Юность

Часа в три весь основной материал отправлен в набор. Осталось сдать фельетон Грановича и статью Кудрина "Коммунисты одной роты". Заместитель редактора часа три назад выехал в ближайшую часть и должен вот-вот вернуться. 
Отправляемся обедать все вместе, заодно нужно узнать, где предстоит сегодня ночевать. Ведет нас Гулевой. 
Метников сегодня в отличном настроении. Поглядывая на розовощекого кареглазого Гулевого, он подтрунивает: 
- Шикарная у вас жизнь, Гулевой! Возглавляете издательство, которое выпускает всего одну газету, и то без вашей помощи. 
Гулевой беззлобно отшучивается. 
- Что бы вы без меня делали? Ни поесть вам, ни поспать, разъединой газеты и то не выпустить! 
И начальник издательства прав. Благодаря его хлопотам мы пока ни в чем не испытываем нужды. Кажется, сами собой доставляются бумага, горючее, промерзлые, но удивительно вкусные буханки хлеба, консервы. 
Наконец, переезжая, мы никогда не задумываемся над тем, где остановимся: Гулевой все устроит! 
Гуарий по пути срывает с забора какое-то объявление, свистит: 
- Видали, вы! 
И читает: 
..."Жителям города Б. в двухдневный срок предлагается сдать германской армии теплые вещи, как-то: валенки, полушубки, тулупы, кожаные и шерстяные рукавицы, а также теплые платки. 
Уклонившиеся от выполнения настоящего приказа будут привлечены к ответственности по всей строгости законов военного времени. 
Бургомистр А. Никольский". 
Приказ отпечатан на машинке, выглядит этот листок совсем обычно, но каким чужим миром веет от него! 
- Пошли, пошли, нечего заниматься пустяками, - торопит Пресс. 
Гуарий рвет объявление, колючий ветерок подхватывает мелкие клочья и, кружа, уносит по улице. 
У крепкого деревянного домика с облупившимися крашеными наличниками останавливаемся. Против окон свежим срезом желтеет широкий пень - старая ветла пошла на дрова. 
Гулевой по-хозяйски распахивает дверь. 
В небольшой прихожей, служащей одновременно и кухней, - большая русская печь. У шестка хлопочет пожилая женщина в платочке. Когда мы входим, она оглядывается, сдержанно, но как-то очень сердечно кланяется, 
- Проходите, милые, проходите. 
Из чистой половины показывается и тут же скрывается мальчишечья рожица. 
- Сашка, сюда! - командует Гулевой. 
Сашка, лет четырех-пяти, послушно выходит, исподлобья глядит на нас. 
- Здравствуй, Саша! - говорит Машенька. 
Сашка молча посапывает. 
- Сколько тебе лет? - спрашивает Гуарий. 
- А тебе сто? - неожиданно отвечает Сашка. 
- Негодник! - ахает бабушка. - Ну, погоди, мать придет!.. 
Разговаривать с малышом мы явно не умеем, он это чувствует. 
Пресс снимает шинель, укоризненно качает головой. 
- Ну, чего смеетесь? 
Он садится на корточки рядом с мальчуганом, протягивает руку. 
- Здравствуй, Сашок. 
Мальчуган со всего размаха хлопает ладошкой по широкой руке Пресса. Тот легко вскидывает малыша на руки, и удивительно, что Сашка не возражает. 
- Обедать, Сашок, будем? 
- Будем. 
- Вот и договорились, - говорит Пресс и вместе с Сашкой подсаживается к столу. Он ерошит жидковатые Сашкины волосы, незаметно касается их щекой и тут же настороженно косится: не заметил ли кто? Меня Пресс не видит. 
Хозяйка, смахнув слезинку, хлопочет у печки, подает на стол. 
- Скучает без отца. Вот, как и вы, воюет где-то. Как летом взяли, так и не видали больше. В неволю-то мы уж без него попали. 
- Трудно пришлось? - спрашивает Гуарий. 
- Что, миленькие, говорить? Одно слово - неволя. Вы лепешечки-то кушайте. Горяченькие еще. 
- Зря это вы, мамаша! Не велел же, а вы все посвоему! - досадует Гулевой. - Мука у них кончается, ничего нет. Говорил: стряпайте только из нашего! Самито как жить будете? 
Женщина светло улыбается. 
- Теперь, милый, не помрем. Сноха вон на работу пошла. Власть-то опять своя, чай, она не даст помереть. 
- Правильно, бабушка! - горячо откликается Машенька. 
- Конечно, доченька, правильно. Стыдобушка только - угостить вас нечем. Корова была, поросенка держали, курочек - все, как в прорву, ушло... 
Прислушиваясь к быстрому ласковому голосу хозяйки, я наблюдаю за Сашкой. Мальчуган ест много, жадно, на покрасневшем носишке блестят капельки пота. Пресс подкладывает ему из своей тарелки мясо и, заметив, что я это вижу, грозно хмурится. 
Дверь распахивается, на пороге появляется Левашов. 
- Покормите странника, - шутит он и, увидев Пресса, вытягивается. Товарищ старший батальонный... 
- Здравствуйте, Левашов. Доложите потом. Садитесь. 
Капитан по очереди здоровается со всеми, улыбается, Его некрасивое обветренное лицо дышит радостью, 
- Соскучился! 
Гулевой открывает банку консервов. 
- Не хочу, - отговаривается Левашов. - У гвардейцев обедал. 
- Ну, тогда пошли, - встает Пресс. - Спасибо, мать! 
- За что спасибо-то? Руки свои. Вам за ласку спасибо. С ужином не запоздайте. 
Одеваемся и тут только замечаем на ремне у Левашова потертую кожаную кобуру. Оружия нам еще не выдавали. Гуарий, заблестев глазами, первый спрашивает: 
- Откуда? 
- Гвардейцы подарили. 
- Интересно, - вмешивается Пресс. - За что? 
- Да так, ни за что. Командир полка подарил, 
- Щедрый командир! 
- Покажи, - просит Гуарий. 
Левашов расстегивает кобуру, подает ему тускло отливающий наган. 
- Я думал - пистолет... 
- Эх, молодежь! Наган лучше пистолета. 
- Хорошая штука, - завистливо говорит Метников. 
Пресс усмехается. 
- Захотелось? Надоест еще, Метников, Война - долгая. 
4 
В этот раз с газетой заканчиваем быстро: выручают материалы Левашова. Они тем более кстати, что Кудрин задержался и приехал только вечером. Статья его пойдет в следующий номер, и, хотя задержка произошла не по его вине - застряла машина, - майор в наказание самому себе остается работать. У него хорошая черта - к себе он относится требовательнее, чем к любому литературному сотруднику. 
В двенадцатом часу ночи расходимся по квартирам. 
Хозяйка и ее невестка, молодая женщина, кормят нас ужином, стелют огромную постель. На полу - ворох желтой соломы, сверху ее покрывают брезентом, одеялами. 
Прессу хотят уступить кровать, но он решительно отказывается.