Истреби в себе змею
– Присаживайтесь, – директор жестом указал на кресло. – Что там у вас?
Воспитатель сел и положил на стол пачку распечаток. Он заметно нервничал – уронил одну из бумаг на пол, поднял, положил и тут же уронил другую.
– Успокойтесь, – холодно сказал господин директор, – и доложите коротко и внятно.
– В соответствии с методикой сопоставления, – похоже, воспитатель взял себя в руки, – мы проверили информацию обо всех странных событиях и явлениях, имевших место за прошедшие сутки в радиусе тысячи миль от Приюта.
– И? – господин директор вопросительно поднял бровь.
– В три часа сорок две минуты в двухстах сорока милях от побережья произошла авиакатастрофа. В море упал пассажирский самолёт. Просто упал – камнем. Последнее сообщение с борта лайнера выглядело совершенно бредовым, а потом связь оборвалась. Радары проследили очень быстрое снижение – а попросту говоря, падение, – самолёта почти до самой поверхности океана. Что случилось на борту – неясно, поиски обломков и «чёрных ящиков» пока не дали никаких результатов. Но вот что примечательно, – воспитатель зашуршал распечатками, – вы сравните время! – и он протянул господину директор один из листов.
Тот быстро пробежал глазами аккуратные строчки текста, и лицо его дрогнуло.
– Невероятно… Минута в минуту – таких совпадений не бывает. Лайнер начал падать сразу же после того, как наша Мэй пережгла своим мысленным импульсом электронику слежения! Господи боже мой… – прошептал господин директор, никогда не отличавшийся повышенной набожностью. – Если эта девчонка может сбивать самолёты на расстоянии в сотни миль, то это… это… Но зачем? Почему она это сделала?
Воспитатель только пожал плечами, но директор и не ждал от него ответа.
– Значит, так, – распорядился он. – Изолировать. Немедленно. По высшей категории.
– Бункер?
– Бункер. Но обращаться с девочкой предельно осторожно и бережно – она стоит всех драгоценностей человечества! Вы меня поняли? А я сообщу в Центр – пусть решают, что с ней делать дальше.
Его подчинённый торопливо кивнул и поспешно покинул кабинет, а господин директор повторил, оставшись один и рассеянно глядя в окно:
– Господи боже мой… – И добавил, обращаясь к самому себе: – Кто же они, эти дети-индиго, и что они нам принесут?
* * *Голова ещё кружилась, но никаких других неприятных ощущений не было.
Мэй помнила сладковато-удушливую волну, затопившую её с головой, как только она вошла в свою комнату, потом был тёмный провал, а потом – потом она очнулась. Уже здесь, в этой залитой неярким светом комнате без окон, но с диваном, столом, двумя мягкими креслами и выгородкой санблока в углу.
Она отнюдь не собиралась биться в истерике – наоборот, её сознание работало чётко и спокойно. «Аппаратура отметила мой мыслекрик, – размышляла девочка, – и воспитатели встревожились. Из этого в первую очередь следует, что мой сон вовсе не был сном, и что я действительно сделала то, что сделала. И перетрусившие экспериментаторы упрятали меня сюда».
Мэй привычно потянулась трепещущими нитями сознания к окружавшему её миру и тут же отдёрнулась, словно от ожога. Всю комнату окутывало покрывало мощного силового поля – теперь Мэй видела это поле, похожее на плотную серебристую паутину. И ей, Мэй, не выйти отсюда, пока это поле активно. Стоит только окунуться в серебряные нити, как она потеряет сознание – если не хуже. Через поле не пройти, и даже мысль сквозь него не пробьётся. Хотя… Хотя это мы ещё посмотрим – поле-то не сплошное (по крайней мере, таким оно выглядит). А раз так, то можно попробовать отыскать какую-нибудь узенькую щёлочку… Ничего, что через щёлку не пролезть – она ведь не мышка, – зато она сможет…
«Надо позвать Хайка, – назойливо стучало в голове девочки, – надо позвать Хайка». Она даже не задумывалась, чем он сможет ей помочь (и сможет ли вообще хоть что-нибудь сделать) – Мэй просто хотела услышать голос друга.
