Магомед, Мамед, Мамиш

Из морга привезли домой к матери, а завтра похороны. Хасай купил уже давно себе участок, отгородил высоким, из настоящего белого камня забором. На де-сять могил. "Думал, уйду первым я.- Говорил и пла-кал.- Сам первый переселюсь, думал, а оказалось, сын". Даже нечто вроде мавзолея построил, храм - не храм, склеп - не склеп. С минаретом и куполком. Мно-го разговоров было, но что толку? Не разрушать же! По-хоронят Гюльбалу не в склепе, это для Хасая, а рядом. И будет первая могила на семейном участке. Такого Гюльбалу, как в тот вечер, Мамиш раньше не знал. Готовился в дальний путь. Потом отметят, как положено, день третий. И снова в доме Хуснийэ-ханум - там, где родился, а не где жил. И не любил. Же-на это чувствовала. На портрете Гюльбала не похож на себя. Здесь серьезен, а когда говорил, ехидный такой, и теперь: смотрит точно живой, с издевкой. Хуснийэ как-то выступала: "Отсталые обычаи! Иссушают душу на-рода! Третий день, седьмой, каждый четверг!.." Отме-тят день третий. И, посмотрев в глаза вдовы, Мамиш поймет: знала она, догадывалась, "...от ее грудей". На нее сразу столько ударов: отец, муж... Держится, моло-дец. Что же ты так, а, Гюльбала? Ничто не скроется, годом раньше, годом позже. И в который раз Хуснийэ смотрит на портрет Гюльбалы, увеличенный кем-то срочно, и пристает к каждому, кто приходит выразить соболезнование: "Мне это снится? Ну скажите же, что все это неправда, что вам стоит?" Будто вся высохла, и слезы находятся, и какая-то сила держит, не дает умереть. И шли, шли люди. Казалось, весь город про-шел в эти дни через их двор: женщины сидели на первом этаже, а мужчины поднимались на второй. То си-дят тихо, молчат, а то вдруг - в мужской половине - заведут обычные разговоры о том о сем. "А я ему: "Мы с твоим отцом...".- "Слышали? Сняли! Да еще как!.." - "Не сегодня завтра... Дни его сочтены... А что врачи? Только диплом!.." - "...Но на его место надо другого, а людей откуда возьмешь? Вот и земляков своих вынужден..." Разговоры, разговоры, и все реже по-минали Гюльбалу. А Хасай на седьмой день уже улыб-нется! Даже улыбнется! Как не улыбнуться, если смеш-ные анекдоты сочиняют! Нескончаем людской поток, нескончаем. 
Суд родных, суд свой, суд официальный. Первый бесцельный, потому что всего не расскажешь, что знаешь, третий для папки, так положено, надо вы-яснить: убийство? самоубийство? несчастный случай? 
нет! нет! 
- Конечно же... Да, да, несчастный. От своего не уйдешь, оставив, как ящерица, кожицу. Хасай ночевал у Хуснийэ: оставлять одну опасно. Ноче-вали здесь и жены Гейбата и Аги. 
"Неправда это!" - вдруг кричала Хуснийэ. И крик про-никал к Мамишу, и спать страшно, невозможно. 
Мамиш и не предполагал, что следователь давно, мо-жет, о том и мечтал, чтобы увидеть наконец Мамиша, поговорить с ним не для протокола, а так, по душам, начистоту. И что следователь, звали его Саттар, знает нечто такое о Хасае и о Бахтияровых, о чем и понятия не имеет Мамиш. 
Можно даже сказать, что именно Хасай, но не прямо, а косвенно, стал причиной выбора Саттаром профессии. Но он - лицо не частное и вызвал Мамиша по вполне определенному делу, и не дозволено ни словом, ни на-меком выразить свое пристрастие к семье Бахтияро-вых, дабы не отстранили тебя от расследования. У каждого ведь есть тот неожиданно случайный день в жизни, который оказывается вдруг поворотным в судьбе. Сидишь, с увлечением решаешь сложную ма-тематическую задачу, и вдруг приходит друг, показы-вает тебе стихи, вот, мол, какой интересный сочинитель объявился по соседству! Тебя за живое задевает вос-торг друга, ревность вспыхивает в тебе, и ты, сам того, может, не желая, говоришь: "Ну, это пустяки, я тоже так могу!" Бросаешь задачу, и, пока друг знакомится с ее условиями, в тебе неожиданно рождается нечто, ты сочиняешь двустишие-экспромт, причем сразу два, шуточную пародию на друга, будто он зеленая завязь на инжировом дереве, переиначивая то ли читанное, то ли слышанное. И рифмы есть, и мысль высекается, и самому удивительно, и другу. Ты снова кумир, ты снова первый, и прости-прощай биномы, или погиб ты, про-пащий человек, или вознесся, сжигая себя и обжигая публику, или и то, и другое вместе. Нечто подобное случилось и с Саттаром, у которого и в мыслях не было стать юристом, он и слова такого не знал, когда у них по соседству поселилась семья брать-ев-близнецов. Саттар горевал, потому что с братьями поменялся, отдав две маленькие смежные комнаты, их сосед, человек одинокий, тихий, дядя Христофор, как называл его Саттар, или Колумб, как называл отец. Христофор, пристрастивший мальчика к шахматам и научивший его матовать голого короля королем и ладь-ей, подарил Саттару пропахшие табаком шахматные фигурки в картонной коробке и раскладную бумажную доску с изображенными в клетках шахматными чем-пионами мира и знаменитыми гроссмейстерами и уехал поближе к своей сестре, у которой недавно умер муж, оставив ее с годовалой дочкой. 
