Из дневников и рабочих тетрадей
В июле сорок седьмого Ю. В. поехал в командировку с поэтом Игорем Кобзевым. Все главное, что было связано с этой поездкой, вернее, последствия ее нашли отражение в рассказе «Недолгое пребывание в камере пыток» из повести «Опрокинутый дом».
«Опрокинутый дом» – может быть, самое задушевное произведение Юрия Трифонова и очень печальное. В нем он не только всматривается в свою жизнь, но и… прощается с нею. Он закончил «Опрокинутый дом» в феврале и умер в марте.
Как сказал Твардовский, которого он очень любил, «…ах, такая ль, сякая, вся в огнях и в цвету, я вам жить завещаю, что еще я могу».
Так вот «Недолгое пребывание в камере пыток». Тогда ему, студенту, начинающему прозаику, казалось, что чем больше он увидит, узнает, тем скорее осуществится сам как писатель. Много позже он догадается, что главное путешествие – это путешествие внутрь себя. Он так и назовет небольшой, с виду незанимательный рассказ «Путешествие». А тогда… молодость, нищета, жажда любви, жажда жизни, полуразрушенная страна, нечеловеческая жара в Ереване, попутчик, который раздражает все больше и больше.
В начале пятидесятых жизнь круто изменилась. Роман «Студенты» получил Сталинскую премию третьей степени. Выдвигали на премию первой степени, но списки утверждал САМ Сталин. Очевидец рассказывал, что, когда дошла очередь до Трифонова, он спросил: «Это сын того Трифонова?»
– Того самого, – догадался, о ком речь, секретарь Союза писателей Ажаев.
Сталин помедлил и большим красным карандашом переправил первую степень на третью.
Интересно, что промелькнуло в тот момент в его низколобой с плоским затылком голове?
Воспоминание о квартире на Васильевском Острове, где скрывался от полиции и хозяйкой которой была прелестная молодая женщина Т. А. Словатинская? Или стычки с упрямыми братьями Трифоновыми, всегда настаивавшими на своем особом мнении, «что всегда никому было не нужно» и вызывало ярость.
Валентин Андреевич Трифонов когда-то рассказывал, что «кавказец с Калашниковской биржи» (дружеское прозвище Сталина) ужасно раздражал его своей приверженностью к пиву и вобле. Может, раздражала и другая привязанность. Никто ничего не знает. А вот как они не ладили в енисейской ссылке, какая сшибка произошла из-за присвоенной Сталиным библиотеки Дубровинского, известно хорошо.
Здесь мне кажется уместным привести письма Сталина к Т. А. Словатинской, а заодно и относящееся к тому же времени письмо к известному провокатору Роману Малиновскому.
Может быть, письмо к Малиновскому что-то подскажет историку, а вот письма к Словатинской тоже своего рода неожиданность. (Кстати, один из псевдонимов Желябова был – Словатинский. У Юриной бабушки это тоже была чужая фамилия.)
1914 год
«Копия письма, полученного агентурным путем. Адрес на конверте: «Санкт-Петербург. Книгоиздательное тов-во «Просвещение». Забалканский просп., 75. Татьяне Александровне Словатинской».
«10 ноября. Письмо лежит у меня 2 недели вследствие испортившейся почтовой дороги. Татьяна Александровна! Как-то совестно писать, но что поделаешь – нужда заставляет. У меня нет ни гроша, и все припасы вышли. Были кое-какие деньги, да ушли на теплую одежду, обувь и припасы, которые здесь страшно дороги. Пока еще доверяют в кредит, но что будет потом, ей-богу не знаю… Нельзя ли будет растормошить знакомых (вроде Крестинского) раздобыть рублей 20–30? А то и больше? Это было бы прямо спасением и чем скорее, тем лучше, так как зима у нас в разгаре (вчера было 33 градуса холода), а дрова не куплены в достаточном количестве, запас на исходе. Я надеюсь, что, если захотите, достанете. Итак, за дело, дорогая, а то «кавказец с Калашниковской биржи» того и гляди пропадет… Адрес знаете, шлите прямо на меня. Можно в случае необходимости растормошить Соколова, и тогда могут найтись деньжонки более 30 рублей. А это было бы праздником для меня».