У неё никогда не было друзей, и никогда она не испытывала ни к кому искренней привязанности. Дети откровенно побаивались и недолюбливали Мэй, а родители… И вдруг этот кареглазый мальчишка, смуглый и темноволосый, всего за несколько дней стал для неё самым близким человеком. Она даже поймала себя на мысли: «И как это я раньше жила, не зная Хайка?» и немного испугалась – что это с ней? Но всё равно – ей было тепло оттого, что этот мальчишка есть, что он рядом, и что он так на неё смотрит.
И Мэй начала осторожно и терпеливо отыскивать заветную щёлочку в серебряной паутине. Несколько раз она обжигалась, морщилась, шипела от боли (интересно, что об этом подумали наблюдающие за ней стражи? – в том, что за ней непрерывно следят, Мэй не сомневалась), но упорно не оставляла своих настойчивых попыток. И в конце концов, у неё получилось. Хайк не ответил, однако Мэй была уверена – друг её услышал. Она не смогла бы объяснить, откуда у неё такая уверенность, – она просто знала, что это именно так. А раз так, то теперь всё будет хорошо – непременно.
С этими мыслями она залезла с ногами на диван, свернулась калачиком и незаметно уснула – сказалось напряжение, в котором девочка пребывала все последние сутки.
Проснулась Мэй от ощущения тревоги и сумятицы, охватившей всё вокруг. В Приюте явно что-то происходило, хотя сюда, в эту таинственную комнату, не доносилось ни звука. Поняв это, девочка сосредоточилась и стала ждать – ждать того, что вот-вот произойдёт.
* * *Дежурный у главной двери был внимателен и собран. Его предшественника сняли с поста за непонятную халатность – он зачем-то по собственной инициативе отпер входную дверь, и в эту дверь выскользнул один из воспитанников, странным образом незамеченный до этого системами наблюдения Приюта. Охранник отнюдь не собирался повторять ошибку своего предшественника, – догадываясь, каким будет наказание, – и относился к своим обязанностям предельно добросовестно. Но дежурный не мог и предположить, что никакая добросовестность ему уже не поможет.
Толстенная входная дверь на глазах у изумлённого охранника вспучилась, потекла, и прямо в лицо человеку в стеклянном кубе устремился поток рычащего красного пламени – бронестекло не стало серьёзной преградой этой яростной огненной лавине.
С десяток неясных размытых силуэтов разом возникли в холле, молниеносно миновав светящиеся вишнёвым раскалённые ошмётки, оставшиеся от входной двери. Ворвавшиеся двигались с нечеловеческой быстротой, и их скользящий бег по коридорам и лестницам Приюта сопровождался вереницами ярких вспышек – таинственные пришельцы без промаха (правда, непонятно из чего) расстреливали видеокамеры и сенсоры, безошибочно находя их в стенах и межэтажных перекрытиях.
Нападение, в отличие от бегства Хайка, не прошло незамеченным, однако все попытки персонала Приюта оказать хоть какое-то сопротивление оказались тщетными. Зацепить выстрелом кого-нибудь из этих людей – или не людей? – никак не удавалось, а когда господин директор решился запустить на полную мощность все свои «глушилки», было уже поздно. Он не успел дотянуться до кнопки активации генераторов – энергетический удар одного из нападавших разнёс тело господина директора, расплескав его хрупкую человеческую плоть по стенам его собственного кабинета.
Призраки – какие люди на такое способны? – не брали пленных. Они убивали всех подряд, без разбора, вне зависимости от того, пытались им сопротивляться или нет. Всех – за исключением детей-индиго, воспитанников Приюта. Этих торопливо выводили во двор и сажали в вертолёты, ждавшие во дворе с работавшими на холостом ходу винтами. Дети не возражали против этой странной ночной эвакуации, сопровождавшейся огнём и кровью, – нападавшие как-то сумели найти с ними общий язык, убедить или попросту заставить. И по мере того, как жилые этажи Приюта пустели, туда врывался огонь, рождавший чёрный дым.
Пришельцы торопились, но не пропускали ни одной комнаты, словно искали что-то очень для них важное. Или кого-то, без кого они не могли уйти, оставив Приют на поживу танцующему пламени. И они нашли то, что искали – дверь, ведущую на нижние, подземные этажи Приюта – были здесь и такие.