Бездна (Миф о Юрии Андропове)
Владимир Александрович увидел на потолке (оказывается, он уже лежал на диване, и его полное тело погрузилось в нечто мягкое и податливое) искусно, вожделенно выполненное панно: мужская оргия во времена Древнего Рима среди мраморных ванн и колонн античной бани.
«Господи! Господи! Прости мою душу грешную!…»
— Это дверь в ванную,— звучал где-то голос Ратовского.— Эта — в сауну. Я предлагаю для начала выпить и закусить.
Выпили. Над бокалами колдовал Станислав Янович. Кажется, опять был «Георг III»? Закусили. Невидимые крылья носили Владимира Александровича под самым потолком комнаты, и он руками касался тел римских патрициев, предававшихся изысканной похоти, и чувствовал жар их потных тел.
— Вы, Владимир, будете любить нас обоих,— говорил где-то рядом Ратовский.— А мы вас.
— Это прекрасно, Володя…— шептал в самое ухо Пауль Шварцман, щекоча его чуткими губами.— Это прекрасно… А мы с тобой все равно… всегда… на всю жизнь вместе.
Владимир Александрович блаженно чувствовал, как две пары умелых, нетерпеливых рук снимают с него одежду.
— Да! Да! Да!…— исторг вопль товарищ Копыленко.— Пусть!…
…Его разбудил странный звук: как будто кто-то громко и злорадно хихикнул.
Владимир Александрович Копыленко открыл глаза. Белый потолок. Голая убогая лампа в центре. «День или утро? И где я? Что со мной?» Тело было тяжелое, чужое. Голова отсутствовала. Не болела, а именно отсутствовала.
Заведующий отделом советского Внешторга (бывший, бывший заведующий…) рывком сел, и только тут в голове полыхнула резкая, огненная боль, отдавшись во всем теле. Очевидно, досталось и внутреннему голосу (похоже, этот беспокойный субъект сейчас помещался в области солнечного сплетения), потому что он еле слышно простонал: «Я тебя предупреждал, скотина».
Владимир Александрович, в одном нижнем белье из розового шелка, сидел на засаленной продавленной тахте. Маленькая замызганная комната: кроме тахты — стол с грязной посудой и остатками еды, несколько разномастных стульев; телевизор на широком подоконнике; окно снаружи забрано металлической решеткой. В окно светил ненастный день.
«День? — Товарищ Копыленко взглянул на ручные часы (они были целы).— Без двадцати два! Встреча в нашем торговом представительстве назначена на двенадцать. А в одиннадцать в «Империале» я должен был встретиться со своими!… Да что же происходит?»
Невероятно, но пока Владимир Александрович ничего не помнил о минувшей ночи.
«Меня ограбили? Усыпили?…»
Брюки, ботинки и носки валялись на полу, пиджак висел на спинке стула у окна. Наш несчастный герой вскочил с тахты и, шлепая по грязному полу босыми ногами, проследовал к стулу, судорожно сунул руку во внутренний карман пиджака. Бумажник был цел. Владимир Александрович дрожащими пальцами раскрыл его.
«Слава тебе, Господи!» Все деньги были на месте, он даже не стал их пересчитывать: купюры — он помнил — лежали в том порядке, как вчера были распределены им по отделениям бумажника.
«Значит, не грабеж? Тогда что же?… А… А где баул?…»
Владимир Александрович зарыскал сумасшедшим взглядом по комнате. Плащ на вешалке у двери (и больше там никакой одежды). Телефон на полу под столом. («Это хорошо, важно — телефон. Но где же…») Его дорожный баул лежал на одном из стульев, правда расстегнутый.
Товарищ Копыленко вздохнул с некоторым облегчением. Однако помедлил, прежде чем подойти к баулу. Подошел. Вещи были разворошены, перерыты. Но папка с документами цела.
— Цела!…— прошептал Владимир Александрович и раскрыл папку.
Она была пустой. Ни паспорта, ни удостоверения Внешторга, ни бланков договоров с печатями, ни обратного билета в Москву. Ничего…
Зубы товарища Копыленко произвели отвратительный скрежет, и он мгновенно покрылся липким холодным потом.
«Что делать? Полицию… Немедленно вызвать полицию! Какой у них в Вене номер? Тоже ноль-два?»