О том, что новые соседи братья-близнецы, Саттар узнал позже: один из братьев, седой и женатый, казался стар-ше. Общая галерея была небольшая - они да эти братья. Мать Саттара в отличие от отца отнеслась к жильцам с участием, и Саттар вскоре понял причину этой материнской жалости и отцовской настороженно-сти: отец, как однажды невольно подслушал Саттар, боялся за него же, за сына, ведь один из братьев слаб умом. Но братья жили здесь недолго. Вскоре им дали отдельную квартиру в новом доме, выстроенном на-против: у седого, Ильдрыма, родились, надо же такое, тоже близнецы. Мать Саттара отвезла роженицу в боль-ницу, потом примчался туда и Ильдрым. Тут же им сообщили, что родились два крепыша-близнеца. Мать Саттара расплылась в улыбке, кинулась было поздрав-лять молодого отца с такой редкой удачей, но ее будто Кипятком облили - лицо Ильдрыма при этом известии стало белым, как мел... Отцу Саттара пришлось, когда те вернулись из больницы и жена рассказала о случив-шемся, пригласить молодого отца, усадить его рядом и успокоить: природа не обязательно должна повторить их судьбу в судьбе новорожденных. До поздней ночи сидели тогда с Ильдрымом отец и мать Саттара. Стра-хи, как потом оказалось, были напрасными - дети ра-стут, вполне нормальными, только один флегматик, а другой взрывчат, как холерик. С тех пор много раз сменялись в родном городе Саттара времена года. Были зимы буранные, с большими снегопадами, и Саттару приходилось, прилетая из Москвы, где он учил-ся, на каникулы в Баку, чистить дорогу с аэродрома в город; чистить от снежных сугробов небывалой высо-ты; были лета странно холодные, будто и не июль во-все, когда от жары прежде, бывало, плавился асфальт, а московская осень. И Саттар стал работать старшим инспектором уголовного розыска в районной милиции, неподалеку от углового дома, где жили Бахтияровы, о которых он так много слышал, в том числе историю в тот памятный вечер, поразившую его, историю о Хасае и Дэли Идрисе. 
Разошлись пути-дороги с одноклассниками, однокурс-никами, сверстниками; кто-то позабыт начисто, даже имени не помнишь, другой очень высоко поднялся и не дотянешься, а случится заговорить, и не поймешь, верить ему на слово или нет, третий и вовсе забросил юриспруденцию, на ином поприще действует. Но все пока на подступах к ключевым позициям. Для поко-ления Саттара время еще не подоспело, они где-то ме-жду тридцатью и сорока годами; пройдет пять-шесть лет - и кто знает, кто где окажется. Жмет, жмет поколе-ние, накапливает силы для прыжка; бесспорно, и мини-стры будут, и повыше кто пойдет. Как-то случайно встретился с одноклассниками. Один, оказывается, уже лауреат, как это он пропустил в газете, за автоматиза-цию нефтедобычи получил. Но лишь Амираслан, пожа-луй, подает пока надежды на взлет; разговор о том о сем, и, к изумлению своему, Саттар узнал, что Амира-слан, оказывается, в замах у Хасая ходит, чуть ли не всем городским транспортом ведает, артерию в руках держит. И всего добился без помощи именитого мужа сестры - Джафара-муэллима. Пока Саттар в Москве учился, Амираслан "биографию делал" - к удивлению сестры и с одобрения зятя, пошел рабочим на вагоно-ремонтный завод, вступил там кандидатом в члены партии; работая, учился, и в выборе специальности" может быть, сказался, как бы тешил себя Саттар, и его совет; но Амираслан и без него решил, что юриспруден-ция - основа основ знаний; учился заочно и вскоре получил диплом; и армия была обойдена ("Между на-ми, это же потерянное время!" - сказал он сестре, но так, чтобы слышал и зять; тот хотел было снять очки, выйти к ним и возразить, но миг был упущен и он мах-нул рукой - связываться с ними, тем более спорить не было ни сил, ни желания, выпадал редкий день, когда можно отдохнуть); член партии, и работа тут же, на вагоноремонтном заводе: юрисконсульт по трудовым спорам; облысел спереди чуть ли не до макушки, за-щищая интересы рабочих, обострил отношения с на-чальством и в один прекрасный день, года через три, совершил свой оригинальный рейд к Хасаю и выслу-шал затем его нотации: "Жена есть... дети есть..." Но об этом в свое время.