Убить демократа

-- Тогда хватит, -- сказал я. 
Он хмуро покивал: 
-- Что делать! Такова жизнь. 
-- Да, -- согласился я. -- Такова. 
Тут в ворота училища вкатились три черные "Волги", утыканные антеннами, младшие офицеры кинулись к ним открывать дверцы, а начальствующий состав с приличной неспешностью двинулся встречать высоких гостей. 
Только штатский, который стоял рядом с начальником училища, остался на месте. Будто это его не касалось. И может быть, действительно не касалось. А что, интересно, его касалось? 
Мы снова влились в праздничную толпу. Ольга внимательно посмотрела на меня: 
-- Ну? В чем дело? 
-- Что про что? 
-- Про то. "Такова жизнь". Какова? 
-- Ты же сама слышала. Такова. Боюсь, не удастся мне встретиться с однокашниками. Из нашего выпуска красные дипломы получили шестеро. Трое в Чечне остались. Один в Абхазии. И один в Таджикистане. 
-- Как - остались? 
-- Ну как. Насовсем. 
Она помолчала и предложила: 
-- Хочешь уехать? 
-- Почему? Раз приехали на праздник, давай праздновать. Ты же хочешь посмотреть, как я жил? 
-- Очень, -- сказала она. -- Да, очень. 
Пока готовилась торжественная часть, я показал Ольге казарму, в которой прошли лучшие годы моей молодой жизни, кухню, на которой тоннами чистил картошку по нарядам вне очереди. Правда, сортир, который драил по тем же нарядам, показывать не стал. Зато с особенным удовольствием показал "губу", обитель размышлений. 
-- Ты сидел на "губе"? -- поразилась Ольга. 
-- Здравствуйте. Какой же нормальный человек не сидел на "губе"? 
-- И часто? 
-- Сейчас точно скажу. Сколько у Бетховена симфоний? 
-- Девять. 
-- Правильно, девять. На все девять у нас был абонемент в Зал Чайковского. И еще одна симфония Малера. Очень длинная. 
-- Пятая. 
-- Возможно. Хорошая симфония. Но явно затянута. Я опоздал из увольнения ровно на два с половиной часа. Десять "губарей" получается, так? И еще была симфония Гайдна. Где музыканты свечи гасят. Закончил свою партию, погасил свечу и тихонько ушел. 
-- "Прощальная". 
-- Она самая. Очень красивая симфония. Я вспоминал ее ровно семь суток. 
-- Семь суток?! 
-- А как ты хотела? Это была четвертая самоволка за месяц. Мог и под трибунал загреметь. 
-- В ту ночь ты первый раз остался у меня. 
-- Об этом я тоже вспоминал. Семь суток и всю остальную жизнь. И сейчас вспоминаю, -- добавил я. 
В общем, удалось мне ее отвлечь. Мы посмотрели торжественную часть, поаплодировали приветствию президента, которое огласил какой-то сановный штатский валуй, из тех, что прикатили на черных "Волгах", посмотрели присягу и парад салабонов. Потом объявили перерыв, и на курсантиков набросились мамаши, впихивая в их желудки содержимое сумок. Папаши наверняка пытались зарядить чад и другим припасом, покрепче. И если кто дрогнул, то я тому не завидую. Прапоры, они народ терпеливый. Как крокодилы. Своего часа дождутся. 
Потом действие переместилось на стадион, где старшекурсники показывали свое мастерство. Пока они выкладывались на штурмовой полосе, а потом под ахи, охи, визги и аплодисменты зрителей крушили ребрами ладоней кирпичи, ломали доски и швыряли друг друга оземь, как цыган шапку, я попытался собраться с мыслями. 
В самом факте персонального приглашения меня на этот праздник молодости, силы и красоты не было ничего необычного. Среди публики я заметил нескольких знакомых ребят с младших и старших курсов -- одного майора, трех или четырех капитанов, пару старлеев. Наверное, и они закончили училище с 
красными дипломами. 
То, что меня сразу узнал Митюков, тоже было нормально. Уж ему-то я крови попортил. А сколько он мне -- об этом и не говорю. И даже то, что меня узнал Нестеров, было, в общем, вполне объяснимо. Тем более что Митюков меня представил, хоть и через губу. Другое было необъяснимо. Каким образом 
Нестеров мог вспомнить, что мое имя Сергей? Да не просто Сергей, а Сергей Сергеевич. Училище ВДВ -- не то место, где к курсантам обращаются по имени или по имени-отчеству. "Курсант Пастухов, три наряда вне очереди!" "Есть, товарищ сержант!" "Курсант Пастухов, в следующий раз я не смогу спасти вас 
от трибунала. И вряд ли захочу. Вы все поняли?" "Так точно, товарищ генерал-лейтенант!" 
Сергей Сергеевич. Это просто узнать. Нужно всего лишь затребовать из архива училища мое личное дело. Не проблема. Но чтобы его затребовать, нужно иметь для этого какую-то причину. 
Какую? С каких фигов начальнику училища интересоваться личным делом давно выпущенного курсанта, да к тому же уволенного из армии вчистую? Об этом он, кстати, не знал. Или знал? 
Поднакапливалось вопросов. 
А главное -- этот штатский. 
Лет тридцати пяти. Вряд ли больше. Среднего роста. Плотный. Но не тяжелый. Не накачанный, как бычок. Черные, с ранней проседью волосы. Короткая стрижка. Жестковатое лицо. Давний белый шрамик на лбу, над левым глазом. Хорошо, видно, кто-то ему врезал. Левая бровь чуть изломана этим же шрамиком. От этого на лице постоянное словно бы слегка насмешливое выражение. Светло-серый приличный костюмчик. Голубоватая рубашка, аккуратный галстук в тон. И что важно -- несуетность. Человек, который знает себе цену. И цена эта, видно, немаленькая. Все нормально, в общем-то. 
Кроме одного. Не нравятся мне такие штатские, которые смотрят не на Ольгу, а на меня. И при этом скрывают, что смотрят. И очень даже умело скрывают. Он смотрел на меня затылком. 
Ладно. Как любит говорить один мой знакомый хирург, экс-капитан медицинской службы Иван Перегудов по прозвищу Док: понаблюдаем. 
Ольга повернула ко мне раскрасневшееся от свежего ветерка и азарта лицо: 
-- А ты тоже умеешь кирпичи разбивать? 
-- Конечно, умею. 
-- Рукой?! 
-- Зачем рукой? Кирочкой. Такой молоток с плоским концом. Ну, видела, когда я фундамент выкладывал. 
-- А рукой? Как они? 
-- Когда-то умел. А сейчас вряд ли. 
-- А доски ломать умеешь? Тоже рукой? 
-- Доски я предпочитаю пилить. Пилой. И лучше электрической. 
-- Да ну тебя! -- засмеялась она и снова уставилась на современных гладиаторов. 
И даже Настена повизгивала от восторга. 
О, женщины! 
Я присмотрелся к тому, что происходило на стадионе. Ну, неплохо ребята работали. Старательно. И двигались грамотно. Только один был на порядок выше. И с ходу даже не скажешь чем. Очень хорошо уходил. Просто чуть смещался, и эти бычки свистели мимо него. Ему оставалось только слегка подкорректировать их свободный полет. Он явно всех переигрывал и уверенно набирал очки. И главное -- не работал на публику. Просто работал. А публика ревела от восторга при каждой яростной атаке бычков. Правильно, наверное, говорит один мой знакомый актер, в прошлом старший лейтенант спецназа Семен Злотников по прозвищу Артист: публика дура.