Истреби в себе змею
Оформление всех необходимых бумаг заняло очень мало времени. Мэй наверняка была далеко не первой, и Блад действовал быстро и сноровисто. Он только пару раз переговорил с кем-то по сотовому видеофону, и всего через полчаса оговоренная сумма денег уже была переведена на личный счёт матери Мэй. А ещё через час, когда девочка собрала минимум вещей, которые она сочла нужным взять с собой, Мэй покинула свой родительский дом – навсегда.
* * *Проснувшись утром, Мэй не сразу поняла, где она находится. Но длилось этого всего долю мига, а потом всё встало на свои места: она в Приюте, в своей комнате. И за окнами утро – рассеянный солнечный свет, падающий на зелень внутреннего двора-сада, мягко плещется в толстое оконное стекло. Но почему же тогда у неё ощущение, словно что-то изменилось – неуловимо, но изменилось, и притом очень сильно изменилось? И тут она вспомнила то, что случилось ночью – вспомнила ярко, до мельчайших подробностей. Нет, это был не сон – сны такими не бывают. Но если не сон, тогда что это было?
Мэй зябко поёжилась, посидела минуту на постели, обхватив руками коленки, а потом решительно тряхнула головой – сон или не сон, с этим мы разберёмся, а сейчас надо вставать и снова играть в игру, придуманную хозяевами Приюта – Попечителями. За два месяца пребывания здесь Мэй успела изучить правила этой игры и знала: главное – это выглядеть пай-девочкой.
Она громко сказала сама себе «Доброе утро!», – зная, что за ней наблюдают, – приняла душ, привела себя в порядок, оделась и уже хотела направиться в столовую, не дожидаясь произнесённого механическим голосом приглашения, но задержалась у висящего на стене зеркала – взглянуть на себя и поправить волосы. Взгляд девочки упал на стоявшую на подзеркальном столике маленькую вазочку с одиноким цветком, который она вчера сорвала в саду – это разрешалось воспитанницам (если дело ограничивалось одним-двумя цветками, а не целой охапкой). Что-то было не так, и секунду спустя Мэй поняла что именно.
У цветка было пять тонких синих лепестков, а вчера, когда Мэй принесла его в свою комнату и поставила в вазочку, лепестков было четыре. Это она помнила совершенно точно – зрительная память (и память вообще) у неё была великолепной. Не доверяя своим глазам, Мэй вытащила цветок и повертела его в пальцах, рассматривая со всех сторон. Лепестков было пять – пять, а не четыре. Ну хорошо, если бы лепестков стало меньше, это ещё можно было бы объяснить – оторвался, упал (но тогда и валялся бы где-то рядом), – но чтобы пятый лепесток вырос у сорванного цветка за одну ночь? Причём так, словно он тут и был с того самого момента, как цветок проклюнулся из бутона! Так не бывает – как не бывает и таких снов, что приснился ей в эту ночь. И никто не заходил к ней в комнату ночью, чтобы заменить цветок – она бы услышала. Да и зачем кому-то менять цветок в её комнате? Нет, цветок тот же самый – на его стебле царапинка, оставленная ногтем Мэй!
Это вроде бы незначительное открытие настолько потрясло девочку, что она застыла, глядя на себя в зеркало огромными от крайнего изумления глазами. Её вернул к реальности механический голос дежурного воспитателя, возвестивший: «Дети, пора завтракать!».
Мэй не чувствовала вкуса еды, всецело поглощённая своими мыслями, но съела всё с видимым аппетитом и выпила кофе: ведь главное – это выглядеть пай-девочкой. На занятиях – индиго занимались маленькими группами по три-четыре человека, и на каждую группу преподаватель подбирался с учётом возраста, уровня развития, интересов и специфических особенностей учеников, – она была несколько рассеяна, однако сумела это скрыть (правда, пару раз заметив, что педагог посмотрел на неё как-то по-особому). К немалому удивлению Мэй, привыкшей к ежедневному общению с экспериментаторами, от тестирования её в этот день избавили. «Почему?» – подумала она и почувствовала неприятный холодок. Неужели…
Мэй искала Хайка, но его нигде не было видно. Девочка попыталась мысленно позвать приятеля, однако он не ответил – или не услышал. Мэй не стала усиливать зов – если Хайк работает «подопытным кроликом», то ответить он всё равно не сможет, а проверять на себе уровень чувствительности сенсоров, следящих за психополем воспитанников, ей совсем не хотелось.
