Рассказы и притчи
Динка меня презирала. Я сидел сзади через три парты, но для нее я испарился, исчез с лица земли, стал космической пылью.
Мне необходимо было излить кому-нибудь душу, и я предложил Севке вечером пройтись.
- Не могу, старик, встречаюсь, - ответил он.
- Неужели с Жиловой?
Он, как благородный человек, промолчал.
- А как же твои принципы с научной точки зрения? - осведомился я.
- Дело не в том, что она девчонка, - объяснил Севка. - Она здорово в биологии сечет.
- В простой или сложной? - ядовито поинтересовался я.
Но мой друг, видно, окончательно стал рабом и, сияя, заявил:
- Вообще!
Пропал человек. А я остался расти в одиночестве. Это было одиночество, к которому никак не приставишь слово "гордое".
Четверть века спустя я прочитал в старинной восточной книге, что не женщина несчастна, если она полюбила первой любовью подлеца. Несчастен подлец, который не воспользовался последней возможностью стать человеком.
Прочитал и возмутился. Ну и загнули! Подумаешь!..
Но тут передо мной возникла Динка в своем черном школьном фартучке.
- Здравствуй! - она усмехнулась.
- Давно не виделись, - сказал я.
- Да, двадцать пять лет... Но еще раз, для вежливости.
Она размахнулась и...
Постарев и многое позабыв, я помню эту историю, точно она произошла вчера. Только звали Динку не Динка и фамилия ее была не Колютина.
С той поры бывало в жизни всякое, но щека моя от той пощечины до сих пор горит.
Как избавиться от клички
Рассказ
Записка не укладывалась в рамки разговора и потому обиженно лежала на зеленом сукне стола.
Спор шел о любви и дружбе. Мы разгребали гору записок с вопросами и тут же отвечали на них. Бумажки с вопросами, на которые был дан ответ, я бросал в картонную коробку из-под сливочных тянучек. А эта записка лежала. Как-то не цеплялась она за тему.
Сцена в актовом зале, куда меня пригласили на диспут, была маленькая, но уютная. Стол, накрытый скатертью, и два скрипучих стула, на которых мы восседали.
Из зала на нас глядели сотни три пар глаз. Диспут затянулся, записки приносили все новые и новые, а эта лежала. Время от времени я возвращался к ней глазами:
Как избавиться от клички?
Только кличку не называйте.
Рыжий.
Слова избавиться и не называйте подчеркнуты двумя жирными чертами. Имени, разумеется, нет.
Мне было неловко. В самом деле: человеку это важно, и он ждет ответа, а ты молчишь, будто тебе на него наплевать.
Пододвинул я записку своему соседу, моему бывшему однокласснику Вальке, волею судеб сделавшемуся учителем литературы Валентином Георгиевичем. Длинный и складывающийся только пополам, как циркуль, Валька прочел записку, ухмыльнулся и, подмигнув мне, вернул клочок обратно. Дескать, выкручивайся сам. Валька с детства был простым и легким. Никаких проблем не решал и мимо любых сложностей умел проплывать с улыбкой, их не задевая.
По правде говоря, я чувствовал трудно объяснимую близость с человеком, написавшим записку. В том, что он переживает и что это серьезно, я был почти уверен. Если б человек не страдал от клички, думалось мне, стал бы он такую записку писать, да еще на диспуте о любви?!
Когда обзовут тебя в третьем классе - еще куда ни шло. А если в восьмом? Ведь в твоем восьмом непременно есть человек, подстриженный под мальчика, который лучше всех в классе, а может, во всей школе или даже микрорайоне. И ты уже полтора месяца собираешься позвать этого человека на каток. А когда решаешься наконец подойти, вдруг сзади слышишь:
- Седни в хоккей придешь играть, Кастрюля?..
И та, к которой ты шел долгих полтора месяца, начинает смеяться. Смеется, не может остановиться. Откуда ей знать, что в воскресенье, в походе, ты потерял казенную кастрюлю? Ей просто смешно. И она больше не принимает тебя всерьез.
