблоки. Ну, и ясно стало - не утерпел отец, написал товарищу. Михаила Аркадьевича спросила - правильно, адъютант командующего. Ешьте, чудесные яблоки! 
- Нет, Машенька, это подарок. 
- Так мы же вчера все ели! После ужина. А это - вам. 
- Тогда - одпо вам, другое - мне. 
- Вот упрямый! 
Мы едим яблоки, улыбаемся. Поддаваясь охватившему чувству благодарности, искренне говорю: 
- Хорошая вы девушка, Машенька! 
- Ну, ну, не будьте Грановичем, - густо краснеет Машенька. 
6 
Майор Кудрин мне определенно нравится. 
- Газетчик должен писать, иначе он перестает быть газетчиком, - говорит он. 
И не только говорит, но и заставляет писать. На третий день нашей жизни в М. Кудрин осведомляется утром, чем я занят, предлагает: 
- Знаете, Прохоров, сходите в госпиталь. Поговорите с комиссаром - он посоветует, с кем побеседовать, напишите очерк. Мы вводим новый раздел: "Герои нашего фронта". Вашим очерком и начнем. Как вы смотрите? 
Конечно, я очень рад, осторожно высказываю свою заветную мысль: 
- А что, если потолковать с кем-нибудь в части? 
Майор понимающе усмехается - глаза у него в эту минуту голубеют. 
- Не выйдет, Прохоров. Секретариат бросать нельзя. 
А свободное время использовать надо. В части завтра выезжают наши "оперативники". 
И, видя мое огорчение, утешает: 
- Не жалейте, успеете еще и поездить. 
Заканчиваю правку корреспонденции, изредка поглядываю на Кудрина. Он сидит против меня, быстро пишет, У него густые, спадающие тяжелыми прядями светлые волосы. Майор машинально ерошит их левой рукой; волосы, словно ручейки, текут между пальцев. Чистое, еще молодое лицо, высокий лоб, голубые глаза, опущенные, как у девушки, тяжелыми ресницами. И только губы, крупные, резко очерченные, сейчас плотно сжатые, да круто обрезанный подбородок говорят о том, что майор - натура далеко не женственная. 
Кажется, что я давно знаю его. Вероятно, то же самое чувство испытывают по отношению к нему и другие сотрудники. С ним охотно советуются, обращаются за помощью, и даже Гранович беспрекословно учитывает его замечания по стихам. 
Кудрин, как и Левашов, держится всегда ровно. Иногда думается, что этого невысокого плечистого человека, тщательно выбритого, подтянутого ничто не может вывести из равновесия. По первому знакомству таких людей невольно относишь к той категории хладнокровных, которых ничем не удивишь и у которых, если не все, то почти все решено. Тем удивительнее для меня было вчерашнее откровение Кудрина.