Отдохнув после обеда, она искупалась в бассейне и спустилась во двор, надеясь найти Хайка в саду, но и там его не оказалось. Мэй присела на скамеечку у старого кряжистого пня – здесь они с Хайком сидели чаще всего. Хайк даже выжег на боку пня маленькие буковки «М» и «Х» – вон там, где кора слезла, обнажив гладкую, словно отполированную, древесину. «Стоп! – сказала Мэй сама себе. – А где же буквы?».
Девочка вскочила, подбежала к пню, присела на корточки и провела пальцами по дереву. Буквы были выжжены именно здесь, на этой самой проплешине величиной с ладонь! Они были здесь – ещё вчера!
Мэй стало не по себе. Сначала цветок с лишним лепестком, теперь эти исчезнувшие инициалы – многовато для одного дня. Что-то определённо изменилось – вот только что?
Услышав шорох шагов, она подняла голову, ожидая увидеть Хайка. Но нет, по тропке между деревьями прошёл незнакомый мальчишка лет девяти с выражением отрешённой задумчивости на не по-детски серьёзном лице. Мэй встала, подождала ещё несколько минут – никого. И тогда она решила вернуться к себе в комнату. «Надо лечь, – подумала она, – сосредоточиться и пошарить вокруг. Я должна понять, что произошло, и что происходит».
Мэй ещё не знала, что с самого утра она является центром внимания всего персонала Приюта, и что ночевать в своей комнате ей уже не придётся.
* * *– Господин директор, – голос воспитателя дрожал от волнения, – у меня есть срочная дополнительная информация по воспитаннице Мэй. Я уже докладывал вам ещё утром…
– Поднимитесь ко мне, – перебил его директор. – Жду.
Выключая коммуникатор, он в то же время другой рукой активировал экранное поле, окутавшее кабинет. Эта меру предосторожности ввели после того, как появились серьёзные основания полагать, что кое-кто из индиго умеет читать мысли. «От них всего можно ожидать, – подумал господин директор. – Мне иногда страшно смотреть в глаза этим детям – в них мудрость тысячелетий и даже что-то нечеловеческое. Что там ещё натворила эта новенькая?».
Директор уже знал о невероятно мощном выбросе ментальной энергии, выплеснутом этой девочкой минувшей ночью. Система контроля исправно зафиксировала этот выброс, но определить его уровень – даже приблизительно – оказалось невозможным: два сенсора попросту сгорели, а входной контур преобразователя-сумматора вышел из строя от перегрузки. Во всяком случае, можно было с уверенностью сказать, что сгенерированная Мэй мощность на порядки превосходила ту, с которой экспериментаторы когда-либо сталкивались раньше – изображение на всех следящих видеокамерах двоилось в течение нескольких минут после выброса, что сочли его косвенным воздействием на электронику.
Чтобы не настораживать девочку, её решили пока не трогать и даже не подвергать обычному ежедневному тестированию, но усилили все виды наблюдения. Кроме того, по личному указанию господина директора, её приятеля Хайка решено было загрузить тестами по усиленной программе, не оставившей мальчику ни минуты свободного времени. Расчёт был прост: если Мэй сделала что-то из ряда вон выходящее, она непременно захочет поделиться этим со своим другом – взаимная симпатия этой парочки не являлась секретом для воспитателей – и как-то себя проявит.
И действительно, Мэй явно искала встречи с приятелем, и аппаратура психоконтроля даже отметила несколько раз слабые всплески ментальной активности воспитанницы, однако ничего из ряда вон выходящего не произошло. И вот теперь…
В дверь кабинета постучали.
– Войдите! – бросил господин директор, барабаня пальцами по столу и подбираясь, словно кот перед прыжком.
С первого взгляда на вошедшего в его кабинет воспитателя директору стало ясно – случилось нечто экстраординарное. Глаза воспитателя горели, а движения были суетливыми и порывистыми.