Прочти сейчас я вслух эту записку, даже не называя прозвища этого человека, подписавшего ее, всем станет смешно. Те, у кого нет клички, будут смеяться над тем, у кого она есть. А у кого она есть, будет хохотать над собой, дабы никто не подумал, что у него комплекс. И один человек почувствует себя несчастным, решив, что весь зал дразнит его одного. А вдруг он недавно проходил в классе "Бедную Лизу"? Пойдет да и утопится.
И я опять отложил эту записку.
Но, отвечая на другие вопросы, я невольно все время думал: не попытаться ли разыскать автора? Решил потихоньку оглядывать ряды. В зале сидят девочки и мальчики, почти взрослые и не совсем взрослые, розовые и бледные, причесанные и лохматые, наивные и ироничные, с взволнованными, сонными, горящими и равнодушными лицами. Одни шепчутся, другие слушают, разинув рот. Рыжие среди них тоже попадаются. Не этот ли, с торчащими ушами, - обладатель постыдной клички? Или вон тот нестриженый, похожий на мышонка, который все время шмыгает носом?
Искал, искал я и вдруг подумал: ну, найду его, а дальше? Что же, прямо вот так и сказать со сцены, что я про это думаю?
Нет, лучше дождусь его в дверях, отзову в сторону и скажу:
- Не расстраивайся, старина! Подумаешь, кличка... Еще не самое страшное клеймо в жизни. Бывают и почище... Даже в паспорт клейма ставят. И раз не самое, держи хвост морковкой!
А он мне:
- Вам-то не самое, у вас нет клички!
Что ему на это в двух словах в суете ответишь?
Тем временем мой жизнерадостный одноклассник Валька объявил, наконец, что проблема любви и дружбы окончательно нами решена, тема закрыта и диспут окончен. Поднявшись над столом, учитель стал показательно трясти мне руку.
Записка так и осталась без ответа.
В троллейбусе, по дороге домой, вытащил я ее из кармана и перечитал. Был, как гадалки говорят, у меня к ней свой интерес.
С шестого, или, нет, с пятого, класса меня тоже все звали Рыжим.
Мать с отцом перешли на новое мое имя без проблем, и когда я входил в комнату, слышал:
- Рыжий, садись есть!
На волейбольной площадке кричали:
- Рыжий, дай пас!
Мне звонили домой одноклассники, чтобы списать по телефону решение задачки, и говорили соседям:
- Рыжего попросите!
Соседи тоже стали звать меня Рыжим. А за ними - весь наш двор. Прозвище прилипло так крепко, что не только близкие друзья, но и дальние родственники, приезжая, не звали меня иначе. Казалось, все забыли, как меня назвали при рождении.
Сколько я ни уговаривал себя, что принципиально не буду слышать это унизительное собачье название, я невольно привык и откликался на него быстрее, чем на собственное имя. А имя у меня ей-Богу, неплохое: Долгорукий, Тынянов, Гагарин - мои тезки. Верней, были моими тезками. Меня-то ведь переименовали.
Только почему именно в Рыжего? Почему мне так не повезло? Мало разве на свете приличных слов? В нашем классе едва ли не все подходящие фамилии переделаны в птиц и зверей: Сорокин - Сорока, Лисицкий - Лис и Лиса, Волков - конечно, Волк, Грачев - само собой, Грач и так далее. Есть у нас Лей и Налей - Олейников, Мешок - Жогин, который самый толстый в классе, есть один Бонапарт. А я Рыжий. Вон, почитайте детективы: воры себя называют Доктор, Профессор, даже Король. А я, человек хотя и честный, но Рыжий.
Надо сказать, что для возмущения у меня имелись основания: в действительности я не рыжий и рыжим никогда не был. Левшой от рождения, по наследству, был. Был еще сладкоежкой, волейболистом, коллекционером марок только не рыжим. Волосы у меня довольно темные, сколько в зеркало не глядись, не увидишь даже оттенка рыжины. Веснушки если и выступают, то летом, под загаром их не видно, а зимой и вообще нет.
Кличка, однако ж, настолько пристала ко мне, что вне ее я уже не существовал. Даже злой остряк учитель истории Петр Васильевич Гора, ставя мне однажды двойку, сказал:
- Ну что ж? Считаешь, рыжим история ни к чему?
Такого уровня у него было чувство юмора. Чужие несчастья всегда радуют, и класс, чтобы к тому же потянуть время, смеялся долго.