Полное собрание стихотворений под ред. Фридмана

1804 или 1805 
К Филисе. Впервые — Соч., т. 1. стр. 14—18в, где дано по СТ. Стихотворение написано редко встречающимся у Батюшкова белым стихом, обращение к которому могло быть подсказано богатырской сказкой Карамзина «Илья Муромец» (1794). Оно отчасти навеяно известным стихотворением французского поэта и драматурга Жана Батиста Грессе (1709—1777) «La Chartreuse», с которым послание Батюшкова перекликается, впрочем, только в отдельных стихах. 
Крез (VI в. до н. э.) — лидийский царь, обладавший, по преданию, огромным богатством; имя его стало нарицательным обозначением богача. 
Нас смешит и научает вдруг. Это определение целей комедии дано по эпистоле «О стихотворстве» Сумарокова. Ср. строки эпистолы: 
Свойство комедии — издевкой править нрав. 
Смешить и пользовать — прямой ее устав. 
Вольность, вольность — дар святых небес. Этот стих, очевидно, перефразирует первую строку радищевской оды «Вольность» («О! дар небес благословенный»). 
 
Бог 
("На вечном троне ты средь облаков сидишь...") 
На вечном троне ты средь облаков сидишь 
И сильною рукой гром мещешь и разишь. 
Но бури страшные и громы ты смиряешь 
И благость на земли реками изливаешь. 
Начало и конец, средина всех вещей! 
Во тьме ты ясно зришь и в глубине морей. 
Хочу постичь тебя, хочу — не постигаю. 
Хочу не знать тебя, хочу — и обретаю. 
Везде могущество твое напечатленно. 
Из сильных рук твоих родилось всё нетленно. 
Но всё здесь на земли приемлет вид другой: 
И мавзолеи где гордилися собой, 
И горы вечные где пламенем курились, 
Там страшные моря волнами вдруг разлились; 
Но прежде море где шумело в берегах, 
Сияют класы там златые на полях 
И дым из хижины пастушечьей курится. 
Велишь — и на земли должно всё измениться, 
Велишь — как в ветер прах, исчезнет смертных род! 
Всесильного чертог, небесный чистый свод, 
Где солнце, образ твой, в лазури нам сияет 
И где луна в ночи свет тихий проливает, 
Туда мой скромный взор с надеждою летит! 
Безбожный лжемудрец в смущеньи на вас зрит. 
Он в мрачной хижине тебя лишь отвергает: 
В долине, где журчит источник и сверкает, 
В ночи, когда луна нам тихо льет свой луч, 
И звезды ясные сияют из-за туч, 
И филомелы песнь по воздуху несется, — 
Тогда и лжемудрец в ошибке признается. 
Иль на горе когда ветр северный шумит, 
Скрипит столетний дуб, ужасно гром гремит, 
Паляща молния по облаку сверкает, 
Тут в страхе он к тебе, всевышний, прибегает, 
Клянет тебя, клянет и разум тщетный свой, 
И в страхе скажет он: «Смиряюсь пред тобой! 
Тебя — тварь бренная — еще не понимаю, 
Но что ты милостив, велик, теперь то знаю!» 
1804 или 1805 
Бог. Впервые — Соч., т. 1, стр. 5—6в, где дано по списку, принадлежавшему П. Н. Тиханову (ГПБ). Подражание духовным одам Державина «Бог» и «Величество божие». 
Сияют класы там златые на полях — перефразировка стиха из ломоносовской оды Елизавете Петровне 1747 г.: «И класы на полях желтеют». 
 
К Мальвине 
("Ах! чем красавицу мне должно...") 
Ах! чем красавицу мне должно, 
Как не цветочком, подарить? 
Ее, без всякой лести, можно 
С приятной розою сравнить. 
Что розы может быть славнее? 
Ее Анакреон воспел. 
Что розы может быть милее? 
Амур из роз венок имел. 
Ах, мне ль твердить, что вянут розы, 
Что мигом их краса пройдет, 
Что, лишь появятся морозы, 
Листок душистый опадет. 
Но что же, милая, и вечно 
В печальном мире сем цветет? 
Не только розы скоротечно, 
И жизнь — увы! — и жизнь пройдет. 
Но грации пока толпою 
Тебе, Мальвина, вслед идут, 
Пока они еще с тобою 
Играют, пляшут и поют, 
Пусть розы нежные гордятся 
На лилиях груди твоей! 
Ах, смею ль, милая, признаться? 
Я розой умер бы на ней. 
‹1805› 
К Мальвине. Впервые — «Северный вестник», 1805, № 11, стр. 167—168, под заглавием «Стихи к М. (С итальянского)», с эпиграфом: «Amica! tu sei la rosa della primavera» ‹«Подруга! ты вешняя роза»›. Печ. по «Собранию русских стихотворений», ч. 2. СПб., 1810, стр. 196. В «Опыты» не вошло. Итальянский подлинник неизвестен. 
Анакреон — см. стр. 263    
 