12 ноября
«Милая, дорогая Татьяна Александровна, получил посылку. Но ведь я не просил у Вас нового белья, я просил только своего, старого, а Вы еще купили новое, израсходовались, между тем жаль, денег у Вас очень мало. Я не знаю, как отплатить Вам, дорогая, милая-милая».
20 ноября
«Милая, нужда моя растет по часам, я в отчаянном положении, вдобавок еще заболел, какой-то подозрительный кашель начался. Необходимо молоко, но… деньги, денег нет. Милая, если добудете денежки, шлите немедленно, телеграфом, нет мочи ждать больше…»
Письмо Малиновскому (его Ю. В. обнаружил в ЦГАОР [74]) сопровождается следующей казенной справкой начальника Енисейского жандармского управления полковника Байкова.
«4 января 1914 г. г. Красноярск. Совершенно секретно.
Представляя при сем агентурные сведения за № 578, имею честь донести Вашему Превосходительству, что автором таковых является гласнонадзорный Туруханского края Иосиф Виссарионов Джугашвили. Адресат таковых член думской фракции с.-д. Роман Вацлавович Малиновский. Меры к недопущению побега Джугашвили мною приняты. В Томск и С.-Петербург сообщено за номерами 13, 14. Полковник Байков».
Далее такая бумага:
«Копия письма, полученного агентурным путем. Адрес на конверте: С.-Петербург, Таврический дворец, Государственная дума. Члену Госуд. думы Роману Вацлавовичу Малиновскому.
От Иосифа Джугашвили».
«Конец ноября. Здравствуй, друг. Неловко как-то писать, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усиливающимися морозами (37 градусов мороза), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахару, ни керосина (все деньги ушли на очередные расходы и одеяние с обувью). А без запасов здесь все дорого: хлеб ржаной 4 коп. фунт, керосин 15 коп., мясо 18 коп., сахара 25 коп. Нужно молоко, нужны дрова, но деньги… нет денег, друг. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии. У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к тебе – и к Петровскому, и к Бадаеву.
Моя просьба состоит в том, что, если у соц. – дем. фракции до сих пор остается «фонд репрессивных», пусть она, фракция, или лучше бюро фракции выдаст мне единственную помощь хотя в руб. 60. Передай мою просьбу Чхеидзе и скажи, что я и его также прошу принять близко к сердцу мою просьбу, прошу его не только как земляка, но главным образом как председателя фракции. Если же нет больше такого фонда, то м.б. вы все сообща выдумаете что-нибудь подходящее. Понимаю, что вам всем, а тебе особенно, никогда нет времени, но, черт меня дери, не к кому больше обратиться, а околеть здесь, не написав даже одного письма тебе, не хочется. Дело это надо устроить сегодня же, а деньги переслать по телеграфу, потому что ждать дальше – значит голодать, а я и так истощен и болен.
Мой адрес знаешь: Туруханский край, Енисейская губ., деревня Костино, Иосифу Джугашвили. Далее. Мне пишет Зиновьев, что статьи по «национальному вопросу» выйдут отдельной брошюрой. Ты ничего не знаешь об этом? Дело в том, что если это верно, то следовало бы добавить к статьям одну главу (это я мог бы сделать за несколько дней, если только дадите знать), а затем надеюсь (вправе надеяться), что будет гонорар (в этом злосчастном крае, где нет ничего, кроме рыбы, деньги нужны как воздух). Я надеюсь, что ты в случае чего постоишь за меня и выхлопочешь гонорар… Ну-с, жду от тебя просимого и крепко жму руку, целую, черт меня дери… Привет Стефании, ребятам. Привет Бадаеву, Петровскому, Самойлову, Шагову, Муранову. Неужели мне суждено здесь прозябать 4 года… Твой Иосиф.
Только что узнал, что, кажется, в конце августа Бадаевым пересланы для меня в Ворогово (Енисейский уезд) не то 20, не то 25 рублей. Сообщаю, что я их не получил еще и, должно быть, не получу до весны. За все свое пребывание в туруханской ссылке получил всего 44 руб. из-за границы и 25 руб. от Петровского. Больше я ничего не получал. Иосиф».