Преодоление

— Еще бы! Нет ничего проще! Сошлись–разошлись, как собаки на пустыре.
— Фу, как старомодно! Это же лексикон самодура-купца из Островского.
— А если я, для полного соответствия, пришибу тебя сию минуту, как последнюю тварь?
Лицо Геры побледнело, глаза зашарили по комнате, но удрать некуда, — в двери глыбой — муж. Руки за спиной. Гера шевельнулась, поняв, что хватила лишку, заюлила.
— Это явное безрассудство, ни к чему все это, Стас… Ты ведь не только меня — себя убьешь. Конечно, я не из святых, но и ты, сознайся, тоже? Люди мы. Так давай разойдемся по–людски, мирно, без скандалов. Ты ж не любишь скандалов, верно? А мама, я знаю, скандалами своими с первых дней отравляет тебе жизнь, — повернула быстро разговор Гера и подбодренная молчаливой безучастностью Станислава заговорила уверенней: — Разумеется, можешь жить здесь, но, сам понимаешь, квартира папина. Лично меня это не трогает, я, видимо, скоро переберусь в другое место, так что вам придется как‑то самим разбираться.
Гера стояла, прижавшись спиной к стене, она уже обрела спокойствие. Она могла ожидать гораздо более худшего, более трудного и сложного варианта расставания. Могли возникнуть крупные материальные и психологические издержки, но Стас сам облегчил развязку. Оттолкнувшись от стены, Гера направилась к двери. Станислав уступил дорогу, лишь подумал удивленно:
«И это… было моей женой!»…
Через какую‑то минуту вперемежку с шелестом оберточной бумаги с кухни донесся громкий голос:
— Ста–а-с! Иди сюда!
Он приблизился скованно, прижав руки к бокам, словно опасался прикоснуться или запачкаться обо что-то. Уставился исподлобья на Геру. Она, поводя глазами, как бывало в минуты шутливого настроя, сказала игривым тоном:
— Стас, не смотри, пожалуйста, букой, ты же ничего не теряешь! Наоборот: избавляешься от легкомысленной жены с привеском, от тещи–кровопийцы, верно? Ну, разумеется! Но… — Гера развязно подмигнула. — Но мы пока с тобой еще супруги де–юре и де–факто, поэтому у меня есть предложение: давай поужинаем вместе и на прощанье бай–бай, идет? Я приготовлю на стол, а ты сбегай за винцом, как в старое доброе время. Деньги есть?
Это был просчет. Гера так и не изучила характера своего мужа, не учла, забыла, а может быть, не знала, что дразнить его, как дворняжку, опасно. Обернулась и вздрогнула. В остекленело–тусклых глазах его стыло сто зрачков. Он сгреб рывком на Гериной груди все, что попало в кулак, и сжал с треском. Холод щекотнул под лопатками онемевшей Геры.
— Издеваешься?! — просипел, теряя самообладание, и хлестнул ее по лицу, раз, другой, слева, справа. Гера молча таращила в ужасе глаза и только вздрагивала: ее били первый раз в жизни.
Станислав разжал кулак, вытер брезгливо руки о платье Геры и оттолкнул ее от себя. Она, ссутулившись, пошла в ванную и долго плескала в лицо себе водой, всхлипывала. Вышла мрачная, глаза запухли, напудренные нос и лоб казались еще белее по сравнению с нахлестанными щеками. Проследовала к телефону, набрала номер, сказала бесцветным голосом:
— Алло, ситуация резко изменилась. Что? Да, сейчас же!
Взяла зонтик и, выйдя за дверь, погрозилась злобным шепотом:
— Это тебе так не пройдет!
Станислав вышел почти вслед за ней, но тут же вернулся взять плащ и кепку: мостовые блестели, начал накрапывать дождь. Был он теплый, летний, но Станислав поеживался, кутаясь в плащ. Он не понимал, что его бьет совсем иная дрожь. Шагал торопливо вдоль улицы, не глядя вперед, не оглядываясь назад и не думая, куда идет. Ноги сами несли его вниз по спуску к Волге. Зачем? Ненастная вечерняя пора, безлюдье реки, испещренной мерцающими желтыми дорожками огней… Где отвести душу согбенному бедой человеку в минуты, когда рушится жизнь?
В такие моменты люди ведут себя далеко не одинаково, зачастую необычно: одни напиваются до чертиков, стараясь забыться во хмелю, другие — ложатся спать, третьи — садятся играть сами с собой в шахматы, а иные назло всему свету спешат к другой женщине.
