Магомед, Мамед, Мамиш

Так вот, случилась беда, какая бывала в большой прак-тике Саттара не раз, и он взялся за расследование: тот-час выехал на место происшествия, определил и заак-тировал смертельный исход; затем осмотр квартиры, комнаты, подоконника; экспертиза: не было ли умыш-ленного убийства? степень опьянения? временные параметры - выпадения и клинической смерти; и не-медленные допросы; Мамиш был третьим, после Хуснийэ-ханум, к которой Саттар отправился тут же, и жены, увы, уже вдовы, Гюльбалы. 
Пришел в угловой дом, но там толпилось столько на-роду и так причитала Хуснийэ-ханум, что потолкался и ушел, понимая еще до прихода сюда бессмысленность своего визита. Уходя, встретился глазами с Мамишем. Тот, глядя на человека в милицейской форме, с капи-танскими погонами, решил, что это из знакомых Хасая или Гюльбалы. "Как будто нельзя в штатском!.." А ко-гда кто-то из соседей шепнул: "Следователь",- Мамиш невольно подался вперед. Следователя поразил по-дет-ски страдальческий взгляд Мамиша, так не соответст-вовавший его росту и широким плечам, и он тихо, как и пришел, спустился по лестнице и вышел, выбираясь из толпы, на улицу. Пройдет третий день, решил сле-дователь, самый пик траура, тогда можно будет прийти снова. И уже зная данные экспертизы. От Хуснийэ-ханум лишь то и узнал Саттар, что именно Мамиш накануне несчастного случая виделся с Гюльбалой, почти всю ночь сидел у него. "Они же как братья были, самые близкие, где же ты, Мамиш, почему не расскажешь, отчего погиб мой сын? Иди же, где ты?.." А Мамиш стоял неподалеку, дойдет очередь и до Мамиша, Саттар знал Хуснийэ-ханум как активист-ку района, но не был знаком с нею и даже недавно встречал ее как-то на "улице и, приблизительно пред-ставляя ее возраст, подивился ее совсем молодому об-лику: шла она быстро и решительно, одетая не броско, но нарядно, гладко причесанная, с гордо посаженной головой. А тут перед ним женщина с дряблыми щека-ми, старая-престарая, с распущенными седыми волоса-ми; сквозь выкрики, причитания и вопли, от которых у Саттара по спине пробегали мурашки и холодела ма-кушка, нетрудно было и неследователю понять, сколь велика ее ненависть и к Хасаю, и к его второй жене, имя которой не сходило с уст Хуснийэ-ханум в минуты, когда рыдания на миг оставляли ее. "Убили, убили моего сына,- кричала она.- Оставили меня одну перед этой бандой! На кого мне теперь положиться на старо-сти лет? Накажите убийц,- умоляла она, и тут же в голосе ее угроза: - Я этого так не оставлю, я накажу преступную шайку! Они убили моего единственного, моего родного, моего мальчика ненаглядного!..- И сле-зы, такие горючие, такие обжигающие, текли и текли из ее воспаленных глаз.- Где же Мамиш, куда он дел-ся? Вы у него спросите, он все-все знает!.." Потом жена-вдова Гюльбалы. 
Так вот она чья дочь!.. У нее свое горе, не меньшее потрясение, чем это. 
"Странно,- думал Саттар,- но Хуснийэ-ханум ни ра-зу не вспомнила о невестке, будто и не женат был сын, хотя именно жена Гюльбалы и должна была ночью быть дома и о ней в первую очередь и следовало ска-зать". 
- А я ему не нужна была вовсе. Он другую любил. 
- Кого? 
- Это вы узнайте сами. 
- Может, вам кажется? 
- Ну, да, вы мужчина, женщина-следователь об этом бы не спросила. 
- А сами-то вы знаете, кого именно любил, или толь-ко догадывались? 
- Я видела, что не нужна ему, а он же мужчина, он 
не может без женщины. 
Она оперировала двумя категориями - женщины и мужчины. 
Вот и Мамиш. Он сидит напротив Саттара, и Саттару отчего-то симпатичен этот парень; может, это чувство обманчиво, кто знает? Но как вызвать его на откровен-ный разговор? 
