Охотничьи тропы

— С председателем колхоза говорил?
— Говорил. Ссуду дает, чтоб купил собаку.
— Что ж, это хорошо.
— Известно не плохо, — согласился Андрей. — Колхоз не оставляет человека в беде. Только где найдешь за три дня хорошую собаку? Вот в чем загвоздка…
Новоселов долго молчал, затем произнес:
— Слышал я, что не берешь ты нынче свою Лайку в тайгу. Не продашь?
— Ладно, возьми, — согласился Василий Иванович после раздумья. — Только стара она стала, больше одного сезона не отработает.
— А мне больше и не надо, — ответил сразу повеселевший Андрей. — К будущей осени кобелек подрастет.
Когда Новоселов, положив на стол деньги, поднялся с табуретки, Лукин тоже шагнул было к порогу. Но дотронувшись пальцами до дверной ручки, медленно вернулся назад и глухо сказал жене:
— Сходи уж Наталья ты, отдай Андрею Лайку…
Потом, не считая, бросил деньги в ящик комода и за весь этот день не проронил больше ни слова.
Ночью Василий Иванович долго ворочался на кровати, а едва все в доме уснули, вышел во двор. Шарик и Мурзилка, завидев хозяина, выскочили из своих конур, радостно стали прыгать на грудь, норовя лизнуть языком по лицу. Только у третьей конуры было тихо, и от этой тишины Василию Ивановичу стало еще более тоскливо.
Ни о чем не думая, Лукин подошел к домику Лайки, тронул ладонью шершавую крышу. Затем, сам не зная для чего, оторвал одну дощечку и, повертев ее в руках, бросил к забору. И когда в крыше появился пролом, Василий Иванович торопливо, словно боясь, чтобы его никто не застал за этим делом, начал ломать конуру. Он трудился так прилежно, что на лбу выступили капли пота. И через несколько минут от конуры не осталось и следа.
Перетащив доски в дальний угол двора, Василий Иванович вернулся в дом и снова лег на кровать. Но сна не было попрежнему, и Лукин проворочался с бока на бок почти до рассвета.
Рано утром Василий Иванович услышал слова жены:
— Лайка прибежала.
Он поспешно вскочил с постели, подошел к окну и тут увидел, что Лайка, свернувшись калачиком, лежит на том месте, где был ее домик…
Василий Иванович оделся и вышел во двор. Он молча вынес из угла груду досок и сосредоточенно начал сколачивать разрушенную ночью конуру.
В это время скрипнула калитка и через высокий порожек перешагнул Андрей Новоселов.
— Собака-то у меня убежала, — проговорил он. — Цепочку порвала…
Василий Иванович, бросив молоток, широко зашагал в дом. Он тотчас же вышел оттуда и, протягивая Андрею деньги, сказал:
— Возьми. Передумал я…
Новоселов, помедлив, неохотно сунул деньги в карман и, глубоко вздохнув, промолвил:
— Та-ак… Пропал, значит, у меня нынешний сезон…
— Почему пропал? — поднял на него глаза Лукин. — Я же не сказал, что не дам тебе Лайки. Бери, охоться. А денег не надо. Вернешься с промысла — приведешь. Пусть дома доживает старость…
И Василий Иванович снова застучал молотком.
  
Никандр Алексеев
 
ДЕВЯНОСТО ПЕРВЫЙ
 
 
 
      Старик был бел, белей метели…
 
      Удел его — лежи в постели,
 
      Да втихомолку все горюй:
 
      Как лыжи, годы под гору
 
Бежали ниже, ниже, ниже
 
И вот остановились лыжи.
 
Путь жизни пройден, погорюй:
 
Скатились лыжи под гору.
 
      Ах, их обить бы козьей кожей,
 
      Да быть на сорок лет моложе.
 
      Как белку бил дробинкой в глаз,
 
      Фашисты, так стрелял бы вас…
 
Пообещал старик столетний
 
Ружью отдать свой вздох последний.
 
Ужель без выстрела умру?
 
Сбежали лыжи под гору…
 
      Есть утешение: любимый
 
      Охотник-сын стрелял не мимо,
 
      Стал русскому он кровный брат,
 
      Кровь вместе лил за Ленинград
 
По свеже-выпавшей пороше.
 
Привет мой сын — стрелок хороший
 
За Сталина — он наш отец —
 
Да будет метким твой свинец.
 
      И я в тайге, не мимо метя,
 
      Взял девяностого медведя…
 
       Последнего ль?
 
            Ужель умру?
 
Сбежали лыжи под гору.
 
      Сказал, прикованный к постели,
 
      Старик, белее чем метели.
 
      Сказал старик…
 
            И вот те на.
 
      В аил нагрянула война.
 
Война в аил!
 
            И в самом деле,
 
Дрожали стекла и звенели…
 
Послышался звериный рев,
 
Мычанье долгое коров,
 
      Крик женщин, голосили дети…
 
      В глаза косматого медведя
 
      Глаза взглянули старика
 
      И зачесалася рука…
 
В окошко поглядел медведь
 
Или в медвежьей шкуре смерть
 
Пришла суровою порою,
 
Припрятав лыжи под горою?
 
      Иль новый воротник сошью?
 
      Тянулася рука к ружью,
 
      Рука, что выстрела просила,
 
      И к шорцу возвратилась сила.
 
Старик из хаты вон:
 
            — Постой,
 
Начнем открытый честный бой…
 
Я слухом слаб и плохо вижу,
 
Реви сильней, иди поближе…
 
      Как надо, примем чужаков.
 
      Не больше десяти шагов
 
      От следопыта до медведя…
 
      И зверь ревел, рыдали дети:
 
На задних лапах, сея страх,
 
Топтыгин шел в пяти шагах,
 
У старика былая хватка:
 
Нацелил прямо под лопатку,
 
        (Шерстиночку облюбовал)
 
      И смерть убита наповал.
 
      Старик сказал:
 
            — Неплохо вижу,
 
      Прощай постель. —
 
            И встал на лыжи.
 
 
  
Александр Куликов
 
МЕДВЕЖАТНИКИ
 
Есть в Горно-Алтайской области село Уважан. Окутанные голубоватой дымкой в летние погожие дни лежат за долиной горные хребты. В узких ущельях пенятся о камни беспокойные, вечно торопливые реки. Зеленым ожерельем охватывает горы тайга, забирается высоко по склонам и, чем выше, тем реже она, и вот, словно устав подниматься на высоту, остается тайга внизу, и только отдельные деревья-смельчаки еще продолжают свой подъем, но потом исчезают и они. Выше, сияя белизной, лежат вечные снега — белки. Редко человек посещает эти поднебесные высоты, и только медведь — хозяин тайги — уходит в знойные июльские дни к белкам, в прохладу снежных вершин. А за зверем идет человек, отважный охотник-медвежатник. Идет день, два, три, неделю, не теряя следа, пока не встретится с ним и не вступит в единоборство.
Петр Степанович Подпоев из Уважана смутно помнит тот год и день, когда он впервые вышел в горы на охоту за медведем. Было это тому назад лет пятьдесят. И все эти полвека он слыл в аймаке одним из лучших охотников по медведю. Когда его спрашивали, сколько он привез домой за свою жизнь звериных шкур, старик Подпоев отвечал, прищурив глаза, начавшие слезиться от старости: