Время расставания

Григорий махнул рукой перед лицом, чтобы отогнать мошкару.
— Проклятая страна! — процедил он. — Ее можно терпеть только зимой.
— Ты говоришь об этом каждое лето, Григорий Ильич.
— И я прав! Я не переношу этот удушающий зной, когда тебя поедом едят чертовы насекомые и ты постоянно боишься пожара, который уничтожает все на своем пути.
Мужчина вытащил из кармана немного табака, скатал его в шарик и сунул в рот.
— Вот видишь, чтобы успокоиться, я даже вынужден жевать табак, — угрюмо сообщил он.
— Ну что, выпускаем? — спросил Сергей, который уже начал терять терпение.
— Давай, командуй!
Охотники поочередно открыли восемь клеток. В течение нескольких секунд не наблюдалось никакого движения, затем пары соболей высунули за проволочную сетку свои трепещущие носы, втянули запахи тайги и, словно стрелы, устремились в лесную чащу.
— Все-таки хорошее дело мы сделали, — удовлетворенно сказал Сергей, складывая пустые клетки на телегу. — Лишь бы они дали потомство!
— Очень на это надеюсь, — подхватил Григорий, который облегчался у дерева. — Если эти «господа» не будут довольны результатом, то они вполне могут обвинить нас в саботаже и донести в ГПУ.
— Ну, им будет трудно сослать нас, мы и так уже на месте, — пошутил Сергей.
С мрачным видом Григорий застегнул штаны, затем уселся рядом со своим молодым другом.
— Не заблуждайся, парень. У них длинные руки, а Сибирь большая. Я частенько слушаю сплетни и пересуды и могу тебе сказать, что существует ад, о котором ты даже и не подозреваешь.
Сергей пронзительно свистнул, и лошади тронулись.
Подросток был задумчив. В Ивделе, где им вручили соболей, охотники видели колонну ссыльных, бредущих, опустив голову и сгорбившись. Охранники гнали их в лагерь, расположенный приблизительно в двадцати километрах от города.
— Ты видел этих людей в городе? — спросил Сергей.
— Угу. Кажется, это цыгане из Москвы, которым отказали в выдаче паспорта. А если у тебя нет паспорта, ты не имеешь права оставаться в городе. Это отличный способ избавиться от людей дворянского происхождения и других нежелательных лиц, в частности от иностранцев. Ты знаешь, я полагаю, твой отец правильно делает, что никуда не ездит: в этой стране самое лучшее, что ты можешь сделать, — это заставить всех позабыть о тебе. В этом смысле нам повезло. Мы живем в такой глуши, что никто о нас и не вспоминает. Местный партийный секретарь довольствуется тем, что иногда ездит по деревням, стараясь объехать самые отдаленные хутора. Думается мне, наше поселение даже на картах не обозначено. Во всяком случае, как только ляжет первый снег, они не смогут до нас добраться, даже если захотят.
И мужчина задорно тряхнул головой.
— Давай, парень, погоняй к дому. Осталось всего три дня пути. Я, как конь, уже чую конюшню!
Три месяца спустя, после короткой и красочной осени, природа, как обычно, разразилась первой метелью, и вскоре зима вступила в свои права.
Сергей заканчивал долбить в земле довольно глубокую яму. Он намеревался установить приманку, чтобы завлечь зверя в ловушку.
— Ты приладил приманку слишком низко, Сергей, — заметил отец. — Ее надо еще приподнять над ловушкой, иначе зверь засомневается и не подойдет к яме.
Сергей последовал его совету. Когда он поднял глаза, ища одобрения отца, Иван Михайлович удовлетворенно кивнул.
Мальчик поднялся, вдыхая сухой морозный воздух. Не говоря ни единого слова, отец положил руку на плечо сына. Сергей замер. Они оба, насторожившись, какое-то время не двигались с места. Лица, охваченные шапками-ушанками из волчьего меха, на котором поблескивал иней, казалось, заледенели, а сами люди превратились в статуи. Они умели оставаться неподвижными очень долго.
Наконец Иван Михайлович чуть повернул голову. С годами его ярко-голубые глаза выцвели и стали почти серыми, как будто их цвет навсегда смягчила белизна снега. Сейчас в этих глазах отражалось бледное зимнее небо. На бровях и бороде мужчины от дыхания образовались маленькие сосульки. Едва заметным движением подбородка Иван указал сыну на то место, где, по его мнению, скрывался чужак. Подросток проследил за взглядом отца, но ничего не заметил.