Станислав пересек набережную, где допоздна дышат пенсионеры, прошел мимо подгулявшей компании в беседке, стоявшей в стороне от утвержденных райсоветом маршрутов дружинников и милиции, спустился по мосткам к лодочной станции. Там, пришвартованная к брусу, покачивалась его лодка.
Сторож, поворчав по поводу позднего времени и сырой погоды, требующей от застарелого ревматизма денатурки, выдал хозяину лодци подвесной мотор и весла. Спустя несколько минут мотор заработал. Станислав вывел свою посудину на чистую воду и направил вниз. Гнал, не глядя куда, бездумно, бесцельно, так же, как шел по городу полчаса назад. Смотрел на играющую световой рябью воду, на черные расплывчатые лохмы подлеска, что раскачивался по правому берегу, и постепенно успокаивался, слушая шум дождя и плеск летящей стремительно лодки.
Все это разное и в целом простое, вливаясь самотеком в его душу, снимало мало–помалу тяжесть. Видимо, так всегда было и так будет, потому что природа, словно мать: она к тебе и беспощадна, она к тебе и справедлива.
Цепочка успехов и удач — вещь ненадежная, невечная, побрякает, поблестит перед глазами и оборвется. А дальше снова тянется. Так уже было и так будет, — черная полоса неведомой длины. Не упасть на этой полосе, не поддаться унынию, значит, наполовину победить.
Станислав заглушил мотор и пустил лодку по течению. Прозрачная тишина лишь изредка нарушалась тугими всплесками воды под днищем. За спиной осталось зарево города, мутное от испарений, впереди — низкое облачное небо, спаянное с рекой, и оттого, что не было видно раздела, тревожило странное ощущение, будто все кругом застыло, а сам ты повис где‑то во тьме, в неизвестности.
Но если к сердцу Станислава подступало некоторое успокоение, то рассудок, действуя подпольно и независимо, опять и опять будоражил, поднимал в нем чувства обиды, озлобления, мести. И эти чувства, как бы споря между собой или наперекор кому‑то, гнали его бесцельно по Волге вперед и вперед, дальше от места свершившейся подлости. Мотор ровно гудел, и лодка неслась на скорости, рассекая стрежень наискосок.
Вдруг справа в темноте замелькал огонек, и тут же рядом неподалеку вспыхнуло еще два. Они разгорелись, рассеивая по шершавой воде мерцающий факельный свет. Станислав пригляделся. Трое суетились на песке, подбрасывая вверх пучки горящих тряпок, ветки, размахивали призывно руками. Четвертый сидел недвижимо у воды.
«Что у них? Приключилось что‑то или озоруют?» — заколебался Станислав и, подумав чуть, развернулся на огни. Лоцию Волги в окрестностях города он знал не хуже местного бакенщика, определил тут же: сигналят с острова Пустого. Приблизился, сбросил обороты винта, но к берегу причаливать поостерегся. «Мало ли что в башке этих пиротехников! Может, пьяная орава…»
— Что нужно? — крикнул он.
— Мы поломались!
— Эй, слышь, друг! Возьми на буксир до города, мы заплатим…
— Подмогни, а?
— Завтра с утра на работу, — неслось разноголосо с берега.
Станислав подгреб поближе, присмотрелся и плюнул, узнав цехового механика Дерябина.
— Кой черт тебя занес сюда, Антон Павлович?
— Э! Гляди–ко! Неуж Егорыч? Давай, слышь, подруливай скорей! — крикнул тот обрадованно и пояснил своим: — Это ж Ветлицкий!
На берегу зашумели. Несколько гребков, и лодка ткнулась носом в песчаную отмель, где стояли рыбаки-неудачники: Дерябин с женой, мастер цеха и слесарь Вася Кузякин.
— Что случилось? — спросил Станислав, выскакивая из лодки.
— Полетела соединительная муфта. У меня мотор Л-6! — указал Дерябин в сторону большой, похожей на катер лодки с закрытой рубкой.
— Иначе и быть не могло, раз муфта изготовлена механиком Дерябиным… — подковырнул Станислав.
Дерябни молча проглотил пилюлю, кашлянул только.
— Что ж, давай буксирный трос. Лично тебя не потащил бы, супругу твою жалко.
К аварийной лодке привязали буксир и столкнули па глубину.
— Большая осадка, — определил Станислав и скомандовал: — Трое ко мне!