Владимир Александрович ринулся к телефону, упав животом на пол, схватил телефонную трубку — ни гудков, ни шорохов… «Отключен…» — обреченно подумал товарищ Копыленко, чувствуя, как под телефонной трубкой взмокло ухо от пота, и он осознал, что жизнь его — прекрасная, обеспеченная, комфортная, привилегированная жизнь, кончена — он пропал…
Но тут в трубке щелкнуло, и возбужденный голос Станислава Яновича Ратовского сказал по-русски:
— Спешу! Спешу, Владимир Александрович, на помощь.
И товарищ Копыленко… Нет, теперь лучше сказать — господин Копыленко — все в один миг вспомнил: встреча с Пашей Шварцманом в аэропорту Швехат, Станислав Ратовский у серебряного «мерседеса», ночной клуб «Георг III» («Будьте вы прокляты! Прокляты! Прокляты!…»), кабинет и все, что в нем происходило. Владимир Александрович застонал. Особенно в сауне, в клубах сухого горячего пара…
«Умереть! Немедленно умереть!» Открылась дверь, и появился Станислав Янович Ратовский — в махровом халате бордового цвета, в стоптанных меховых шлепанцах на тощих волосатых ногах, чисто выбритый и благоухающий терпкими духами, кажется, теми самыми, чьи невидимые струи витали в том проклятом кабинете. В длинных пальцах правой руки он держал высокий стакан с прозрачной жидкостью, и на его дне истаивали две желтые таблетки.
— Владимир Александрович, голубчик! — В голосе звучало сочувствие и доброжелательность,— В какой вы неудобной позе! Выбирайтесь-ка из-под стола. Живее, живее! Вот так! — Наш траурный герой в розовом нижнем белье, перепачканном пылью, сел на стул. Его била мелкая дрожь,— Вот выпейте-ка сей нектар, и через полминуты почувствуете благостное облегчение.
Станислав Янович протянул Владимиру Александровичу стакан. Тот с ужасом отшатнулся, выставив вперед руки с растопыренными пальцами.
Ратовский безмятежно рассмеялся:
— Господин Копыленко, пораскиньте мозгами: есть мне смысл травить вас ядом, когда мы вашу персону заполучили, уж поверьте на слово, с немалым трудом и еще большими затратами…
— Кто это — мы? — пролепетал Владимир Александрович непослушными губами.
— Потом, потом. Пейте! — В голосе ненавистного Ратовского прозвучал приказ.
«Я в полной его власти»,— пронеслось в смятенном сознании бывшего товарища Копыленко.
Он покорно выпил прозрачное, без всякого вкуса пойло, и действительно очень скоро пришло облегчение. Сначала в голове начали как будто лопаться некие шарики, не больно, но с характерным звуком: пых! пых! пых! Все быстрее, быстрее, быстрее!… Углубилось дыхание, окрепли мышцы, с глаз спала пелена (или упал занавес) — в комнате посветлело. Владимир Александрович облегченно тряхнул головой. Он был в полном порядке. Надо уточнить: в полном физическом порядке.
— Что все это значит? — спросил товарищ Копыленко (снова товарищ) строгим начальственным тоном,— И… где мои документы?
Ратовский откровенно, с удовольствием захохотал.
— Владимир Александрович, голубь мой сизокрылый,— сказал он, все еще давясь хохотом,— Беседовать о серьезных вещах в таком, простите, жалком виде… Вам срочно необходимо посмотреть на себя в зеркало. Забирайте-ка свои вещички, возьмите из баула бритву — и марш в ванну! По коридору вторая дверь направо. Первая — туалет. А я пока займусь поздним завтраком. За трапезой и побеседуем.
И, вдруг полностью лишившись воли, став вялым и безразличным ко всему, Владимир Александрович Копыленко подчинился.
В ванне, облицованной зеленым ярким кафелем, была чистота. Все необходимое на полках. Увидев в зеркале свою помятую, небритую физиономию, с печатью пагубного разврата, Владимир Александрович плюнул в нее, даже со злорадным удовольствием («Поделом тебе, харя немытая!»), и, погружаясь в горячую пенную воду, подумал вдруг: «А! Пропади все пропадом!»
Минут через двадцать, появившись в комнате уже во вполне пристойном виде, он обнаружил Станислава Яновича в изящном темно-синем костюме, белоснежной сорочке и при галстуке-бабочке. На столе был скромный, но вполне приличный завтрак: чай, сандвичи, яичница, крохотные белые булочки, сливочное масло и вишневый джем.