Мозаика жизни

Он мой муж, Чад. — Дженни направилась прямо в кухню. — Мужья целуют своих жен.
Он грубо схватил ее за плечо и повернул лицом к себе.
Люку не следовало целовать тебя!
Это ничего не значит, — выдохнула она, презирая себя за ложь. Ведь она только что пообещала себе не искажать правду.
Ничего? — Он многозначительно посмотрел на корзинку, которую Люк оставил на столе в кухне. — Вы брали с собой еду, отправляясь на небольшую утреннюю прогулку? Вы вдвоем устроили счастливый утренний пикник!
Перестань, Чад! — Она сбросила его руку с плеча, стараясь подавить тревожное предчувствие. — Если это тебя порадует, то мы ели мало. Всего по одному сэндвичу. Тебе от этого легче?
Но ее замечание не только не успокоило, а еще сильнее взбесило Чада.
А что же вы делали, если не ели? На что потратили время?
Из саркастического вопроса ясно выглядывал грязный намек. Понимать его состояние и злость — это одно, а нести груз дурацкого обвинения — совсем другое.
Я не обязана давать тебе объяснения. — Она подошла к буфету и достала стакан.
Ты мне многим обязана.
Неужели?
Глаза Чада превратились в узкие бронзовые щелочки. Полная нижняя губа поджата.
Точно шлюха, прыгаешь от одного брата к другому, — покачал он головой.
Хлынули злость и раздражение, будто кто-то вытащил затычку из гигантской сливной трубы. От ужасного оскорбления остался осадок гадливости.
Дженни остолбенела.
Неужели он прав? Она все стояла у буфета со стаканом в руке. Может быть, это и есть ужасная правда, которую Люк не стал обсуждать? Была ли она женщиной того сорта, которая прыгает из постели в постель разных мужчин, не думая об оскорбленных чувствах и болезненных последствиях?
Она моргнула, посмотрела на Чада и увидела несчастные глаза, молящие о прощении.
Прости, Дженни. — Он взял у нее из рук стакан, провел к креслу и усадил в него, сам встал рядом на колени. — Мне не стоило говорить такое. Это от отчаяния. Поверь мне, я никогда не буду тебя обижать. Никогда.
У Дженни пересохло во рту. В голове полный хаос. Никак не удается собраться с мыслями.
Ведь ты приняла обязательство передо мной, — продолжал Чад. — За несколько дней до несчастного случая. Я ничего не говорил, потому что Люк просил дать тебе время выздороветь. Чтобы ты справилась с амнезией. И вдруг я обнаруживаю, что он пытается сблизиться с тобой. Отстранив меня, пытается завоевать твою привязанность. Он манипулирует нами!
Нет, — слабо прошептала она, — совсем не похоже… Чувства, какие Люк и я испытываем… слишком естественны…
Послушай, Дженни, — прервал он, завладевая ее пальцами и крепко сжимая их. — Ты должна дать мне шанс. Мой долг сказать тебе, что ты повернулась спиной к радуге. Ты идешь навстречу грозе. Да, это может казаться интригующим, даже красивым. Но не забывай об опасных молниях и страшных громах. — Он еще сильнее сжал ее пальцы. Глаза смотрели умоляюще. — Дженни, ты должна оглянуться. Должна бросить взгляд на роскошные цвета радуги, которые мы с тобой видели. Только потом ты можешь сделать выбор. Жить ли тебе все оставшиеся дни в грозе, которая гремела, когда ты была с Люком, или…
Она молчала.
Дженни, мы с тобой сделали ребенка. Нашего ребенка.
Чад прижал свободную руку к ее животу. И это интимное прикосновение вызвало у Дженни такое отвращение, что она с трудом удержалась, чтобы не ударить его по лицу.
— Мы с тобой сделали ребенка, — повторил Чад. — И тебе надо думать о нашем малыше, прежде чем ты примешь решение, которое повлияет на наши жизни. Теперь мы семья. Семья из трех человек. Тебе надо подумать об этом. — Он пристально поглядел на нее. — У тебя были чувства ко мне, Дженни. Были.
Дженни трясло. Ее охватила слабость. Человек, стоявший на коленях возле кресла, не вызывал в ней ничего, кроме настороженности, неприязни и неловкости. Но он прав. Если есть хоть один шанс из миллиона, что Чад отец ребенка, он непременно должен рассказать об их отношениях перед тем несчастным случаем. Об отношениях, результатом которых могло быть появление ее малыша.
  