Надо же, оба они почти ровесники, одно поколение, у каждого за плечами жизнь, о которой можно рассказы-вать, вспоминая забавные истории, сидя за чашкой ко-фе или, если Мамиш играет в шахматы, за шахматной доской. Глядеть с балкона на огни родного им обоим города, который разросся, раскинулся, ах как похоро-шел, чистый и нарядный, потом выйти к бульвару, к бухте, похожей на серп, побродить по знакомым до боли улицам детства, вспоминая, а что же было здесь прежде, ведь изменился, очень изменился родной го-род!.. Как жаль, что вебти им иные речи, когда один спрашивает, доискиваясь истины,- ведь надо же! Случилось такое!.. - а другой, да еще в шоковом состоянии, когда погиб близкий друг, должен отве-чать, поведать самое сокровенное незнакомому че-ловеку. 
Но именно здесь, сидя у следователя, у которого ум-ные, добрые и понимающие глаза (обидно, что именно при таких трагических обстоятельствах они встрети-лись!), Мамиш вдруг вспомнил то, чему не придал осо-бого значения в ту ночь, когда возвращался от Гюль-балы; потому, видимо, не придал, что факты были ошеломляющие, а это лишь слова. И вспомнил, кажет-ся, оттого (Мамиш был как в тумане, и верил, и не ве-рил случившемуся, и никак не мог отогнать от себя крик Хуснийэ, который разбудил его; это было дня два или три назад, но такие длинные и длинные дни, никак не кончатся...), что следователь задал ему вопрос: "Не было ли у него разлада между жизнью, которой он жил, и тем, что он думал?" 
- Надо хоть раз в жизни,- сказал Гюльбала в ту ночь Мамишу,- каждому из нас суметь ответить самому себе: зачем ты приходил в этот мир? 
- И что бы ты ответил? 
- Я бы сказал так: друзья мои, перед вами человек, который думал одно, говорил другое, а поступал по-третьему. И вот что удивительно: он всеми считался нормальным и, в сущности, был им. Но это что?! Па-радокс состоит в том, что, говори он, что думает, и по-ступай, как говорит и думает, ой что было бы на свете! Какой бы переполох и тарарам начался! "Хватай! - кричали бы.- Гони его в шею!" Это в худшем случае, а в лучшем все бы сочли его ненормальным или чудако-ватым, которого в приличный дом и пускать нельзя, избегай и сторонись!.. 
- Ты говоришь страшные вещи! 
- Но зато чистую правду. 
- Правду ли? 
- Послушай, перестань лгать! Признайся хоть раз в жизни, что я говорю правду! И признайся, что не один я такой!.. Нет, нет, тебя я не имею в, виду, не волнуй-ся!.. И почему я такой? Как же я дожил до такого? Неужели все это говорил ему Гюльбала? Не присни-лось же Мамишу! Каждое слово Гюльбалы врезалось в память, и не вышибешь оттуда. Но как ясно говорил он; Гюльбала вообще-то иногда излагал свои мысли с железной логикой, это у него с детства; Селиму-то он доказал, что тот для блатного мира не человек! И по-лучил право по законам того же мира делать с ним все что вздумается. 
Но следователь, задав свой вопрос и видя, что Мамиш молчит, и непонятно, думает он, как ответить, или ско-ван, подавлен случившимся, добавил: 
- Это не для протокола, мне хочется, чтобы вы об-рисовали его как человека. Вы, именно вы можете осветить причину гибели Гюльбалы. 
а вы с Хасаем поговорите! с Р! 
- Не мне вас учить, дорогой Мамед, что это очень и очень важно. И не только для меня, но и для вас, для всех нас! Идет борьба, идет по всем направлени-ям, сверху донизу, вы же видите сами. Надо понять, очень многое надо понять нам, и смерть Гюльба-лы... Неужели вы думаете, что это несчастный слу-чай? 
- да, вы правы, это самоубийство! 
- вот! я так и думал! я был убежден, что это именно самоубийство! и именно это я хотел от вас услышать! так и запишем!., "а чего ты радуешься?!" 
- а теперь давайте по порядку: что толкну-ло? на основании каких его слов вы так счи-таете? каков характер разлада? личный? се-мейный? общественный? гражданский?., дай-те нам веские доводы! 
"ах тебе веские доводы!., вот ты какой ока-зался!.." 
- как вы сказали? "говорит одно, думает дру-гое, поступает no-третьему?" ну и ну!., может, на магнитофон запишем, а? 
- что ж, записывайте! все записывайте! я вам такое порасскажу!., такое!., он... в глазах у следователя снова блеснула колкая улыбка. Мамиш осекся, бездна слов. люди, ли-ца, маски, гримасы, ужасы, шарахаются, как от огнедышащего дива, поедающего своих детей, смотрит и Гюльбала: "ну, давай строчи!.. чего же ты умолк, валяй, выпотрошисъ!.."