Ничего… Все тот же незамутненный зимний пейзаж: ветви деревьев согнулись под тяжестью снега, пологий склон холма и кочковатая земля скрыты под толщей снежного покрова.
Тогда Сергей постарался, как учил его отец, сконцентрироваться на малейшем подрагивании, на любой «фальшивой ноте», которая могла бы выдать хищника, пришедшего сюда в поисках добычи. Он уже заприметил следы лисицы, которая пробежала несколькими часами ранее.
В такие секунды в любом коренном сибиряке просыпается инстинкт первобытного охотника, и он больше не прислушивается к голосу рассудка. Он начинает чувствовать и действовать, как животное. Очень часто в кустах мог затаиться некто опасный, а вовсе не та добыча, которую ты ждал. Быть может, отец почуял волка, незаметного, терпеливого волка, притаившегося в засаде и уже готовящегося к прыжку?
Долгими зимними вечерами Григорий Ильич часто рассказывал о своей встрече с тигром. Каждый раз эта история обрастала фантастическими подробностями, заставляющими думать, что Григорий преувеличивает, к тому же все знали, что тигры живут за тысячи километров от их поселения. Но с самого детства на Сергея всегда производил впечатление этот рассказ о противостоянии человека и огромной дикой кошки.
По его телу пробежала волна дрожи, но подросток старался сохранять спокойствие. Однако он еще не научился управлять своими страхами. Охотники не раз потешались над Сергеем, утверждая, что для живущего в лесах он наделен слишком буйным воображением. Мальчик не раз преждевременно стрелял из ружья во время охоты, а также частенько вскакивал посреди ночи, разбуженный кошмаром, — ему снилось, что на него напал медведь. Сережа знал, что первый муж его матери погиб от когтей хищника. Его тело, разорванное на части, обнаружили на берегу реки. «Это закон сильнейшего, так уж устроено в природе, — говаривал Григорий, который был истинным фаталистом. — Так заведено и между людьми».
Сергей слышал, как пульсирует кровь у него в ушах. Он никак не мог сконцентрироваться. Больше всего ему хотелось броситься наутек, закричать, чтобы нарушить это гнетущее молчание. Спокойный взгляд отца остановился на лице мальчика. Потрескавшиеся губы беззвучно прошептали: «Дыши…»
И лишь тогда подросток понял, что задерживал дыхание. Устыдившись, он принялся убеждать себя, что тяжелый липкий страх можно победить, подчинить, надо всего лишь взять себя в руки, оценить опасность, придать ей необходимый вид и размер, как будто формируешь круглый и гладкий снежок, который легко умещается на ладони.
Глядя прямо в глаза отцу, Сергей начал сражение с собственным страхом, за которым стояли все его навязчивые идеи, все детские тревоги и юношеские сомнения. Он схватил страх под уздцы, и тот, в свою очередь, испугавшись, стал отступать, понемногу покидать тело подростка, которое взял в заложники. Вместо себя страх оставил необыкновенную ясность ума, удивительную легкость. Сердце Сережи стало биться ровнее. Мышцы шеи и рук расслабились.
Где-то справа, краем глаза, он увидел, как движется какая-то тень.
— Это рысь, — чуть слышно прошептал он. — Но я хочу, чтобы она осталась в живых, — добавил он очень серьезно.
— Почему? — выдохнул отец.
— Потому что она научила меня справляться с собственным страхом.
Иван Михайлович просветлел лицом. Как же изменился его сын! Отныне он стал взрослым. Из-под меховой шапки на охотника доверчиво смотрели темные глаза сына. Иван Михайлович отметил бледность его щек, подбородок, который в последнее время стал более твердым.
— Я уважаю твой выбор, Сережа.
С небывалой нежностью охотник прижал сына к груди, прижал не как ребенка, но как мужчину.
Александр поправил накидку на манекене «Stockman» [30] и отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть изделие. Изысканный мех горностая требовал особого внимания, но мужчина был удовлетворен удавшимся декоративным орнаментом. Тут и там прикрепленные черные хвостики подчеркивали белизну накидки.