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
 
— Скажите «а-а-а».
Дженни широко открыла рот.
Почему все врачи просят сказать «а-а-а»? — поинтересовалась она, когда доктор Портер закончил осмотр.
Только не затем, чтобы вызвать у пациента раздражение, — засмеялся он, мягко ощупывая железы у нее на шее. — Произнося звук, вы напрягаете язык, — рассеянно продолжал он объяснение, — тогда лучше видны миндалины. Кстати, ваши в порядке.
Проверяя рефлекс зрачков, он посветил фонариком сначала в один глаз, потом в другой.
Головные боли? — спросил он.
Я чувствую себя прекрасно, — покачала головой Дженни.
Хорошо. — Он снова ощупал шею. — Очень хорошо.
— Только физически, — тихо уточнила она. Доктор откинулся назад, скрестил руки и, чуть подняв голову, посмотрел на нее поверх очков.
Я слышал, вы и Люк вместе налаживаете жизнь.
Я думала, что жизнь в горах вполне изолированная, — вскинула брови Дженни. — Оказывается, новости быстро достигают Олема.
Не совсем так, — пожал плечами доктор. — Я видел Мэри.
— О!..
Вас это раздражает? Что мы с Мэри говорили о вас? Но вы для меня больше чем пациентка. А Мэри ваша подруга. Мы заботимся о вас.
Меня это не раздражает. Фактически мне в некотором смысле нравится, что люди наблюдают за мной. — Она улыбнулась. — Просто, когда каждый наблюдает и обсуждает, трудно что-нибудь утаить…
О, если вы захотите, то многое сумеете утаить.
Дженни понимала — доктор возразил без злого намерения. Он всего лишь хотел подыграть ее саркастическому замечанию. Но после его слов улыбка Дженни пропала.
Доктор, — уже серьезным тоном спросила она, — была ли я особой, которая все скрывала? — Не успел он ответить, как Дженни забросала его другими вопросами: — Была ли я такой женщиной, которая под носом у мужа заводит интрижку? Неужели, и правда, возможно, что я спала с Чадом? Люк говорит — нет. Чад говорит — да. И каждый убежден в своей версии.
Ой-ей-ей! — Доктор замахал руками. — Подождите минутку. Прежде всего, позвольте мне заверить вас, что Дженни Прентис, которую я знал — и по-прежнему знаю, — порядочная и честная женщина. — Он потер чисто выбритый подбородок. — Что же касается того, спали вы с Чадом или нет… я, конечно, не знаю. Но знаю, что после возвращения Чада вся округа потеряла покой. Каждый хоть отдаленно связанный с лыжным курортом живет в тревожном ожидании. — Доктор покачал головой и тихо добавил: — Такое впечатление, что, где бы Чад ни появлялся, что бы ни делал, он вызывает сумятицу и напряжение.
Но он не мог бы так отрицательно повлиять на нас с Люком, если бы наш брак был крепким. — Дженни хотелось, чтобы фраза звучала скорее утверждением, чем вопросом.
Неуверенность собственного тона сильно напоминала неуверенность мужа. Люк сказал, что они справятся и все уладится. Но она слышала в его голосе, видела в его взгляде сомнение.
Вы должны помнить одно… — сказал доктор, — людям свойственно ошибаться. Мы все делаем ошибки.
Вы думаете, я тоже сделала? Ужасную ошибку?..
Я этого не говорил. Я не знаю, сделали вы ошибку или нет. — Он наклонил набок голову. — Смысл моих слов в том, что жизнь продолжается. Надо жить здесь и сейчас. А не в прошлом, где что-то могло случиться, а могло и не случиться. Особенно если есть вероятность, что вы никогда не вспомните.
Сидя за рулем «бронко» по дороге домой, Дженни чувствовала себя почти свободной. Конечно, сомнение, заботы, вопросы оставались — острые, как всегда. Но здесь, на открытой дороге, она отбросила свои беды и просто наслаждалась солнечным светом и неоглядным голубым небом над головой.
Прежде чем позволить ей ехать в Олем одной, Люк заставил ее потренироваться: как тормозить, как трогаться с места, как парковаться и поворачивать. С теплой улыбкой она вспомнила часы, которые они провели в зоне для парковки машин. Они несколько раз объехали ее вокруг. И даже когда стало ясно, что Дженни готова для поездки по шоссе, Люк все равно заставлял ее практиковаться еще и еще.