Юность

- Как всегда. 
Разговаривать он не любит. Очень сдержанный, хмуроватый, но в сущности хороший человек. И что для нас самое важное - превосходный работник. Мы с ним нередко ссоримся, чаще всего короткие стычки бывают у него с Метниковым. Получив вычитанные гранки, Иван Кузьмич внимательно просматривает их, отправляется в редакцию. Он очень неумело козыряет, подходит к Метникову. 
- А это надо? 
Метников хмыкает. 
- Сокращено - значит, надо. 
- А в оригинале - нельзя? 
- Слушайте, Абрамов, газета остается газетой. Утром это было надо, сейчас - нет! 
- Вот это утром надо? - метранпаж не торопясь читает вычеркнутый абзац. - "С огромным подъемом встретили..." 
- Ну, ладно, ладно, Иван Кузьмич, - пытается мирно замять дело Метников. - Не вошло бы иначе. 
- Перед набором нужно прикинуть. 
Ответственный секретарь начинает раздражаться. 
- Вы же знаете, в каких условиях мы работаем! Чего вы от меня хотите? 
- Меньше сокращений, - спокойно отвечает Иван Кузьмич. - Ручной набор. Рассыплем, тогда что делать? 
- Ну-ка, покажите, - вмешивается Пресс. 
Метранпаж подает злополучную гранку. 
Редактор почти всегда держит его сторону. Да он и прав; сокращения у нас в гранках велики. 
- Правильно, товарищ Абрамов. Учтем. 
Высокий, прямой, с неподвижным каменным лицом, обтянутым сухой желтой кожей, Иван Кузьмич старательно подносит руку к шапке, уходит. 
Два дня после этого мы с Метниковым тщательно подсчитываем строки, стараемся обходиться без сокращений. Но в спешке неизбежны просчеты, и вот смотришь, Иван Кузьмич снова укоризненно спрашивает: 
- А это надо?.. 
Сегодня у нас спокойный день: сокращений особых нет, переверстки не предвидится. Я любуюсь, как быстро и ловко длинные худые пальцы Ивана Кузьмича собирают черную, тускло поблескивающую полосу. Вот он прочно обвязывает ее шпагатом, накатывает валиком, оставляющим на свинцовых буквах тонкиий слой краски, кладет чистый лист бумаги. Через минуту держу в руках оттиск второй страницы. Когда таким образом будут готовы все четыре страницы, когда их вычитают, выправят ошибки и Пресс начертит красным карандашом "печатать", заработает проворная "Пионерочка". 
Страница кажется мне очень хорошей. Четко подобранные заголовки, линейки, строгие отбивки. 
- Красиво сверстано! 
Иван Кузьмич обтирает руки ветошью, великодушничает: 
- Макет неплохой. 
Теперь некоторую гордость испытываю я. Макет - это точный план газеты, по нему метранпаж верстает полосы. Сегодняшний макет делал я: Метников, наконец, добился своего и выехал вчера в часть. Мне предстоит замещать его дней пять, и я очень рад, что с первым номером идет так благополучно. Пожалуй, часам к семи вечера и управимся. Это рекорд! 
Насвистывая, возвращаюсь в редакцию и понимаю, что явился не вовремя. Гранович на полуслове замолкает, отходит к окну. Машенька смущенно розовеет. 
- Еще полоса? - удивляется она. - Значит, до вечера кончим. Екатерина Васильевна обещала нагреть во ды - надо всем помыться. 
Помогаю Машеньке преодолеть смущение. 
- Женя, стихи завтра будут? 
- Пиши сам! У тебя лиричнее, - не оглядываясь, зло отвечает Гранович. 
- Ты что? 
Машенька вспыхивает. 
- Стыдно! Я не так говорила! 
На душе у меня становится скверненько. Ощущение такое, словно Машенька обманула меня. 
- Я ему сказала только о том, что ваши стихи мне понравились. Сердечные. И сказала, что, по-моему, вас надо привлекать как поэта в газету. А так передергивать - стыдно!.. 
- Давайте лучше работать, - как можно спокойнее говорю я. 
Машенька подвигает к себе полосу. Гранович садится за стол, раздраженно пыхтит трубкой. Папирос и табаку мы не получаем несколько дней, зеленым рубленым самосадом разжиться еще труднее: мужчин в селе почти нет. 
Работаем, не разговаривая. Сегодня у нас скучно и пусто. Пресс с утра уехал в политотдел - километров за восемь. Все сотрудники в частях. Левашов пропадает уже дней двенадцать. Кудрин и новый литработник Кузнецов уехали дня четыре тому назад. 
На нашем участке фронта - относительная тишина. 
Вот уже месяц, как Информбюро передает: в течение дня на фронтах чего-либо существенного не произошло. Весенняя распутица приостановила движение, активных боевых действий нет. Зато прибавилось работы разведчикам: противник деятельно укрепляется, и к тому времени, когда дороги подсохнут, оборона врага должна быть хорошо изученной. К разведчикам и выехал ответственный секретарь Метников. 
Вынужденное затишье на фронте превратило нас почти в "гражданских". Расположились мы в трех домах: 
живем по-прежнему у Екатерины Васильевны, работаем в соседнем доме половина его пустует, в третьем - наши типографские и Гулевой. 
Нормально спим, самолеты маленькую деревушку не трогают, и если б не перебои со снабжением, можно считать, как говорит Пресс, что у нас рай. Сегодня, например, предвидится баня. 
- Прочитала, - говорит Машенька. 
Ошибок в полосе немного: сказывается предварительная правка гранок. 
- Давайте отнесу. 
- Я еама. 
Гранович делает было движение подняться, но потом снова склоняется над листом бумаги. Как только Машенька уходит, он говорит: 
- Ты извини меня. 
- Ладно,, чего там! 
- Подожди! Я хотел с тобой поговорить. Прямо, 
- Говори. 
Гранович волнуется. Он облизывает губы, встает. 
- Ты ухаживаешь за ней? 
- Что?! 
- Что, что! Нравится, тебе Машенька? 
- Ну, балда! - хохочу я. - Ревнуешь? 
Гранович бешено- сверкает глазами. 
- Да, ревную! Люблю! И не стыжусь! А ты... 
- Вот-вот! А я при чем? 
- А ты!.. 
- А ты, а ты! - передразниваю я. - Доложить тебе, что у меня есть невеста? 
Гранович ошарашен. 
- Что я ее люблю не меньше, чем ты Машеньку? 
- Сергей!.. 
- Что об этом знает и Машенька? - продолжаю наступать я. 
В ту же секунду я взлетаю под потолок. 
- Пусти, дурень! 
- Ну, осел! Ну, осел! Ты только молчи! 
- Нет, сейчас побегу рассказывать. 
- Слушай, друг! - ликует Гранович. - Будут стихи! 
Будет статья! Пять заметок будет! Все будет! 
- Мир, покой и обоюдное согласие? - Машенька стоит в дверях и насмешливо смотрит на нас.