Послание к Н. И. Гнедичу 
("Что делаешь, мой друг, в полтавских ты степях...") 
Что делаешь, мой друг, в полтавских ты степях 
          И что в стихах 
Украдкой от друзей на лире воспеваешь? 
      С Фингаловым певцом мечтаешь 
        Иль резвою рукой 
      Венок красавице сплетаешь? 
      Поешь мечты, любовь, покой, 
      Улыбку томныя Корины 
Иль страстный поцелуй шалуньи Зефирины? 
   Все, словом, прелести Цитерских уз — 
Они так дороги воспитаннику муз — 
Поешь теперь, а твой на Севере приятель, 
Веселий и любви своей летописатель, 
Беспечность полюбя, забыл и Геликон. 
Терпенье и труды ведь любит Аполлон — 
      А друг твой славой не прельщался, 
      За бабочкой, смеясь, гонялся, 
Красавицам стихи любовные шептал 
И, глядя на людей — на пестрых кукл — мечтал: 
«Без скуки, без забот не лучше ль жить с друзьями, 
      Смеяться с ними и шутить, 
      Чем исполинскими шагами 
За славой побежать и в яму поскользить?» 
      Охоты, право, не имею 
      Чрез то я сделаться смешным 
      И умным, и глупцам, и злым, 
Иль, громку лиру взяв, пойти вослед Алкею, 
Надувшись пузырем, родить один лишь дым, 
Как Рифмин, закричать: «Ликуй, земля, со мною! 
Воспряньте, камни, лес! Зрю муз перед собою! 
Восторг! Лечу на Пинд!.. Простите, что упал: 
      Ведь я Пиндару подражал!» 
Что в громких песнях мне? Доволен я мечтами, 
В покойном уголке тихонько притаясь, 
      Но с светом вовсе не простясь: 
Играя мыслями, я властвую духами. 
         Мы, право, не живем 
         На месте всё одном, 
         Но мыслями летаем; 
         То в Африку плывем, 
То на развалинах Пальмиры побываем, 
То трубку выкурим с султаном иль пашой, 
Или, пленяся вдруг султановой женой, 
      Фатимой томной, молодой, 
      Тотчас дарим его рогами; 
Смеемся муфтию, деремся с визирями, 
И после, убежав (кто в мыслях не колдун?), 
Увидим стройных нимф, услышим звуки струн, 
И где ж очутимся? На бале и в Париже! 
И так мечтанием бываем к счастью ближе, 
      А счастие лишь там живет, 
         Где нас, безумных, нет. 
Мы сказки любим все, мы — дети, но большие. 
Что в истине пустой? Она лишь ум сушит, 
      Мечта всё в мире золотит, 
         И от печали злыя 
           Мечта нам щит. 
Ах, должно ль запретить и сердцу забываться, 
Поэтов променя на скучных мудрецов! 
Поэты не дают с фантазией расстаться, 
Мы с ними посреди Армидиных садов, 
         В прохладе рощ тенистых, 
Внимаем пению Орфеев голосистых. 
При шуме ветерков на розах нежных спим 
         И возле нимф вздыхаем, 
      С богами даже говорим, 
      А с мудрецами лишь болтаем, 
Браним несчастный мир да, рассердясь... зеваем. 
............................................... 
Так, сердце может лишь мечтою услаждаться! 
      Оно всё хочет оживить: 
В лесу на утлом пне друидов находить, 
Укрывшихся под ель, рукой времян согбенну; 
      Услышать барда песнь священну, 
С Мальвиною вздохнуть на берегу морском 
         О ратнике младом. 
      Всё сердцу в мире сем вещает. 
      И гроб безмолвен не бывает, 
И камень иногда пустынный говорит: 
           «Герой здесь спит!» 
Так, сердцем рождена, поэзия любезна, 
Как нектар сладостный, приятна и полезна. 
      Язык ее — язык богов; 
Им дивный говорил Омир, отец стихов. 
Язык сей у творца берет Протея виды. 
Иной поет любовь: любимец Афродиты, 
С свирелью тихою, с увенчанной главой, 
           Вкушает лишь покой, 
       Лишь радости одни встречает 
И розами стезю сей жизни устилает. 
                   Другой, 
   Как славный Тасс, волшебною рукой 
         Являет дивный храм природы 
И всех чудес ее тьмочисленные роды: 
           Я зрю то мрачный ад, 
То счастия чертог, Армидин дивный сад; 
Когда же он дела героев прославляет 
           И битвы воспевает, 
Я слышу треск и гром, я слышу стон и крик... 
         Таков поэзии язык! 
Не много ли с тобой уж я заговорился? 
Я чересчур болтлив: я с Фебом подружился, 
А с ним ли бедному поэту сдобровать? 
Но, чтоб к концу привесть начатое маранье, 
         Хочу тебе сказать, 
Что пременить себя твой друг имел старанье, 
Увы, и не успел! Прими мое признанье! 
Никак я не могу одним доволен быть, 
И лучше розы мне на терны пременить, 
Чем розами всегда одними восхищаться. 
      Итак, не должно удивляться, 
         Что ветреный твой друг — 
         Поэт, любовник вдруг 
И через день потом философ с грозным тоном, 
      А больше дружен с Аполлоном, 
      Хоть и нейдет за славы громом, 
         Но пишет всё стихи, 
         Которы за грехи, 
Краснеяся, друзьям вполголоса читает 
      И первый сам от них зевает.